— Внимание, граждане! Очередное заседание товарищеского суда считаю открытым…
А это конечно же сам Митя Соловей, наш незаменимый заседатель и оратор, приятнейший не только для начальства человек. Вряд ли у него есть враги. Никогда никому не откажет, всегда ласково пообещает, а если порой и не сделает, так не всегда это от него зависит, Что ж, послушаем.
Слушать должны были сперва Клавдию Маёшкину, потом Анну Ветрову, но к столу неожиданно вышла старушка Прошкина и попросила обсудить ее, потому что она престарелая и сидеть ей на такой жаре неспособно — голова болит.
— Хорошо, — разрешил Митя Соловей, с облегчением дав знак сесть своей любимой и ненадежной Клавдии. — Только прошу короче.
— Как умею, уж не обессудьте. Про веник я. Прошлой зимой пропал у меня новый просяной веник. Ну, потужила я, а что сделаешь, пропал и пропал. Весной пошла я к Титкову за дрожжами — говорили, он самогонку гонит и дрожжи у него всегда в запасе…
— Ты с ума сошла! — крикнул Титков так, что Адам вздрогнул и чуть не сбежал, но Титков сумел его ухватить за задние ноги. — Не гоню я самогона и никогда не гнал, товарищ председатель.
— Гражданин председатель, — поправил Митя Соловей.
— Виноват, гражданин председатель. Но все равно я самогон не гоню! Редко пьющий я теперь, по праздникам только, с расстройства. Вот доведете с этим своим судом, и запью. А тебя, гражданка Прош-кина, привлеку за клевету. Запишите, товарищ… виноват, гражданка… Запишите, гражданка секретарь, лживые ее слова и свидетелей, я это дело так не оставлю. Если вы кота моего засудили, то я вас…
— Успокойтесь, гражданин Титков, никто вам слова не давал. Продолжайте, гражданка Прошкина.
— А что продолжать? Я говорю, веник мой, просяной веник, новый совсем, два раза подмела только, пропал зимой. А потом пошла я к Титкову, весной уж, по теплу было, я галоши новые надела — вот как сейчас помню, — за дрожжами пошла. Говорили, он самогонку…
— Мы это уже слышали. Давайте по существу дела.
— Ладно, батюшка, про самогонку не буду, не гневайся. Я ведь не сама — люди говорят, а мне что, я за дрожжами пошла. В магазинах у нас дрожжей не дождесси.
— Не отвлекайтесь, короче.
— Ладно, батюшка, хорошо.
— И, пожалуйста, без «батюшек», вы не в церкви.
— Прости Христа ради, я человек неученый, грамоте мало знаю, как думаю, так и говорю.
— К делу, гражданка Прошкина, ближе к делу…
— Ладно, батюшка… гражданин… товарищ… Значит, про что же я? Вот ведь старая голова… А-а, про веник!
— Не брал я у тебя веник, жадюга! — не сдержался Титков.
— Може, и не брал, я ведь и не говорю, что брал. А только пришла я к ему, только на крыльцо влезла, гляжу — мой веник. Просяной. Вот ей-богу, крест святой, не вру! Как перед иконой. Чтоб мне на этом самом месте сквозь землю…
— Я ведь тогда же говорил тебе, бабка, что веник это мой, сам я вязал осенью. У меня и сейчас на подлавке штук шесть висит, можете проверить, гражданин председатель.
— Хорошо, проверим. Почему вы, гражданка Прошкина, решили, что веник этот ваш? Какие приметы?
— Да как же, батюшка… гражданин… товарищ… просяной ведь!
— Просяные веники не у вас одной. Прошу присутствующих: кто пользуется просяными вениками, подымите руки. Та-ак. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Можно опустить. Видите, кроме вас уже семь человек, а ведь здесь ничтожная часть хмелевских жителей. Кстати, откуда у вас просяные веники? В продаже, кажется, не было?
— А сами жали. Совхозное просо рядом, ну и попользовались.
— Самовольно, выходит? Если так, то вас следует привлечь за погубление посевов совхозного проса на корню. И вас тоже, граждане присутствующие. Прошу еще раз поднять руки, а вы, Клавдия Юрьевна, запишите фамилии.
Тихий говор на скамейках и в толпе позади них смолк, установилась чуткая тишина, руку поднял только один Титков, поскольку о своих вениках он уже сказал для протокола.
— Странно. Было семь, теперь ни одного, кроме ответчика. — Митя Соловей поднял темные бровки на лоб, покачал головой. — Ну что ж, потом мы вернемся к этому вопросу. Продолжайте, гражданка Прошкина. Значит, вы на совхозном просяном поле нарезали стеблей и навязали себе веники. То есть, проще говоря, украли их у совхоза, а гражданин Титков украл веник у вас, так?
— Что ты, господь с тобой, и в мыслях не было! Внучок соломы просяной привез, я и навязала.
— Если солома из-под комбайна, веник не получится, — сказал Чернов. — Тут надо жать серпом, а из мятой соломы не получится.
— Как же не получится, Кириллыч, когда навязала. Цельную дюжину навязала и на шест повесила. А как уж мой веник попал к Титкову, откуда мне знать. Може, кот его блудный заигрался и утащил. Коты, они любят с вениками играться, с пряжей тоже, все нитки перепутают, если недоглядишь.
— Значит, вы подозреваете не Титкова, а его кота, верно я вас понял?
— Этак, этак, батюшка, кота. Такой блудня у него кот, все знают, хоть кого спроси.
— Хорошо. Но по чему вы определили, что веник — ваш?
— А по завязке. Проволокой завязан. Внук мой завязывал.
— Все мы проволокой завязываем, — сказал Титков. — Шпагата в магазинах летом не бывает, зимой привозют, а проволоки всегда сколько хошь — мастерская «Сельхозтехники» рядом.
— А почему бы вам зимой не запасти шпагат?
— За него платить надо, а тут вроде по-свойски. Распустили народ совсем, нигде порядка нету.
— Позвольте, но вы, гражданин Титков, тоже ведь проволокой завязываете и тоже просо воруете на веники?
— Я от обиды. Что я, в поле обсевок! Шилом море не согреешь…
— Неубедительно, гражданин Титков, совсем неубедительно и некрасиво. А вы почему не садитесь, гражданка Прошкина?
— Я, батюшка, хотела и про кота сказать. Вон какой он лежит, полосатый да большой, все коленки у Титкова закрыл пузом-то. И глядит хмуро, щурится, моргает. Вот я и подумала: а если это не кот, а человек в образе кота, оборотень-разбойник Ванька-Каин?
На скамейках весело задвигались, заулыбались, в толпе позади кто-то радостно заржал. Митя Соловей постучал по графину, Чернов укоризненно покачал головой:
— Это уж ты, бабка, напрасно.
— Да как же напрасно, Кириллыч, погляди сам. Видишь, опять подморгнув. И усами водит туда-сюда. — Бабка осторожно приблизилась к Титкову и занесла костистую руку в крестном знамении: — Изыди, нечистая сила, нехристь…
Наверно, ее сухая рука показалась Адаму угрожающей, он рванулся и слетел с коленей хозяина, нырнул под скамью, промелькнул между ног собравшихся зевак и скрылся в зарослях крапивы у забора соседнего дома.
— Оборотень! Оборотень! Православного креста не выносит!
— Точно, бабка, антихрист!
— Старая дура! — прохрипел Титков с досадой. — Иди вот лови его теперь, ведьма сушеная.
— А ты не ругайся на меня, не ругайся, ты подумай сперва: если креста не стерпел, значит, оборотень и есть…
— Садитесь, гражданка Прошкина, иначе привлечем вас за непредусмотренные действия.
— Осподи, твоя воля! — Бабка, бормоча о бестолковости судей, которые простого дела понять не могут, а берутся судить людей, прошла к своей скамейке и, перекрестившись, села, тая обиду.
Заседание остановилось за отсутствием основного ответчика. Председатель предложил Титкову поймать кота, но тот решительно отказался: кто спугнул, пусть тог и ловит. Ишь, нашли дурака!
— Придется вам, Иван Кириллович, организовать, — сказал председатель. — Попросите школьников или кого-то из присутствующих.
Чернов нехотя встал и, провожаемый насмешливыми замечаниями односельчан: «Ты его сперва покрести, Кириллыч», «За хвост не лови, он заговоренный!» — пошел к Петьке Ломакину, прорабову сыну, который неподалеку подкачивал шины своего мопеда. Длинноволосый Петька будто не слышал Чернова, продолжал пыхтеть с насосом и обратил внимание лишь после того, как окончил работу.
— Чего тебе, дед? Адама поймать? — И зубы скалит, курносый бес. — Плати рупь, достану.
— Какая плата, тебя взрослый просит.
— За так в крапиву не полезу.
— Почему за так — за благодарность.
— За какую?
— Спасибо скажу, неслух. Или вам, нонешним, мало?
— Мало. У нас всякий труд оплачивается, материальная заинтересованность.
— Ай-яй-яй, до чего грамотность-то доводит. А мы, бывало, не то что кота, мы на смерть за правое дело шли, не торговались.
— За правое и я пойду, а сейчас не знаю, правое или нет. Вдруг суд оправдает и вы зря его мучаете?
— Так ведь когда оправдает, а сейчас он на подозренье и надо выяснить всю правду-истину.
— Выясняйте, я что!
— А ты, значит, в стороне. А еще, поди, старый пионер, в комсомольцы собрался. Какой класс?
— В восьмой перешел.
