Что-то я уже засыпаю, Ва... Валентина Владимировна. Скузи.
***
Светило челюстно-лицевой хирургии профессор Воробьев принял меня на следующий день без очереди — выручила записка из онкодиспансера. Он долго щупал мою шею, мял в руках набухшие лимфоузлы, задумчиво прикрыв глаза, и наконец изрек:
— Ну что ж, прекрасно, что онкологии у нас нет. Значит, будем лечиться. Для начала укольчики. Ампициллин хорошо переносим?
— Вы думаете, можно обойтись без операции?
— В любом случае, пока такой лимфоденит и температура, операцию делать нельзя.
В палате было всего три соседа. Азербайджанец Али, лишившийся в драке уха, наращивал новое — из тканей мягкого места. Ему уже сделали три операции с перерывом в полгода, впереди была последняя. Учитель литературы в средней школе Виктор Петрович дожидался замены треснувшей титановой пластины, врощенной в его челюсть. Комиссованный из Чечни Славик лечил задетую в боестолкновении под Грозным скулу. В общем, компания подобралась веселая.
Но мне было не до веселья. Антибиотики кололи сначала три, а потом пять раз в день, заменив одни препараты на другие, просвечивали шею УЗИ, делали новые проколы, да все без толку. Правда, температура опустилась до 37, и шея болеть стала меньше. Но проклятая шишка все так же выпирала под челюстью, не желая убираться восвояси. Спустя три недели профессор Воробьев вызвал меня в кабинет и сообщил, что после консультации с коллегами он принял решение об операции. «По всей видимости, воспаление зашло слишком далеко, и в инфильтрате произошли необратимые изменения», — подытожил он. Честно говоря, я был рад, что всю эту хрень наконец-то вырежут. Кому угодно надоест ходить восемь месяцев с таким уродским зобом.
Больше всего проникся моими бедами Али. Он долго рассказывал, размахивая руками, какие здесь замэчатэлные хырурги, смотри, какой ух из жопы слепили, из чего следовал неопровержимый вывод, что исправить мою шею для них — как два палца обоссат. Виктор Петрович только морщился от инвективной лексики, а Славик протянул мне гильзу на счастье.
Операция прошла успешно. Хирургу хватило трех с половиной часов, чтобы вырезать правую подчелюстную слюнную железу и прилегающие лимфоузлы впридачу, а потом аккуратно заштопать образовавшееся углубление суровыми нитками. Не успел я прийти в себя после общего наркоза, как потребовал зеркало, чтобы полюбоваться на свободную от опухоли шею. Медсестра, засмеявшись, сказала, что повязку будут менять только через день, красавчик, вот только в процедурной зеркала нет, так что придется потерпеть две недели. Потом я снова уснул и проспал, как сказал Али, круглый сутки.
Проснувшись, я окончательно передумал помирать. Даже злость какая-то появилась. Ну что за чушь я себе в голову вбил? Возомнил Бог весть что! Тоже мне Иов недорезанный! Ладно. Хрен с ней, со слюнной железой, плеваться буду меньше. Что же касается шрама на шее... а что, наверное он будет смотреться очень даже маргинально. В крайнем случае пригляжу себе какой-нибудь богемный шарфик... Решено — снимут повязку, начну новую жизнь. Надо все-все изменить, чтобы ничегошеньки о прошлом не напоминало! Главное, я чувствовал в себе силы это сделать, откуда-то пошел мощный прилив энергии, казалось, я могу не только горы свернуть, но и обогнать спешащего к ним Магомета. Оставалось чуть-чуть потерпеть, две недели, неделю, три дня, день, но как чертовски медленно тянулся этот последний день!
Когда сняли швы, на шее — на этот раз уже с левой стороны — обнаружился бугорок новой опухоли. Увидев его, профессор Воробьев побледнел и набрал телефон патологоанатомической лаборатории, куда увезли на гистологию вырезанные из шеи ошметки. На следующий день у него на столе лежал мой приговор.
— Лимфома — это рак? — спросил я профессора.
— Только не надо нервничать. Наконец-то поставили правильный диагноз, это уже хорошо. А все остальное вам объяснят в отделении гематологии.
***
В полотняном мешочке моих непричесанных снов оставалось еще достаточно места, чтобы схоронить там лакомый кусочек ожидания. Пока я завязывал заветный мешочек крепким речным узлом, в памяти внезапно пробудился хрустальный колокольчик любимого голоса. Заслушавшись, я совсем забыл о своем маленьком секрете, а он, затейник, только того и ждал: выскользнул наружу, взмыл свечкой в небо — и вниз. Едва успел поймать его ртом. Никогда не думал, что ожидание бывает таким сладким...
Самолет вылетал рано утром. Такси примчало меня на улицу Марата, не успев развеять сладкий привкус сна. Окончательно проснулся я лишь после того, как увидел Лупетту. Она ударила мне в голову, как крепкий коктейль, обжигающий коктейль в тонком шерстяном бокале, разбавленный терпким аквамариновым шарфиком, с топиком из лучезарной улыбки. Залюбовавшись, я чуть не забыл поздороваться с мамой, которая выглядела намного моложе своих сорока с хвостиком лет.
Мы приехали в Пулково-2 раньше, чем следовало. Рейса на Рим на табло еще не было, и я предложил выпить кофе. Дамы сели за столик, а я встал в очередь в баре, не спуская глаз с Лупетты. Она что-то быстро говорила маме, и они то и дело заливались смехом. Казалось, что улыбались все вокруг, все, кто видел в этот час этих красивых и счастливых женщин. Я едва не пропустил свою очередь, и когда девушка за стойкой вежливо поинтересовалась: «Вам, пожалуйста?» — даже вздрогнул от неожиданности. «Один эспрессо и два капуччино», — ответил я, на миг упустив из виду хозяйку моего сердца. И тут произошло нечто необъяснимое. Возможно, я каким-то чудом попал в резонанс с взлетающим лайнером, который взвыл за окном зала отправления. А может, всему виной был критический недосып последней ночи. Нельзя исключать и того, что на самом деле вообще ничего не изменилось, и только теперь память прокручивает все последующие события в режиме Mute.
Проще всего было бы сказать, что мне заложило уши. Но это неправда. Ведь когда закладывает уши, ты слышишь звуки окружающего мира, только они доносятся до тебя как бы сквозь вату. Мне не закладывало уши, я просто потерял слух. Причем сразу и целиком, то есть взял и оглох. Правда, сначала я действительно подумал, что это какой-то глюк, который пройдет, как только я поставлю поднос с кофе на столик. Вот только до столика мне дойти не довелось. Я остановился на полпути, когда увидел, как Лупетта внезапно перестала смеяться и прикрыла рот рукой, уставившись на какую-то точку в зале. Проследив за ее взглядом, я заметил смутно знакомого человека с глазами, похожими на скарабеев, который черной тенью плыл (или все-таки шел?) через люминесцентный холл, быстро приближаясь к нам. Я уже где-то видел этого человека. Но его фамилия вылетела у меня из головы.
В таких случаях обычно признаются: все дальнейшее я помню, как в тумане. Но в моем примере никакого тумана не было. Скорее это напоминало пыль, строительную пыль, стоящую в воздухе, когда в доме идет ремонт. Но даже самая едкая пыль не должна была помешать мне как-то среагировать на случайную... случайную ли?.. встречу Лупетты и человека с глазами, похожими на скарабеев, которая перечеркнула все наши... всю нашу...
Я только одного не могу понять. Почему все это время я стоял и смотрел на них, как столп?! Почему не подбежал, не плеснул кофе в эти зудящие жучьи глаза, пока она не поверила тому, что он наговорил, пока не сказала мне прости-прощай, пока не ушла с ним в никуда, ты помнишь, я обещал беречь это, действительно, так теперь самое время, ну давай же мне руку, пошли, быстрее, быстрее, пропустите нас, пожалуйста, нам очень срочно, да-да, вот паспорта, ничего запрещенного, что металлическое, часы, ну конечно часы, сейчас, вот видите, чисто, сюда, нет, сюда, да, вдвоем, все в багаж, если можно, да, рядом, если можно, у окна, и вот уже доносится сладкий голос, напоминающий о кислородных подушках, стук сердца в ушах, рев двигателей в груди, я прижимаю ее потную ладошку к рукам и шепчу: «Закрой глаза, когда будем взлетать. Я хочу начать поцелуй на земле, а закончить на небе».
Я почувствовал, как мне ошпарило ноги, опустил глаза и увидел зеркальный поднос и нефтяную лужу кофе, в которой не отражалось ничего.
Я вспомнил фамилию «Уранов», и вакуум в ушах взорвался звонким металлическим голосом:
— Начинается регистрация билетов и оформление багажа пассажиров, вылетающих рейсом Эс. У шестьсот пятьдесят один в Рим.
***
Екатерина Рудольфовна накручивает на указательный палец прядку волос за ухом. На какой-то миг мне даже показалось, что она приняла мою историю близко к сердцу. Глупость какая! Наверняка она выслушивает эти байки по десять раз на дню. Если каждую начнешь принимать близко к сердцу, сам станешь пациентом, только другого отделения.
— Господи... Зачем они столько из тебя вырезали... и слюнную железу тоже... — Прядка стала накручиваться быстрее. — Хватило бы одного узла для биопсии... Если бы сразу попал к нам, все это можно было бы снять химией.
