Ссориться Скачкову не хотелось.
– Мать… Ты же слышала: приказ начальства – и он с улыбкой показал глазами наверх.
– Прекрати, слушай! Тебе все шуточки! Ему, видишь ли, режим, поездки, игры. А мне что делать? Сидишь, как проклятая, ждешь, дожидаешься. И – вот… Дождалась!
На глазах ее Скачков заметил слезы. «Эге, дело худо!»
– Клавуша, ну что ты в самом деле? – загудел он примирительно и потянулся приобнять. – Перед людьми же стыдно. Ты соображаешь, возле чьей квартиры мы стоим?
– Оставь! – изо всей силы она ударила его по руке. – Стыдно ему! Конечно: Вена, заграница… Штраус, Наполеон… А мне? Мне что остается? Из окошечка выглядывать?
«Ага, такой, значит, расклад? Все ясно».
Он отодвинулся и, трогая себя за нос, уперся взглядом в пол.
– Успокойся, пожалуйста. Скоро вместе сядем у окошечка. Только и останется.
Недоумевая, она со стороны взглянула на него.
– Ты это о чем?
– Так, ни о чем. – Настроение его все больше портилось.
– Не обращай внимания.
– Гос-споди, загадки какие-то! Прибереги их для других.
– А, говорить с тобой! – совсем расстроился Скачков и побежал вниз. Пока спускался, ждал: «Если окликнет, остановлюсь и подожду». Не окликнула.
«Что-то в ней все больше прорезается какое-то… не свое. Приехал, называется…»
На улице горели плафоны ночного освещения. Руки в карманах, Скачков прислонился к дереву. «Куда сейчас – домой? Там пусто». Сверху, с балкона третьего этажа, кто-то восторженно доказывал:
– Вы современные гладиаторы! Все вы распяты на зеленом поле, как на кресте! Я напишу об этом потрясающие стихи.
Шелестя шинами, подъехала машина с зеленым огоньком. Шофер в кепочке набекрень высунулся из кабины.
– Геш, чего ждешь?
Скачков пришел в себя, отвалился от дерева.
– Да ехать, пожалуй, надо.
– Так садись. А я гляжу – стоишь. Едва не проехал. Может, выпил, думаю, еще чего? Куда ехать?
– Куда? Тут еще, брат, сообразить надо.
– Домой, на базу? – подсказывал шофер. Он отпустил тормоза, и машина тихо покатилась под уклон.
– А знаешь что? – загорелся вдруг Скачков и громко хлопнул дверцей. – Не домой и не на базу. Гони пока в поселок, в железнодорожный. Знаешь? Ну, а там найдем.
И он сощурился, как бы идя наперекор кому-то. Но – кому? А все равно кому!
– Поехали!
О Женьке ему вспомнилось внезапно, и он обрадовался: вот кому его приезд доставит радость… Ему и самому сейчас хотелось оказаться рядом с ней: хотелось умиротворения, покоя, тишины и, может быть, чуть-чуть участия. Жизнь для него опять пошла на поворот, а пережить и осознать это хотелось с кем-нибудь вдвоем, не в одиночку. Надоело одиночество – сколько можно? А с Женькой просто: она поймет все сразу и не станет даже спрашивать. Главное, что она не фыркнет, когда он ей расскажет о своих надеждах на завод. С дорогою, с депо, с заводом у многих из поселковых было связано начало жизни, и Скачков сегодня, хоть и говорил Семен Семенычу нескладно, путано, а все же в глубине души испытывал спокойную уверенность: пусть расставание с футболом будет тяжким, но жизнь не кончена, она, на его счастье, устроена на крепком основании.
Машина вылетела из центральных улиц, сбоку дороги понеслась стена пирамидальных тополей. Свистел в окошке ветер, автомобильные шины трещали на сухом асфальте, как семечки на сковородке. Скачков расстегнул ворот рубашки и подставил ветру шею.
Шофер напряженно следил за дорогой и не переставал выкрикивать:
– В аэропорту сегодня был. Специально приезжал. Не пробиться было.
Скачков вяло подавил зевок.
– Да, многовато собралось.
– Как Фохт, Геша? Говорят, ломанул он тебя? А Ригеля мы еще в прошлом году засекли. На него только Сему выпускать. Маркина жалко. Вратарь был хороший. Я его перед самым отъездом возил. Поговорили еще. Надо же! Жалко.
Из оживленной болтовни шофера узнавалось многое – не надо никаких последних известий. Таксисты всегда в курсе всех футбольных событий.
– Кома-то… слыхал, Геш? – в заводской команде. А говорили, в Москву берут. Вчера как раз играли. Опять пенальти схлопотал. Пропал мужик.
– Сегодня тур, – сказал Скачков. – Не слышал, как там в Ленинграде? В Ленинграде играли торпедовцы Москвы, очередная кубковая встреча.
– Как не слышал? Вот, репортаж был, – шофер пристукнул по приемнику. – Сгорело «Торпедо». Решетникова отпустили, он и залепил. И здорово залепил, с ходу.
Скачков с пониманием покачал головой:
– Леху надо держать, он может.
– Вам с ленинградцами на их поле играть? – голосисто выкрикивал шофер, все время подбавляя ходу. – В первом круге у них.
– А на Кубок?
– Ты подожди! – суеверно отмахнулся Скачков. – Нам еще с Кутаиси играть.
– Бро-ось, Геш! – шофер задорно блестел глазами из-под кепочки. – Кутаиси… Австрийцев ободрали!
Скачков напомнил:
– Ленинградцам еще с Баку играть. Шофер согласился:
– С Баку им придется пободаться. А что для вас лучше – Баку или Ленинград?
– Какая разница? Играть надо.
– А где матч? На чьем поле?
– Если Баку выиграет, то у них. Если Ленинград – дома играем.
– Тогда пускай Ленинград, – рассмеялся шофер. – Поболеем… Но вам придется с дороги возвращаться!
– Если Ленинград выиграет? Да, из Тбилиси домой.
– А потом опять в Баку? А потом домой? Ну, налетаетесь вы нынче!
– Погоди-ка, не разгоняй, – попросил Скачков, начиная вглядываться в темный ряд домишек за густыми палисадниками. – Кажется, приехали. Где-то тут должно быть… Ага, вот! Стопори.
– Тю-у… кто пришел-то! – изумилась она. – Прилетели уже?
– Не спишь еще? А я вот… Загляну, думаю.
– Заходи, Геш. А я стирала.
На веревке наискосок всего двора тяжело висело мокрое белье. Мокры и ровно застланы половичками крылечко, коридор. С кухни пробивался поздний свет.
– Бабка? – шепотом спросил Скачков, кивая на кухню.
– Она, – ответила Женька. – Собираю ее. Дали путевку в профилакторий – не отказываться же! Отвезу ее завтра, пускай поживет. И ей хорошо, и мне без забот.
– Увидит сейчас, не узнает.
– Так времени-то прошло!
Поднимаясь за Скачковым, Женька сняла фартук и вытирала руки.
Осматриваясь в давно знакомой комнате, Скачков не находил заметных перемен. Разве этажерка с книгами, да веер фотографий над столиком.
– Ты как… сейчас из дому, нет? – спросила Женька. – Я это к тому, что, может, есть хочешь. Я борщ варила, не остыл еще.
– Борщ? – Скачков, стесняясь, заскоблил затылок. – Вообще-то…
– Все ясно, – вмешалась она и стала собирать на стол. – Поругались, что ли?
– Да как тебе сказать? Маленько, знаешь, есть.
– Тогда сиди. Я сейчас.
Надевая фартук, завязывая на спине, Женька ушла на кухню.
Оставшись один, Скачков зачем-то энергично потер руки, стянул пиджак и повесил на спинку стула, так он поступал в те времена, когда бывал здесь частым и желанным гостем. Затем полез по фотографиям. На любительских снимках, не всегда удачных, он узнавал Женьку и какого-то одного и того же парня с мотоциклом. «Гм… – он неожиданно ощутил что-то похожее на ревность. – А в общем-то…
Вернувшись с кухни, она застала его за разглядыванием фотографий и смутилась, порозовела, но – чуть-чуть.
– Чего ты там нашел? Садись за стол.
– Знаешь, Жек, а я ведь сомневался: ехать, не ехать? Думал: выгонит еще.
Развязно шаря взглядом по фотографиям, он тем не менее насторожился: по тому, как она сейчас ответит, все сразу станет ясно. (Пока ехал, никаких сомнений не было; расстроил его парень с мотоциклом).
Отозвалась она с заминкой:
– Не поздно же еще…
Ну нет, он ожидал не такого ответа!
– Жек, ты только не финти. Лучше, знаешь, сразу. А то, я ведь могу и… это самое… испариться.
– Геш… Вроде мужик вон какой большой вырос, а все глупый. Видали его – обиделся! – Она рассмеялась. – Ешь сначала, не кипятись. Садись. Я налила.
Гм… Притворная ее строгость была знакома, правда – малость подзабылась. И все же! «Не поздно еще…» Не о такой мечталось встрече. Ехал, знаете ли, разлетелся и – вдруг… Обидно.
Не понимая еще, правильно ли он поступает, Скачков подъехал с табуреткой к столу.
– Гешенька! – воскликнула вдруг Женька, – хлеб-то я забыла подать!
Бросившись на кухню, она мимоходом припала к его сердитой спине, поцеловала в голову.
– Прости, милый. Болтаю себе, болтаю, а на столе пусто. Аромат домашнего наваристого борща заставил его сглотнуть голодную слюну.
– А!.. – он махнул рукой на все свои сомнения и жадно хватанул от хлебного ломтя.
– Замуж, что ли, собралась? – спросил он, молодецки управляясь с доверху налитой тарелкой.
Скрестив руки, Женька стояла, наблюдала, как он ест.
– Когда-то надо. Не век же одной куковать.
– Кто он? – мурчал Скачков, выбирая из тарелки с хлебом кусок покрупнее.
– Кто, кто! Парень. Шофер. Ничего парень.
