– 161 год, – вскоре сообщила она Антону.
– Сколько? – не поверил Антон.
– 162 в августе будет, – подтвердила Аэлита. – У нас на горе, в лесу, камни есть. Могилы. Там и убыхи, и абхазы. На одной написано: «Здесь лежит Бурбай, хороший человек, дожил до 200 лет». А на другой – «Здесь лежит красавица Хурмэбике, прожила 245 лет». А у Ибрагима после 120 лет выросли новые зубы. Покажи, Ибрагим.
Он охотно показал Антону зубы. Они были и правда как новые. Антон растерялся и не знал, что сказать.
В это время Аэлита опять что-то говорила по-птичьи, по-убыхски, старику, а он ее слушал внимательно, посматривал на Антона и кивал печально головой. Потом что-то сказал в ответ и засмеялся. Аэлита тоже. А потом перевела:
– Он говорит, ничего, что ты все забыл. Главное, чтобы половинка зерна осталась у тебя, когда вспомнишь, кто ты.
Это оказалась убыхская сказка. Одна из тех, что Ибрагим рассказывал сам себе, маленький, чтобы не было страшно:
– Было такое. Встретились человек и муравей. Человек говорит: «Муравей! Зачем тебе такая большая голова?» Муравей отвечает: «Чтоб было куда прятать ум, глупые вопросы задаешь». Человек говорит: «А почему у тебя такая тонкая талия?» Муравей отвечает: «Потому что я ем, чтобы жить, а не живу, чтобы есть, глупые вопросы задаешь». «А сколько ты ешь?» – спросил человек. «Мало: на год мне хватит одного зерна, не то что тебе!» – сказал муравей и засмеялся. Человек обиделся, что муравей такой наглый. И посадил муравья в коробочку, положил ему туда одно зерно и сказал: «Посмотрю на тебя через год!» А через год открыл, а там муравей сидит, живой, и ползерна с ним рядом. Человек удивился и говорит: ты почему зерно не съел? А муравей говорит: «Я думал, дурак, который меня в коробочку посадил, может вспомнить обо мне через 2 года. Что тогда буду делать?»
Антон с Ибрагимом выпили еще по стаканчику чачи. Потом Ибрагим оттянул пальцами сухую кожу на своей руке, и сказал:
– Цвы.
– Кожа, – сказала Аэлита.
Ибрагим покачал головой и с пренебрежением повторил:
– Цвы.
– Кожа, – повторила девушка, еще явно сама не понимая, что он хочет сказать.
Потом Ибрагим указал пальцем на свою грудь и сказал:
– Апсэ.
– Душа, – сказала Аэлита.
– Апсэ! – с подъемом повторил старик.
Аэлита все еще не понимала, что он имеет в виду. Антон улыбался. Он понимал – или ему так казалось.
Потом Ибрагим опять указал на себя и сказал вопросительно:
– Дыгуышуы?
И отрицательно покачал головой.
– Мышонок? – прыснула смехом Аэлита. – Говорит, он не мышонок.
Потом старик опять указал на себя и снова спросил:
– Чыды?
И опять отрицательно покачал головой.
– Говорит, осел? Нет, не осел. Ибрагим, что ты говоришь, человека испугаешь, много чачи выпили вы, я же говорила.
Но он ее не слушал и не отводил глаз от Антона.
Потом опять, на этот раз с гордостью, положил сжатый кулак на свою грудь и сказал два раза:
– Тэт. Тэт!
– Человек! – перевела Аэлита. – Говорит, человек!
Потом Ибрагим раскрыл правую ладонь, положил ее на свою грудь и сказал негромко:
– Тытыщ!
– Говорит… – перевела растерянно Аэлита, – у человека… должен быть… Как сказать… По-русски, должен быть тытыщ… Человеческость?
– Человечность, – сказал Антон. – Я понимаю.
Ибрагим кивнул, когда Антон это сказал. Они улыбались друг другу. Они друг друга понимали. Аэлита смеялась и говорила, что они нашли общий язык из-за чачи.
Потом пришел Сократ. А с ним – врач. Тот самый, которого хвалила Аэлита. Врач был интеллигентный, в очках, и был в целом похож на Чехова, только если бы Чехов был армянином. Врач сказал, что ему надо осмотреть Антона, и попросил всех женщин выйти. Аэлита со смехом вышла. Врач с озабоченным лицом послушал дыхание Антона через фонендоскоп и сказал, что у Антона хорошее сердце. Потом заглянул Антону в рот и спросил:
– Почему гланды не удалили в детстве?
– Не помню, – сказал Антон.
Врач попросил Антона посмотреть влево и вправо и сурово смотрел ему в глаза.
Потом спросил:
– Что, ничего не помните?
– Почти ничего, – сказал Антон.
– А что помните? – спросил врач.
– Помню… Стихи.
– Какие стихи? – уточнил врач.
– Пушкина, – сказал Антон.
– «Я помню чудное мгновенье»? – сказал врач.
– Да, – сказал Антон.
– Хорошо, – сказал врач.
И велел Антону надеть рубашку. После этого разрешил Аэлите вернуться и спросил Сократа и Аэлиту:
– Вы его родственники?
– Нет, – сказал Сократ.
– А кто тогда?
– Мы вообще местные, – кратко рассказал всю историю убыхов Сократ. – А он… Когда снег сошел, он попал… Я его нашел. Сюда принесли его. Кто такой – не помнит. Ничего не помнит.
– Шок, – заключил врач сурово.
После этого он сказал Аэлите давать Антону чай с липой и каштаном. Пообещал, что расскажет про него кому надо в Сочи. Потом строго наказал не давать Антону чачу.
– Местные дают чачу больному при всех болезнях! – с осуждением пояснил врач. – А разве так можно? Если у человека шок – чача иногда поможет, иногда нет, откуда знаешь. Непредсказуемый эффект. Не дай бог. А мне что, отвечать потом?
Аэлита сказала, что чачу давать Антону не будут. Врач задумчиво посмотрел на стол, на котором все еще стояли рюмки, и ушел.
После этого Сократ сел за стол и стал есть. Аэлита налила ему полную тарелку горячего первого. Ел он молча, с аппетитом, как взрослый мужчина. Аэлита что-то сказала брату, он промолчал. Антон ничего не понял, но уловил, что Аэлита говорит про него. Девушка опять что-то сказала – теперь Антон уже знал, что по-убыхски. Сократ опять ничего не ответил. Она еще раз заговорила, даже кивнув на Антона. И тут мальчик вскипел и ответил ей резко по-русски:
– Что сможет? Посмотри на него! Он не помнит, кто он, зачем. Что он может? Смешные вещи не говори!
Аэлита вспыхнула, не нашлась сразу, что ответить. Ей явно было неудобно перед Антоном. Правда, Антон не обиделся – потому что не понимал, о чем идет речь. Через секунду Аэлита набрала воздуха и что-то приготовилась сказать Сократу. Он это уловил и выпрямился на стуле, – тоже заранее приготовился ответить.
Но в эту секунду вдруг заговорил Ибрагим. Старик говорил тихо, по-убыхски. Он сказал всего пару коротких фраз. Но так сурово, так коротко, что и Сократ, и Аэлита, оба побелели сначала, а потом мальчик даже встал, брякнув ложкой. Когда Ибрагим закончил, Сократ некоторое время стоял, опустив голову.
Потом сказал Антону:
– Извините меня. Дядя… извините, не знаю, как зовут. Я не хотел вас обидеть.
– Да ничего, – растерянно ответил Антон.
И удивленно посмотрел на Сократа.
Тот опять сел. Молча и быстро доел, не поднимая глаз.
Потом встал, кивнул с благодарностью Аэлите, не глядя и на нее. Она убрала тарелку. После слов Ибрагима они оба явно боялись говорить.
Потом наконец мальчик сказал Антону:
– Пойдемте. Я вам должен показать одну вещь.
Ибрагим, глянув на Антона на прощание, хмуро откатился сам из-за стола, вращая своими сухими сильными руками велосипедные колеса. Аэлита устремилась к нему и помогла ему перебраться в соседнюю комнату.
Антон пошел за Сократом, который уже стоял на улице, у дома, ожидая его. Они с мальчиком пошли. Антон не знал куда.
В гору шли долго. Сначала по той же дороге, по которой Антон уже ходил – той, что вела на кладбище, а потом к шелкопрядам Само и дому дяди Эдика. Но потом Сократ свернул в сторону с дороги и направился к лесу, через поляну, заросшую сухой прошлогодней и подрастающей новой, зеленой травой. Они пришли к лесу, уходящему наверх, к вершинам Аибги. Сократ уверенно пошел по узкой, едва различимой тропинке, уходившей в лес. Антон пошел за ним. Он здесь еще не ходил, да и не увидел бы эту дорожку.
Через полчаса и тропинка иссякла. Теперь Сократ шел по лесу, ориентируясь по невидимым для Антона приметам.
– Куда мы идем? – спросил через некоторое время Антон.
– Ибрагим сказал показать, – сказал Сократ. – Я покажу.
Антон не стал уточнять и дальше пошел за юным убыхом.
Они поднимались по лесу все выше, одолевая один склон за другим. Сердце у Антона билось часто, дыхания не хватало, но ему было стыдно показать Сократу, что он за ним не успевает, Антон старался глубже дышать. Подъем продолжался – они шли все время вверх, вверх. Сократ не оборачивался. Антон страшно устал и ждал, что когда-нибудь должен устать и мальчик – не железный же он.
Первую передышку Сократ сделал, когда у Антона уже кончалось мужество и он обдумывал, как попросить Сократа остановиться, и даже придумал, что предложить присесть можно под предлогом: «Хочу на природу посмотреть пять минут, тут красиво». Но говорить эти позорные слова Антону не пришлось.
Когда они вышли на небольшое плато между двумя отрезками поросшего лесом подъема, Сократ вытер пот со лба, рассмеялся и сказал:
