— Ты хоть понимаешь, что выглядишь, как папуас, готовый переспать за зеркальце и бусы с любым конкистадором? — спрашиваю его я, оторвавшись от книги, когда он одел свой БЭТМЕНСКИЙ костюм и начал крутиться у зеркала, как девочка перед сельской дискотекой.
— С кем-кем? — нахмурился он.
— Эх. Неважно, — говорил я и снова опускал свой взгляд в книгу, стараясь не заводиться.
— Не слишком ли ты умный?! — говорил он. — Не забывай, что я дембель, и ты должен мне услуживать, просто я добрый, вот!
— Слушай, добряк я уже шестой год в погонах. Учить меня будешь?! Я тебе вот что скажу: лучше не начинай считать, кто тут больше прослужил. Все одно не в твою пользу.
— Да твое училище не считается! Только срочная служба считается, понял, козлина, — закипел он.
— Что ты сказал? Повтори, и будешь собирать выбитые зубы поломанными руками! — я присел на краешек кровати и наклонил корпус вперед, так чтобы было удобно быстро встать.
— Придут мои одногодки-дембеля, вот тогда они тебе покажут, что ты не прав! Думаешь, что напугал их один раз и все?! Нет, они придут, если я попрошу. Попрошу прийти ночью, когда ты спишь. Вот весело будет! — кричал читающий по слогам будущий юрист.
— Ты не забывай, что мне для того, чтобы убить тебя, никто не нужен. Я один справлюсь и привяжу твое тело к камню, чтобы крабам было сподручней обгладывать тебя, — спокойно, но громко сказал я.
— Чо, крутой?
— Нет — похуист.
— По хую больно бывает.
— Когда много до этого били, то уже не бывает. Поэтому не строй из себя ничего, что ты собой не представляешь.
— Чо!!! — низкорослый папуас, которого я выключу одним ударом, бесновался, но понимал, что ему не справиться со мной при любом раскладе.
— Что слышал.
— Еще посмотрим, кто кого!!!
Перестал он так говорить после того, как я его за одну ногу подержал над острыми камнями, омываемые водами холодного моря на десятиметровой высоте. Я тогда сказал ему: «Ведь совсем-совсем тебя не найдут». И тогда он заткнулся, дождался своего дембеля и сдрыснул в свою деревню в костюме Миклухо-Маклая.
— Кого-кого? — спросите ВЫ.
— Эх. Не важно, — отвечу я.
Глава 32. Самое страшное и непонятное
В армии, поставив себя изначально и иногда показывая свою отрешенность и хладнокровие, подтверждая тем самым свою неприкосновенность, можно прожить, как в санатории. Еда здесь была намного вкусней, чем в любом из училищ, в которых я бывал. А поскольку многим она казалась несъедобной, и я был в хороших отношениях с поварами, то и добавка мне перепадала по несколько раз в день, что не могло не радовать. В свободное время, при отсутствии постоянного контроля, я наслаждался окружающим миром и суровой природой, скудной на дары. Обожал ядерное северное сияние и черные мазутные берега, затонувшие у причалов корабли и подводные лодки. Апокалиптические пейзажи будоражили воображение, и я писал. Писал о будущем, о странной расе вампиров, создавших людей, как домашний скот. Как люди получили видимую свободу и возомнили, что они — повелители мира. Через несколько лет я прочитаю свое произведение, совпадающее по смыслу и расходящееся по мелочам, в книге Пелевина. И тогда я пойму еще одну вещь — информационное поле доступно всем, только нужно уметь подключаться. Например, Эдгар По написал рассказ про трех моряков, попавших на необитаемый остров и съевших своего товарища, и никто не обратил на него особого внимания. Но через пять лет это произошло на самом деле, и когда судья зачитал на слушанье отрывок из книги, мать съеденного матроса упала в обморок. Совпадали и имя, и фамилия жертвы. Даже описание — и то совпадало. Поэтому верить в книги или нет — это уже ваше личное дело. Мое мнение такое — все, что написано БЫЛО, ЕСТЬ или БУДЕТ. Вот, что значит «рукописи не горят». Нельзя выдумать того, чего НЕ БЫЛО, НЕТ и НЕ БУДЕТ. Но потом со мной случилось нечто странное и страшное…
Я спал, когда почувствовал, как на моей шее сомкнулись чьи-то ледяные руки. Мгновенно после этого прикосновения, как будто тысячи иголок пронзили мое тело, и его парализовало. Дыхание исчезло тоже сразу. Жизнь быстро утекала из меня. Ощущение, словно лежишь в ванне с теплой водой, которая исчезает воронкой в дренаже, унося легкость тела и тепло. Постепенно тело, оставаясь без воды, покрывается гусиной кожей и оседает свинцовой тяжестью, опускаясь все ниже.
Рядом спит мой новый напарник Дима. Мне нужно всего лишь крикнуть, чтобы он пришел мне на помощь. Я пытаюсь это сделать. Открываю свой рот и кричу. Не получается! Изо рта идет однотонное и хриплое, еле слышное сипение: «Ах-ах-х-ах-ах-х-а». Как последний звук, извлекаемый пьяным деревенским баянистом из инструмента, когда его меха медленно-медленно сжимаются, выпуская фальшивую ноту.
Глаза! Я пытаюсь открыть глаза! С неимоверным усилием это получается, и я вижу своего убийцу. В темноте нашего спального помещения без окон, куда не проникал свет, склонившись надо мной, стоял черный-черный человек. Его абсолютная чернота была настолько насыщенная, что темнота помещения на его фоне смотрелась, как вечерние сумерки.
— Ах-ах-ах-х-ах-ах-х-ахх-х, — лился из моего горла монотонный тихий хрип, и с ним выходила моя жизнь. Где моя сила?!! Почему я не могу дышать и шевелиться?!! Что это?!! Или кто это?!!
— Господи, помоги! Господи, помоги! Господи, помоги! — начал я безмолвно молиться в своей голове. — Помоги мне, Боже! Помоги!!! Помоги!!!
Из уголков глаз текли слезы отчаяния и бессилия. Они скатывались по моим скулам и затекали в уши. Из носа фонтаном забила горячая и густая кровь, затекавшая в открытый рот, из которого все так же выходил монотонный хрип, ставший из-за этого булькающим.
— Помоги мне, Господи!!! Помоги!!! — не прекращал я мысленно взывать. Я так давно этого не делал, что забыл все слова молитв. И тут произошло чудо — я вскочил с кровати и с силой оттолкнул черную тень.
— Что тебе нужно?!! — кричал я и не слышал своего крика. — Уходи!!!
И с силой, но почему-то к нему не прикасаясь, толкал черного человека от себя. Он был выше меня на голову и еще чернее, чем казалось вначале.
— Что тебе нужно?!! — толкал я его к дверному проему.
Когда ТЕНЬ оказалась на пороге, она замерла и посмотрела на меня. Хоть и глаз у нее не было, клянусь, ее взгляд, словно острие ножа, пронзил меня насквозь, и я остановился.
— Уходи, — сказал я. ТЕНЬ немного постояла и ушла сквозь стену. Я смотрел в том направлении и мысленно говорил: «Спасибо тебе, Господи. Спасибо тебе, Господи. Спасибо». В соседней комнате сам собою включился свет.
— Ах-ах-х-ах-ах-х-ахх-х, — донесся до меня монотонный звук, идущий за моей спиной. Стало снова страшно. Я обернулся и увидел себя, точнее мое тело. Оно лежало, выгнувшись дугой, с глазами навыкат, с черными большими зрачками. Из глаз текли непрекращающейся струйкой слезы. Из носа фонтанировала, словно гейзер, вторя ударам сердца, вишневая кровь. Она залила всю грудь и тягуче стекала на кровать, впитываясь в белую простыню.
— Ах-ах-х-ах-ах-х-ахх-х, — монотонный хриплый звук с бульканьем лился из моего горла и становился все громче и громче. Звук нарастал, пока не стал настолько громким, что я зажал уши и зажмурил глаза…
Я в своем теле вскочил и резко сел. Кровь повсюду. Иголки из тела постепенно уходили, тепло возвращалось. Сосед, спавший в нескольких шагах на другой койке, мирно посапывал. Все мое тело трясло от страха и необъяснимого. Я очень не хотел еще раз встретиться с незнакомой мне сущностью и ощутить нечто подобное. Я вскочил и принялся включать везде свет.
Щелк, щелк, щелк — щелкал я выключателями, и темные помещения насыщались мерным, с нарастанием, гудением дневных ламп. Щелк — и очередная дневная лампа с миганием и потрескиванием загоралась в помещении.
— Вставай!!! Вставай!!! — тряс за грудки я своего напарника, пока тот не сел на кровати и не спросил:
— Что случилось?
Когда я ему рассказал, он, конечно же, не поверил и сказал:
— Тебе приснилось, а кровь — из-за слабых сосудов.
Дима худой, словно скелет, отслужил полгода где-то на «материке» (так здесь называют части, к которым можно добраться по земле, а не по воде и воздуху). В той части его постоянно избивали старослужащие, и он до сих пор не отошел. Он до сих пор не верил, что его не мучают по ночам. Он, словно забитое животное, каким я был в Держине и на первом курсе НВМУ, загораживался от любого резкого движения или звука. Иногда он говорил со мной: «Я шел в армию несколько дней по лесу. В моей деревне осталось восемнадцать человек. Только старики и старухи. Один я молодой остался. Работы нет. Родители умерли. Бабушка — единственный мне близкий человек. Есть почти нечего, кроме ягод и грибов, собранных за лето и осень. На бабушкину пенсию покупали муку, соль перловку и масло. В огороде рос картофель и немного лука. В армии хоть одели и накормили». Я смотрел на него, и сердце сжималось от жалости. Он был атеистом-прагматиком и поэтому снова лег спать. А я знал точно, что мне никак нельзя спать, иначе все может повториться.
