Самому бы ему не додуматься до такого, но Тихий, покряхтев над опустевшим стаканом, вдруг сказал:
— А у нас на той службе скелеты покупали, по 14 тысяч старыми давали… Не то, чтобы готовые скелеты, а, как сказать, — на корню: деньги еще живому платили, а не стало тебя — изволь, по твоим косточкам будут учиться студенты.
* * *
Шмаков ворочался всю ночь с бока на бок, сон не шел. Размышлял Шмаков, сомневался: «Хотя, с другой стороны, на что он мне, этот скелет, когда я буду мертвый?»
А что делать-то?… Словом, решился Шмаков — очень не хотелось в тюрьму… Да и не за что! «На работу, — решил Шмаков, — сегодня лучше не ходить, скажусь больным».
Утром Шмаков побрился, что делал не каждый раз, отправляясь на службу, а сегодня вот и ногти постриг, и на ногах тоже. И теперь Шмаков забеспокоился: не хватало у него на правой ступне последней фаланги мизинца, потерянной в таком далеком теперь детстве, что вот уже который десяток лет и думать забыл о такой ерунде. Вспомнил он, как тогда, в сельском медпункте, фельдшер, при отсутствии штатного доктора, взял на себя решение, спасая оставшуюся часть отмороженного мизинца: заигрались пацаны во дворе, и не почувстствовал мальчишка Шмаков, как в худой, хоть и подшитый, валенок прокрадывался морозный воздух, а потом, и вообще, ступню он не чувствовал.
Теперь Шмаков забеспокоился — а могут и не взять: брак ведь. Хотя что, в армию взяли же! «Упрошу, может, как-нибудь, проведут, хоть бы и вторым сортом! Ну, меньше заплатят — хватило бы откупиться от той проверки». Заглянув по пути к соседу, за адресом, застал он его лежащим пластом на полу рядом с диваном. «Когда это он успел?» — удивился Шмаков.
Понаблюдав, как над соседом управляющая домом размахивает руками и поносит его словами, которые произносить женщине, даже и находящейся при исполнении обязанностей, как бы и не к лицу, Шмаков решил: «Сам найду, не может же быть, — размышлял он, — чтобы живой еще человек не мог по своему желанию свой же будущий скелет продать!»
В общем, надо было самому искать выход из положения, а другого пути добыть деньги, чтобы покрыть недостачу, придумать у Шмакова не получалось. И продать больше было нечего.
Начав с районной поликлиники, Шмаков, решив, что там ему хоть адрес подскажут, с минуту помялся у окошечка регистратуры (на удивление, здесь было пусто и никто перед ним не стоял) и, дождавшись, пока сидящая за стеклом женщина с изможденным лицом, в белом халате, подняла на него глаза, открыл рот, но сказать у него ничего не получилось.
«За больничным?» — почти не сомневаясь в ответе, подняв глаза, женщина некоторое время рассматривала молчащего Шмакова, а, расслышав его, не поднимаясь со стула и обронив очки на стол, как перенесенная неведомой силой, оказалась вдруг на приличном расстоянии от окошка, там и застыла.
«Мне бы…» — Шмаков не знал, как нужно вести себя и что говорят в подобных случаях, и, вытерев несвежим платком обильно вспотевшую шею, что с ней всегда случалось при душевном волнении Шмакова, заговорил: «Мне бы… того… скелет, чтобы сдать, к кому здесь можно?»
«Гражданин, проспались бы дома!..» — почему-то шепотом произнесла из-за стекла женщина. Шмаков услышал ее, но никак не мог вникнуть в смысл сказанного. Он покрутил головой, осмотрелся — к нему ли это обращено. И понял, что его гонят, что надо уходить.
Как Шмаков добрался до городской клиники, он не помнил, только вдруг обнаружил себя в приемном покое, и потом — идущим вдоль крашенных в тускло зеленый цвет стен по длинному коридору, устланному затоптанной линолеумной дорожкой.
Мимо Шмакова пробегали занятые люди в белых халатах, вот носилки проехали со свисающей простыней по краям… Кто-то остановился на секунду и, едва выслушав Шмакова, по какому он делу, махнул рукой — туда, мол, и побежал дальше к приемному покою. Остановился Шмаков у двери со стеклянной табличкой — «13». Вот, кажется, эту дверь указал пробегавший.
Шмаков был суеверен, но в меру, и дверь все же отворил. В комнате умещалось много столов и стульев — пустых. И только два совсем молодых доктора в белых халатах, небрежно наброшенных на плечи, присели у окна на край стола. Один заглядывал в толстую книгу, которую он держал навесу в руках, перелистывая ее страницы (как только не уронит, почему-то подумалось Шмакову), произносил непонятные слова. Другой, прикрыв глаза, внимательно слушал. Шмакова они заметили только, когда он уже стоял пред ними, переминаясь с ноги на ногу…
— Вам чего, папаша? — отрываясь от книги, спросил первый.
У Шмакова была заготовлена фраза, он ее где-то слышал и повторял про себя по пути сюда, чтобы не забыть, ведь от нее все может зависеть — быть ему посаженным или обойдется. И вот теперь всплыло: «…Принести пользу медицинской науке… Продать скелет…»
— Какой скелет? — не поняли Шмакова.
— Свой.
— Так, так, интересно! — заулыбались обитатели комнаты.
— А вы это точно решили, папаша? Не одумаетесь?
Шмаков вдруг снова засомневался: «Свой скелет загнать — не брюки, другого не будет… А может, предложить им не весь, а руку, например, пока, а придет время — на что она ему?»
— Нет, папаша, — смеются, — или все, или ничего! По частям — не имеем права.
— Ладно, — решился Шмаков, представив себя сидящим рядом с бандитами и шпаной в темной и холодной тюремной камере, — отдаю весь!
Доктора, став очень серьезными, предложили Шмакову раздеться, внимательно осмотрели его, замерили школьной деревянной линейкой рост, спросили адрес, записали что-то в толстый журнал, на разграфленный лист бумаги, дали Шмакову расписаться — «вот здесь и здесь». Шмаков только и рассмотрел жирные линейки, все буквы и все слова сливались в его глазах в сплошные чернильные полосы.
— Ну, вот — теперь ваша жизнь, а точнее, — ваша смерть, папаша принадлежит науке! Вы, конечно, живите дольше, наука подождет. И постарайтесь беречь себя, чтобы руки-ноги были целы и все остальное. А насчет денег — не беспокойтесь, папаша, через неделю получите в банке, мы вам извещение домой пришлем, — и так легонько-легонько подтолкнули Шмакова к дверям: — Пока, папаша!
Очнулся Шмаков в трамвае, обнаружив себя едущим в направлении, привычном ему: через пару остановок — служба. «Значит, судьба, — подумалось Шмакову, — предупредить начальство, чтобы делу хода пока не давали — теперь-то рассчитаюсь непременно, будет чем!»
Начальник, подняв голову от бумаг, протянул руку, как ни в чем не бывало: «Привет, Митрич!» Так он его называл в хорошие минуты. И добавил: «Ты уж, прости, Митрич, — нет за тобой вины: подлец бухгалтер, не там запятую поставил, и меня подвел, и тебя чуть не посадил. Выходи завтра. Сегодня, чего уж, отработаешь потом».
Так… Шмакову же эта коварная запятая обернулась вопросом: на что ему теперь такие деньги, человеку одинокому и в почти пенсионном возрасте? «Получается, теперь скелет мой, — размышлял он по пути домой, — вроде бы уже и не мой?..» Его и ночью преследовала эта мысль, вызвавшая собой сон, из которого никак не мог вырваться Шмаков: его, плотно запеленутого в простыню, не отпускали с носилок те двое в белых халатах, и с ним рядом, но отдельно от тела, размещался скелет, про который Шмаков знал, что это его кости, а, тем временем, каталка с носилками въезжала в узкую дверь, за которой тот самый морг — и это Шмаков тоже знал. Шмаков кричал, что он живой, что он живой!
Шмаков долго не мог пробудиться и от своего крика, наконец, проснулся… После кошмарной ночи решение спросить совета у Тихого пришло к Шмакову совершенно естественно. Сосед, уже переместившийся, или перемещенный с чьей-то помощью, с пола на диван заинтересованно уставился в тот район пиджака Шмакова, за которым скрывался внутренний карман, и, удовлетворясь увиденным, отметил в положенном месте выпуклость.
Когда, принесенная им, заветная емкость просвечивала на фоне окна, не знавшего занавеси от самого вселения сюда соседа, безнадежной пустотой, Тихий, подперев голову двумя руками, вдруг произнес: «Слушай, если тебе без скелета, который уже как бы и не твой, невозможно — купи мой! Мне он не нужен, владей! Все равно скоро умирать буду. Придет время, — отдашь им мой, а свой — носи пока. Недорого можешь взять — ну, чтобы хоть на старый телевизор хватило, видишь, живу безо всего, как в тюрьме!» — от такого оборота Шмакову стало не по себе. «В тюрьме… в тюрьме…» — стучало в ушах, наваждение и только. И, вообще, — путаница какая-то: если «умирать» — зачем соседу телевизор?
«Может, и правда, купить? — выпитое придало мыслям Шмакова новое направление. — С другой же стороны, только не у него, соседский — размерами меньше его, Шмакова, да и пьющий человек сосед, скелет его может и гнилым оказаться». Сосед, как угадал сомнения Шмакова: «Не нравится мой — у других поспрашивай». Когда бутылка опустела окончательно, сосед на обороте какой-то квитанции вывел: «Купим. Недорого. Скилет. Целый. Мужчину». Ниже обозначили номер своей квартиры. И приклеили на стену рядом с почтовыми ящиками в парадном. Так, вроде шутка, но и всерьез.
