— Ну что, надо ехать в Остроумовку, — почесав бороду, выдал Гуглицкий, внимательно выслушав рассказ жены о походе к старику. — Разговаривать. И склеп этот искать. Или что от него осталось, если вообще осталось. Больше негде, край. Останется разве что от другого какого-нибудь классика, тоже неживого, болванку его отделить и нашему взамен предложить. Может, проскочит там у них, баш на баш? — и посмотрел в небо через потолок.
— Лёв, ты шути, пожалуйста, поосторожней, — с осуждением в голосе проговорила Аделина, на всякий случай глянув по сторонам. — Николай Васильевич скоро будет уже, время подходит.
— Вот дернет рукояткой, замолчу, — прыснул Лёвка, явно ободренный новостью про заныканный под больницей склеп, — а пока имею право, я ему, между прочим, неслабый отрубок его же души добываю, все дела остальные в упадок привел, средства трачу беспрерывно. И даже постебаться нельзя малек?
На другой день, пока добирался до Сокольников, обдумывал новую для себя тему — с кого начинать обработку: с главврача или зама по хозяйству. Помозговав глобально и еще прикинув дополнительно с учетом мелочей, решил сразу идти наверх: если начинать снизу, то нижнему — к гадалке не ходи — так или иначе придется делиться с верхним, а это всегда двойной расход. Ну полуторный, не меньше. А уже открыв однажды план, потом не передумаешь — шантаж начнется. И ничего не поделаешь — коррупция, господа.
Чтобы историю эту замутить грамотно и красиво, Лёвка с помощью Аделины приготовил хитросплетенную бумагу, для предъявления оной своему будущему контрактору — чтобы у того был шанс не потерять лицо, принимая материальную благодарность. Версия предлагалась следующая: Урусовы и Бахрушины — дальняя родня, изошедшая из единой исторической фамильной ветви. Они же, Лев Гуглицкий, известный коллекционер, искусствовед, специалист в области старинного оружия, и законная супруга его, Аделина Урусова, историк и преподаватель литературы, прямой потомок Урус-хана, как и Бахрушины, отыскивают останки своей родни, замурованные в фамильном склепе где-то на территории современной больницы им. Остроумова. Верней, не «на», а под территорией, в месте, где ранее, до снесения их большевиками стояли возведенные этой самой родней, братьями Бахрушиными, Скорбященский храм и каретный сарай.
Таким образом, предлагаемая Лёвой плата за услугу превращалась из взятки в вознаграждение за надлежащее исполнение лицом, облеченным властью, гражданского и человеческого долга. На крайний случай в кармане у Лёвы покоилось служебное удостоверение красно-бурого сафьяна на имя сотрудницы музея Бахрушина Елены Суходрищевой. Насчет того, как и в какой момент в придачу к посулам пришлось бы ненароком махнуть книжицей перед носом ответлица, Лёвка пока и сам был не в курсе, он решил придержать этот последний аргумент на случай полной и драматической безысходности.
В каком-то смысле ему повезло — главврач оказался един в двух лицах, занимая обе должности сразу, собственную и директорскую.
«Так, один уже, по крайней мере, в минусе», — удовлетворенно подумал Лёва, заходя в начальственный кабинет.
— Что у вас? — не поднимая глаз от бумаг, озадачил его дядя лет примерно Лёвиных и комплекции чуть шире средней. Был он в неслучайного пошива костюме, выглядывающем из-под белого халата, при модном галстуке и правильных часах. Сообразив, с кем предстоит бодаться, Лёва тут же изменил план.
— У меня вот, — спокойно произнес он и положил на стол двойного начальника кортик в ножнах.
Тот уставился на предмет и удивленно спросил:
— Это что?
— Это вам, — пояснил Лёва, — личный дар от потомков Бахрушиных и Урусовых. — Главврач понятливо кивнул: видно, подобным поступком, даже столь непривычным, ошарашить с ходу его не удалось. — Коллекционная вещь, именной парадный кортик члена политбюро ЦК КПСС Арвида Яновича Пельше. Золотая рукоять 96-й пробы, подписной.
— В смысле? — искренне не понял хозяин кабинета. Однако при этом вон из кабинета не попросил. И это был добрый симптом.
— В этом вот смысле, — Лёва вытянул из портфеля наградные документы на холодное оружие и положил рядом с кортиком. — Это доказательство подлинности. И этот же документ определяет стоимость изделия на рынке культурных ценностей. — И протянул кортик начальнику.
Главврач принял изделие в руки, всмотрелся в пробу, почитал накладную монограмму на борту с текстом ЦК КПСС в адрес Пельше, подвигал клинком в ножнах туда-сюда. И вопросительно посмотрел на посетителя. Далее по всем неписаным законам следовало слушать, но не звучать самому.
— Сяду? — спросил Лёва. Тот молча кивнул. — Рассказываю. — Одним коротким поворотом рта Гуглицкий соорудил физиономию подвижника и добряка. И проговорил: — Нам и надо-то ничего всего, добраться до семейных останков, навестить склеп и выйти наружу. Все! — и мягко улыбнулся.
Дядя, само собой, ничего из сказанного не понял, но и спрашивать тоже ничего не стал. Ждал. Так было надежней.
— Смотрите, — продолжил гость… и за пару минут изложил суть дела. И сразу же подвел оптимистичный итог: — Найдется склеп — навестим его, не отыщем — извинимся за беспокойство. Хотя, если подумать, беспокойства от нас никому и никакого, уверяю вас. И, само собой, все своими силами и ресурсами: открыть, закрыть, подкопать там чего. У меня, собственно, все.
— Значит, поступим так, уважаемый потомок, — без единой эмоции на лице солидным голосом, не допускающим вариантов, произнес главный по больнице, — дам человечка, он поможет в поиске. Подвалы там, подсобки, по корпусам пройдетесь по всем. Будет результат — навещайте, если технически не окажется затруднительно. Не будет результата… Ну вы сами сказали — нет так нет. — И отодвинув ящик стола, спрятал подношенье внутрь. — Бахрушины — наше все, они нас построили, они дали жизнь больнице, так что отказать я вам не могу никак, не имею права, как человек и, главное, как врач. — Он поднялся и глянул на «правильные» часы. — В общем, завтра приступайте, человек мой с вами свяжется, зовут его Игорь.
«Четыр нас хадыл: хозаин Лиова с белий барод на морда, сам тоже белий и маленкой роста, ищо адын Игор зват был, и мы, Турдым и Тургун. Многа хадыл, силна хадыл, дома хадыл, корпус-морпус низ опустил, там был, тут был. Балница не балница, целый как кишлак балшой. Две дни лазал, сматрел, где работа искал нам. Игор тот морда делал, не силно хател ходыт нас, торопылся очен, ругался на Лиова, а толыка мы, Турсун и Турдым, ничего не говорыл Игор тот, а Лиова сказал всо нормално, ребиат, всо путем-мутем будыт.
Третый ден паследный падвал пошел мы все, туда низ пришол, там пустой никого был, мусор не был, лопат не стоял, мокрый тоже не был. Сухо был. Темно был. Лампочка свет не был.
Игор тот этот гаварыт, всо Лиова, тут нету если будет, трогат ребят твои и конец гаварыт на это дело и ходыт совсем от балныц, как началника каманда давал.
Лиова гаварыт, ладно Игор, если пустой работа тут, уходым совсем, сам он и мы уходым, Турсун и Турдым. Зажиг фанар свой и стенка светит, одын стенка светит, втарой стенка светит, потом другой ешо тры стенка тоже светит лампочка фанар свой. Самый паследний стенка гаварыт для Игор этот тот, что открыват будет мы, Турдым и Турсун. Бит нада стенка кувалда силно, туда нада хадыт, за стенка.
А толка Игор тот этот не хател стенка мы долбат, гаварыл балныц падат будыт на падвал. Тогда Лиова белий барод к другой стенка Игор за рука брал, они уходил и по темнота тиха гаварыл ему слов. А Игор слушат слов не хател, и гаварыт громка как орал на барод. А барод фанар окрыват, денги достават, много денги и Игор тот этот дават. И гаварыл лампочка свет делат тоже. А мы, Турдым и Турсун, это то видет.
Четыр ден начал мы работ. Дурной стенка был, толстый на два кирпич, и сем кирпич из стенка торчал, а адын болше торчал других кирпич. Барод белий Лиова палец кирпич трогат, барод свой этот тот палец крути-верти, много думай голова. Патом кирпич болше торчал одын опят трогат палец и опят думай палец барод свой.
Кирка был, скарпел был, кувалд был, малаток был болшой и болшой тижолай. Мы бил силно, долго бил и дырка делал за стенка этот тот. Барод белий дырка тот хадыт и мы хадит с ним туда. Там опят пустой никого не был, мусор не был, лопат не стоял, мокрый тоже не был. Сухо был. Темно был. Лампочка свет опят не был. Лиова опят фанар зажиг и по стенка сматрет давай. А на последний стенка двер большой, красывий двер, замок двер. Барод белий гаварыт нам, Турсун и Турдым, бей тут, бей по двер, вход ламай савсем на… И слов гаварыт нехарошый. А толка видим мы, барод как болной, глаз дурной, туда-суда бегат и рук его много трясти брало, как сам балница тепер лежат нада.
А двер этот тот совсем ни тижолай для бит и открыват. Два раз балшой малаток Турсун кувалды, три раз другой малаток Турдым, и двер этот тот падат совсем. Падат и пол лежат.
