— Томми, — начал Джеймс, но Харгрейвз недовольно поморщился, и Джеймс поспешно произнес: — Сэр, это несправедливо. Нечестно! Так нельзя… сэр! — Смущение удержало его от следующей фразы: «Чем я хуже?»
— Младший лейтенант Рейд, вы прекрасно знаете, что кому-то надо следить за порядком в гарнизоне. В административно-хозяйственной части остается десять человек. Такое же предписание получили и другие подразделения.
Джеймс с трудом скрывал свое возмущение подобным произволом.
— Вы же знаете, «не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет…»,[25] — пафосно продекламировал капитан и покраснел от стыда.
— Сэр, а вас, значит, отправляют?
— Да, меня отправляют, — резко кивнул Харгрейвз и торопливо вышел из комнаты.
Джеймс пошел в офицерский клуб и по дороге столкнулся с майором Бриггсом. Майор остановил Джеймса, заметив его возбужденное состояние.
Джеймс отдал честь.
— Лейтенант, я знаю, вы возмущены, но кому-то необходимо остаться. Вы доказали, что лучше других переносите ожидание и прекрасно справляетесь с порученным вам делом. Так что, если хотите, вините самого себя.
Натянутая шутка Джеймса не успокоила. Он и сам знал, что хорошо исполняет канцелярскую работу.
— Вы, наверное, уже слышали: не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет… Впрочем, стоять и ждать вам не придется — работы больше чем достаточно, — объяснил Бриггс.
— А может быть, именно так и служат меньше?
— Ну, я бы не сказал… — протянул майор, зная, что на месте Джеймса чувствовал бы себя точно так же.
Разговор на этом завершился. Они отдали друг другу честь и разошлись.
Солдат отправили на поездах и грузовиках. Гарнизон Икс опустел. Немногие оставшиеся в нем военнослужащие бурно обсуждали свое невезение и пытались утопить возмущение в огромном количестве выпивки.
Джеймс одиноко сидел в административно-хозяйственной части, под медленно вращающимися вентиляторами.
«Возлюбленная моя, моя Дафна! Если бы ты только знала, как мне дорога. Если бы я не думал о тебе ежесекундно, то сейчас… — Далее он подробно обрисовал сложившуюся ситуацию. — Я торчу здесь, а дивизия отправилась на фронт, и с ней ушел мой полк. Я часто размышляю, в чем смысл всего этого: сначала учебный лагерь в Англии… я пропустил и кампанию в Нормандии, и Дюнкерк… в Северную Африку нас не послали… С таким же успехом я мог бы сослаться на больное колено, получить справку о непригодности к строевой службе и пойти в шахтеры. Может, так оно было бы и лучше. Но тогда мы бы не встретились… Наша встреча — это чудо… — На следующих страницах он восхищенно описал волшебное очарование своей любви, а потом перешел к рассказу о прочитанных книгах. — Мне попалась необыкновенно прекрасная поэма. Ты, наверное, ее читала: „Дейрдре“ Джеймса Стивенса. Она напоминает мне о тебе: „Среди всех красавиц на земле нет на свете женщины прекрасней…“ Дейрдре и Дафна… Ты — королева, моя королева Дафна…» — И так далее, и тому подобное, страница за страницей восторженного, бессвязного бреда. А потом настало время идти ужинать — и узнавать новости.
Полк попал в самую гущу боевых действий, участвовал в Кохимской битве, понес потери.
Через несколько недель бойцы вернулись в гарнизон. Пережитое на поле боя изменило их. Джеймс снова потерял друга: Джек Ривз получил ранение и попал в госпиталь. Сержанта Перкинса представили к медали «За отвагу». Были и убитые, но это считалось «приемлемыми потерями» в сравнении с достигнутым: «вторжение японской армии в Индию остановлено, противник разгромлен».
Война подходила к концу — во всяком случае, в Европе. Предчувствие конца всегда чревато неожиданностями: к примеру, в северных странах количество самоубийств возрастает в преддверии весны, когда дни становятся длиннее. В ожидании наступления мира солдаты гарнизона Икс кипели недовольством. В гарнизонной газете появилось стихотворение, озаглавленное «Близко и далеко»[26] с рефреном «Для них — рукой подать, но далеко для нас». Под «ними» имелись в виду офицеры высшего командного состава, в распоряжении которых имелись самолеты «Дакота», регулярно увозившие в Англию командование и высокопоставленных чиновников.
Дональд поставил очередную шекспировскую пьесу, в этот раз — «Ромео и Джульетту». Джеймсу наконец досталась мужская роль, и он блистательно сыграл Ромео. К кипе писем Дафне прибавилось еще несколько пухлых конвертов.
Джеймс прочел лекцию о современной поэзии, и Дональд с гордостью выслушал ее, вспоминая, как учил приятеля понимать и ценить литературу.
— Я так благодарен за твою помощь и поддержку, — сказал ему Джеймс.
— Великолепная лекция, просто великолепная! — воскликнул Дональд.
Война в Европе закончилась. Солдат наверняка скоро отправят домой. Скоро… но когда? Нет-нет, не сейчас, ждите своей очереди, нам еще ребят из военно-воздушных сил домой отправлять, военные транспорты переполнены. Не торопитесь, вы и так почти четыре года ждали, потерпите еще чуть-чуть…
Терпения хватало не всем. В двух гарнизонах взбунтовались военнослужащие, недовольные тем, что их оставляют в Индии для «поддержания порядка, борьбы с мятежниками и защиты Британской империи». «Мы — солдаты, наша задача — воевать с Гитлером, а не подавлять восстания», — говорили бойцы, а им отвечали: «Вы дали присягу, так что исполняйте приказ».
Пылкие речи, призывы к вооруженному мятежу, волнения в гарнизонах.
Зачинщиков — «бунтовщиков и разжигателей розни» — отдали под военный трибунал, но власти прислушались и сделали выводы. В парламенте велись ожесточенные дебаты. Наконец вышел приказ о возвращении на родину.
Перспектива морского путешествия не вдохновляла тех, кто хорошо помнил о предыдущем вояже в Индию. Впрочем, в этот раз маршрут пролегал не в обход, через мыс Доброй Надежды, а через Суэцкий канал.
Джеймс мечтал о том, чтобы их отправили через Кейптаун (разумеется, если не заставят пристать в Дурбане, все может быть). В Кейптауне он найдет Дафну и сына… Дальнейшее он представлял себе смутно. Да, у нее есть муж, но ведь любит она Джеймса… она может развестись, и тогда… Главное, что у него есть ребенок! Его сын. Дитя любви… истинное дитя любви — четырехлетний Джимми Рейд.
За четыре года, проведенные в Индии, солдаты не общались ни с бойцами из индийских подразделений, ни с обслуживающим персоналом — дворниками, прачками и горничными. Военнослужащие практически не знали жизни страны и покидали Индию без сожалений — и без ощущения, что они «повидали мир». В их представлении Индия оставалась страной грязной, неприятной и чуждой. Дорога домой всегда кажется короче, и тяготы очередного плавания больше не страшили. Да, было жарко. Да, штормило. Военный транспорт прошел через Суэцкий канал, вышел в Бискайский залив — и вот уже они приблизились к родным берегам. К белым утесам Дувра, как и обещала сладкоголосая Вера Линн.
— Как прошло плавание? — спросила мать.
— Нормально, могло быть и хуже, — ответил Джеймс.
Обшарпанный, дребезжащий поезд с лязгом провез Джеймса по стране, погруженной во мрак. В темноте, прочерченной струями дождя, лишь кое-где мерцали слабые огоньки; уличные фонари еле светили, окна были затемнены. Дома Джеймс включил лампочку на лестнице, и мать строго напомнила:
— Только ненадолго, сынок.
На стене висел выцветший плакат: «Берегите электричество, не включайте свет без надобности». Джеймс бросил вещмешок на пол в своей спальне — маленькая комнатка показалась ему убогой и запущенной. Ужинали на кухне, согретой теплом духовки. А ведь когда-то мать настаивала на том, чтобы есть только в столовой, «как в приличных семьях». Все трое уселись за кухонным столом, где стояла ваза с осенними листьями. Миссис Рейд похвасталась, что «достала» печенку у мясника, в честь возвращения сына. На блюде лежали три кусочка мяса — жесткого, как подошва, — политые луковой подливой. Картофель на гарнир. Джеймс с удивлением заметил, что его отец, еще недавно крепкий пятидесятилетний мужчина, превратился в краснолицего старика с венчиком седых волос. Мать заботливо ухаживала за сыном, все время улыбалась, но обнимала его не с материнской теплотой, а со странной неловкостью.
— Ты повзрослел, — сказала она, не переставая улыбаться и украдкой смахивая набежавшие слезы.
Отец, влажно блестя глазами, подкладывал сыну угощение, словно не находя в себе сил произнести: «Слава богу, ты дома, сынок!».
— Ты бери еще картошечки, не стесняйся, — сказала мать. — Картошки у нас достаточно.
Они сидели на полутемной кухне, напряженно улыбались и сосредоточенно поглощали ужин, изо всех сил стараясь не выказать своих чувств. Наконец Джеймс заявил, что хочет отдохнуть, и поднялся из-за стола. Все с облегчением вздохнули, и отец ушел в паб. Мать пересела в кресло у торшера, включила радио и взяла в руки вязание.
