Форма существования, которой следовал Морган, осталась без изменений. После паузы, растянувшейся на несколько дней, он позвал Канайю, и они возобновили свои отношения.
* * *
Через несколько недель внимание двора было отвлечено приближающимся праздником Гокул-Аштами, днем рождения Кришны. Важному событию посвящалась большая часть августа, и Морган радовался данному обстоятельству, поскольку о его позоре никому не было времени ни говорить, ни думать. Более того, он чувствовал, что праздник даст ему материал, в котором он все еще нуждался.
Как аналитик и интерпретатор Морган был хорошо подготовлен. Он прочитал «Бхагават-Пурану» и кое-что знал о рождении Кришны. Достаточно похоже на историю рождения Христа: гнусный царь Камса казался индийским вариантом иудейского царя Ирода, а индийская деревня Гокул была похожа на Вифлеем. Но здесь сходство заканчивалось: веселый и вполне земной Кришна намного обогнал скучного Христа, начисто лишенного чувства юмора. По этой причине он всегда импонировал Моргану. Правда, в его разнообразных инкарнациях Морган до сих пор не разобрался, но надеялся, что во время праздника все объяснится.
Сам праздник был намечен на последние восемь дней августа, но уже за несколько недель до этого, с началом приготовлений, Морган почувствовал, что мало что понимает. Для чего Владыка Вселенной принял форму шестидюймовой куклы с довольно противной маленькой физиономией и почему кукле требуется сразу восемь разных костюмов стоимостью в тридцать фунтов каждый, да еще и с отделкой из жемчуга? Более прозаический, хотя и не менее острый вопрос: почему такие горы денег истрачены на цветы, еду, украшения и музыку, в то время как казна государства почти пуста?
Лучшим выходом было, конечно, позволить событиям течь, как они текли, а аналитикой заниматься потом. Весь двор на время праздника перекочевал в Старый дворец, отказавшись при этом от обуви и мяса. Ничто и никто не должен умереть во время праздника, даже куриное яйцо. Моргану предоставили наверху комнату, обеспечивавшую относительный покой, хотя царивший повсеместно хаос проникал и сюда. Здесь же стояло священное ложе, возле которого следовало зажигать свечи и где ежедневно молился магараджа. В любом случае выспаться здесь было трудно, поскольку сон постоянно нарушали звуки сразу трех оркестров, игравших во дворе, а также глухой стук, издаваемый паровым генератором, вырабатывавшим электричество.
Днем все обстояло еще хуже. В дополнение к оркестрам у алтаря звучали бесконечные молитвы, исполнявшиеся целыми группами певцов под аккомпанемент цимбал и фисгармоний. Иногда ревел огромный горн и трубили слоны. А в перерывах между молитвами раздавались громкие крики и слышался топот детей, которые бегали и играли в доме. Гул празднества сопровождался и зрительной какофонией – повсюду толпами расхаживали люди, алтарь был завален лепестками цветов; дымили лампады с благовониями.
Какой же смысл во всем этом беспорядке? Никакой красоты ни в какой форме Морган здесь не наблюдал. Он носил индусские одежды, но под ними оставался англичанином, пытавшимся найти логическое объяснение, которое связало бы все виденное и слышанное воедино. Тем не менее для тех, кто верил, логика существовала. Причем то, что происходило здесь, было не более странно, чем виденное Морганом дома, во время более сдержанных ритуалов, посвященных рождению Христа. Со стороны любое экстатическое состояние кажется нелепым, и то отречение от собственного тела, что Морган наблюдал сейчас, казалось не более нелепым, чем прочие его формы. По сути, именно экстаз интересовал его более всего – состояние, при котором человек утрачивал способность к рациональному мышлению. Время от времени в течение дня Их Высочество совершал приношения, сопровождаемые танцем у алтаря. В отличие от почти неподвижных певцов Бапу-сагиб энергично двигался, с улыбкой на лице исполнял прыжки, ударял по струнам инструмента, болтавшегося у него на шее, в моменты особого вдохновения изрекал стихи, а то и бросался ниц перед статуей бога. Лицо магараджи демонстрировало, что это значит – потерять себя, когда твоя индивидуальность полностью исчезает. Как Морган завидовал магарадже, который на время мог утратить собственное «я» и стать частью божества! Ведь это скорее приобретение, чем потеря, а Морган, увы, не был способен на подобное. Испытывая жгучую зависть, он тем не менее выглядывал из самой сердцевины своей личности, наблюдая и делая заметки на будущее. Он многое отдал бы, чтобы иметь возможность так же прыгать и скакать, а то и растянуться вниз лицом у ног разодетой куклы, стоящей возле стены святилища. Но его удерживали его воспитание, его западный скептицизм. Он никогда не станет Кришной, даже частью Кришны, вечно оставаясь Морганом.
Зато Их Высочество, как только экстатический ритуал закончился, моментально сделался самим собой. Прошло не больше десяти минут с тех пор, как Бапу-сагиб скакал перед алтарем, подобно Давиду, бесновавшемуся возле Ковчега Завета, как он, шагая с Морганом по боковому коридору, уже жаловался тому на несварение желудка. И он совершенно уверенно отдавал вполне банальные распоряжения по поводу строительства дворца, ремонта машин, не обращая ни малейшего внимания на царивший вокруг хаос религиозного экстаза.
Но самое ошеломляющее вторжение обыденной жизни в распорядок религиозного праздника произошло в иной форме. Однажды вечером, когда Морган завершил ежедневную молитву, обращенную к святому ложу, магараджа пришел в комнату Моргана и сел рядом с ним, прислонившись к стене. Выглядел он усталым и все время потирал глаза.
– Вы устали, Бапу-сагиб? – спросил Морган. – Не желаете ли прилечь?
– Нет. Не в том дело, – ответил магараджа. – Тут другая проблема, вновь с этим вашим маленьким цирюльником.
– Что он опять натворил?
– Весьма бесстыдный тип. Прошлым вечером я отдыхал в одной из комнат и увидел, что он сидит в углу. Я не обратил на него внимания. Вы же знаете, люди ходят тут повсюду. Через некоторое время он подошел и принялся массировать мои ступни, из чего я заключил, что он ждет от меня некоей милости.
– И что? – спросил Морган, прикрывая глаза. Он уже догадался, каковым будет продолжение рассказа.
– Он попросил, чтобы я дал ему работу во дворце. Сначала я не понял, что он имеет в виду. Я сказал ему, что он уже работает цирюльником у сагиба. Но это был неверный ответ. Он сказал, что хочет другую работу, что хочет работать со мной. А потом сказал…
– О, быть не может!
– Может-может. Именно это он и сказал, – магараджа грустно хмыкнул.
Отвратительно, но вполне вероятно: глупый юнец, совершенно не понимающий своего положения, хотел повышения по службе, думая, что может стать катамитом царя.
– А что случилось потом? – упавшим голосом спросил Морган.
– Я очень рассердился, накричал на него. Испугавшись, он убежал и пока не возвращался. Но вернется; такие всегда возвращаются.
– Я прибью его, я отправлю его прочь!
– Конечно, хорошенько прибить нужно. Он не слишком-то вас боится. Но давайте не будем торопиться с отправкой. Это может вызвать подозрения и разговоры. Нам следует…
Тут двери отворились и вошли двое придворных, которые искали Их Высочество. Разговор, повиснув в воздухе, резко оборвался, хотя и продолжал раскручиваться в сознании Моргана. Необходимо было постараться, чтобы пробудить в нем гнев – из всех эмоций эта залегала глубже всего. Но он был в ярости, и, появись Канайя в этот момент перед ним, Морган потерял бы над собой контроль.
Он разберется с негодяем позже, а пока предстояло пройти через заключительную фазу праздника. Рождение Кришны было провозглашено только на шестой день, и в момент провозглашения магараджа упал лицом в гору розовых лепестков, покрывавших маленького идола, а все придворные стали бросать вверх горсти красной пудры, отчего воздух сделался малинового цвета. Шум в этот момент достиг высшей точки; к голосам людей присоединился рев слонов, в то время как оркестр во дворе заиграл «Ночи радости».
На следующий день праздник сворачивался. Сформировалась огромная процессия, которая медленно, в течение шести часов, должна была дойти до пруда перед гостевым домом. В центре процессии находился огромный паланкин, где вместе с прочими реликвиями содержалось изображение божества. Перед паланкином шел слон, сопровождаемый военным контингентом, а затем – двенадцать хоров, которые все эти дни терзали уши участников торжества. Они пели на пределе своих возможностей, потому что чувствовали приближение финала. Бапу-сагиб вел последнюю группу певцов, идущую перед паланкином, а замыкал процессию еще один слон.
В шесть часов они двинулись. Закат окрасил небо в розовый цвет, и по тому, как медленно они шли, было ясно, что темнота наступит еще до того, как дворец скроется из виду. Морган шел босиком, держа за руки двоих святых индусов, чьи головы покрывала красная и черная пудра. Две шеренги юношей оттесняли толпу, чтобы дать проход этим людям.
