Антон молча выслушал рассказ Сократа.
Потом они пошли дальше, по пути сделали еще ряд коротких остановок. Сократ показал Антону дольмены – два домика, каждый из четырех громадных каменных плит, поставленных как стены и накрытых сверху пятой, еще более громадной, плитой. Антон не мог понять, как такое сооружение можно было построить в горах. Каждая плита, из которой состояли дольмены, весила много тонн. Но Сократ, к удивлению Антона, сказал, что это сделали карлики, ацаны. Это были их дома. Когда Бог еще на них не сердился, они были сильные, вообще, и могли впятером поднять такую плиту.
Вход в каждый из домиков был круглой дырой. Рядом лежала такая же круглая каменная пробка, которая одна весила столько, что Антон не смог ее не то что поднять, а даже просто сдвинуть с места. Сократ сказал, что каждый ацан всю жизнь жил в одном доме таком. Пока ацан жив был – дом всегда открытый был, потому что ацаны никого не боялись. А когда умирал, его в дом заносили, там оставляли, дырку закрывали за ним пробкой, и все.
– Когда рождается ацан – из дырки выходит. Когда умирает – обратно в дырку уходит. Ибрагим говорит, ацаны так говорили, – поделился Сократ.
Антон задумчиво спросил мальчика:
– А если пробки рядом лежат – это что значит? Ацаны, которые там жили, не умерли?
– Я же тебе сказал, – удивился Сократ. – Они сгорели. Бог рассердился. Когда Бог сердится – уже какие пробки?
Антон и Сократ прошли еще выше по лесистому склону горы. На следующем плато Антон вдруг услышал звук, тихий стук, как будто деревянные палочки ударяются друг об друга на весу.
Антон вспомнил этот звук. Деревянные палочки привез ему когда-то в подарок Миша Минке, директор «PRoпаганды», из Лаоса. Мишаня считал, что Антону нужно привезти из Лаоса деревянные палочки, потому что их мерное, негромкое постукивание – это креативно и стильно.
Антон поднял голову и посмотрел вверх. И увидел, что издает этот звук. Это были не палочки из Лаоса. Это были свертки, похожие на огромные сморщенные плоды. Они висели на деревьях, на высоте, немного покачивались и постукивали о ветки деревьев и друг об друга. Это были тела умерших. Убыхи из семьи Сократа и Аэлиты и абхазы из деревни так хоронили людей. Поэтому кладбище армян Антон уже видел, а кладбище абхазов – нет, и даже спросил Ларис об этом:
– А где кладбище абхазов?
А Ларис – которая явно знала, где оно, – только ответила смущенно:
– Оф, не могу сказать. У них – не как у нас.
Убыхи и абхазы после смерти заворачивают тела в бычьи шкуры и вешают высоко на деревьях. Они висят на ветру много лет, постепенно становясь сначала мумиями, потом, через сотню лет, сухими костями. Когда кости начинают греметь – их снимают с дерева и хоронят под деревом – совершенно высохшие, легкие, звонкие. Так были похоронены предки Сократа из убыхского рода Аублаа и предки многих абхазов, которых видел Антон во время дня сотворения Мира на поляне у руин святилища.
Одно из тел отличалось от других. Бычья шкура, в которую было завернуто тело, побелела, иссохла и стала почти прозрачной на просвет. В ней был виден снизу силуэт скелета в позе эмбриона, с поджатыми к груди ногами. Скелет в шкуре не висел, а лежал на плоту, закрепленном высоко на дереве. Плот был очень старый: деревянные чурки, из которых он был собран, посерели и рассохлись.
– А там кто? – спросил тихо Антон.
– Кукужв, – ответил Сократ тихо и с большим уважением. – Ибрагима дед. Кузнец был. У него шаровая молния в кузне жила, как собака. А однажды гроза была. Он из кузни вышел, на грозу хотел посмотреть. Он дождь любил вообще. И в него прямо молния ударила. Сразу сгорел, только кости остались. Это же не просто так. В простого человека молния не попадет. Таких под деревом не хоронят у нас, он вечно на дереве так лежать будет – триста лет, или сколько хочет. Чтобы мог на грозу смотреть, когда захочет. А шаровая молния, что у него жила, когда его убило, из кузни вылетела, три раза круг над домом Кукужва сделала и улетела. Она только с ним жила, ему помогала. Поэтому сейчас кузнеца найти не могу, чтобы шашку сделать.
Антон стоял, задрав голову вверх, и смотрел на тело кузнеца на плоту, высоко на дереве. Сократ сказал:
– Когда Кукужв умер – большой праздник был. Когда такой человек умирает – плакать нельзя, вообще нельзя. Радоваться надо, что такой человек вообще был.
– Да… Правильно, – зачем-то подтвердил вслух Антон.
Потом они снова пошли через лес. Антон теперь смотрел не вниз, под ноги, как в начале подъема, а вверх – на вершины деревьев. Воздушное кладбище убыхов и абхазов кончилось. Вершины деревьев были светлы от солнечных лучей и уже зеленели, в мае. Разглядывая деревья, Антон вдруг остановился, и даже схватил Сократа за локоть, и показал куда-то вверх. Мальчик посмотрел туда, куда показывал Антон. И улыбнулся.
На старом, толстом и извилистом каштане сидела сова. Ее можно было совсем не увидеть: кора каштана была сизовато-серой, и сова была такой же, сова была мастером по части маскировки, вот только два больших желтых глаза ее выдавали. Они смотрели на Антона и Сократа с тем выражением безграничного внимания и безграничной же компетентности, из-за которого люди считают сов мудрыми. Эта сова если и не была мудрой, то совершенно точно была специалистом в маскировке, вот только глаза закрыть для полного слияния с ландшафтом не подумала.
– Я его часто тут вижу, – сказал Сократ деловито – о сове в мужском роде. – Все время, когда хожу, – тут сидит втыкает, а вечером если придешь – по деревьям ходит, вычисляет что-то. Мы говорим, это Цику. Ибрагима прадед. Он жрец был, как все мы, Аублаа, он умел с людьми говорить хорошо, а еще с совами мог говорить. Ибрагим говорит, Цику сам мог быть совой, когда ему надо было. Это Цику, – глядя на сову и смеясь, с уверенностью заключил Сократ. – Сто процентов. Цику. Здравствуй. Это я, Сократ!
Мальчик помахал рукой сове. Сова посмотрела на Сократа, как на идиота, чем рассмешила его еще больше.
– Ты что, думаешь, человек может совой стать? – тоже смеясь, спросил Антон.
– Я так думаю, человек кем хочешь может стать. Может совой, может овцой, может вообще скотиной конченой. Все от человека зависит, – ответил Сократ деловито.
Простившись с совой с уважением, Антон и Сократ пошли дальше.
Потом Сократ показал Антону камень для подарков духам гор. Камень с таким громким названием оказался не гигантской глыбой, а небольшого размера аккуратной плоской плитой желтого песчаника, похожей на стол учителя в школьном классе. На плите-столе были аккуратно выложены самые разные острые металлические вещи: стрелы от лука – три явно самодельные, деревянные, с наконечниками из обломков перочинных ножей, а одна – мощная, с кованым наконечником. Пули от автомата Калашникова, несколько патронов от охотничьих ружей, несколько старых, ржавых от влаги ножей, одна подкова.
Сократ рассказал, что эти вещи оставляют те, кто хочет, чтобы духи Аибги не сердились.
– А из-за чего они могут сердиться? – спросил удивленно Антон.
– Много из-за чего, – печально ответил Сократ. – Духи гор – как Ибрагим… – у мальчика явно был большой горький опыт на этот счет, – что не так скажешь, что ни так сделаешь – сердиться начнет… Однажды два туриста сюда приехали. Мужчина и женщина. Русские. В деревне у армян ночевали, потом в гору утром пошли. Целый день шли, с утра до ночи. На вершину добрались. Палатку поставили. Ну и решили ночью сделать это самое, – Сократ усмехнулся с интонациями взрослого мужчины. – Артуш, пастух, им говорил – нельзя; они в гору шли, Артуш тоже, он им говорит – нельзя, а они смеялись…
Антон живо представил эту картину. Как в гору вверх идут двое, туристы, с рюкзаками, смеются и целуются. А вслед им сурово смотрит пастух Артуш, а потом идет дальше, с коровами – не идет, а летит, тихо-тихо, невысоко над землей.
– А ночью буря началась, – продолжил Сократ рассказ о русских туристах. – Вообще страшная буря. А они палатку в сторону Абхазии поставили, вид на море хотели, а кто так палатку у нас ставит? У нас самый сильный ветер – с Абхазии, «сухумец». Он тогда и был. «Сухумец» дерево сломать может когда хочет, крышу с дома сорвать может, а что палатка. Сорвало палатку вместе с ними. В ущелье упали. Через три дня их нашли. Голых. Ибрагим говорит – нельзя наверху там делать такое. Духи гор сердятся. Пьяный если там будешь ходить – тоже сердятся, громко кричать будешь – тоже сердятся, громко смеяться будешь – тоже, и плакать тоже нельзя.
– А что можно? – спросил Антон.
– Стоять можно. Смотреть можно. Вниз, откуда пришел, идти можно, – сказал Сократ.
Антон стал рыться по карманам. Сократ спросил у него:
– Что ищешь?
– Хочу тоже что-то положить, – сказал Антон. – Но у меня ничего нет такого.
