Не помню, как выбрались на трассу. Лиза прижималась ко мне и что-то бормотала себе под нос. Когда выкатились на шоссе, я спросил:
— Вовка тебе кто? Жених, что ли?
Конечно, мог придумать и поглупее вопрос, но остановился на этом.
— Никак ревнуете, Виктор Николаевич? — отозвалась Лиза с непонятным удовлетворением.
— Да нет… Но всё же любопытно… Не меньше нас рискует, а ради чего?
— А вы ради чего, Виктор?
Может, надеялась услышать, что ради неё, или ради любви, или ради ещё чего-то подобного, как свойственно романтическим героям, но я ответил правду:
— Я вообще не знаю, рискую ли… Туман в голове. Неутешительный итог бестолковой жизни…
Вот так, с невинных пустяков, началось наше долгое путешествие по тёмной дороге.
Глава 27
Из дворца на волю (продолжение)
Туда, куда устремились, мы добирались больше суток, сначала по шоссейному тракту, потом грунтовыми дорогами, а позже — буераками и колдобинами. Заехали в такую глушь, куда и ворон не летает, — в деревню Горчиловка, в двухстах верстах от Саратова. Около тридцати дворов, одна улица, поросшая лопухами и крапивой ростом с человека, колодец, несколько телеграфных столбов с обвисшими проводами — электричество Чубайс отключил зимой за долги.
За то время, пока ехали, я узнал Лизу лучше, чем за предыдущие два с лишним месяца. Точнее, узнал не лучше, а другую Лизу — простую, смелую, очаровательную девушку, ластившуюся, как котёнок. От прежней Лизы — тоже милой и прекраснодушной, но всё же немного взбалмошной и чересчур задумчивой — не осталось и следа. Теперь она болтала без умолку и смеялась по любому поводу, что бы я ни сказал, хотя смеяться было особенно нечему. На чёрной машине по немецкому асфальту, а позже по русским колдобинам мы мчались в никуда.
Делали привалы, выбирая укромные места. Я допускал, что, как только обнаружится наше бегство, Леонид Фомич объявит по всей стране какой-нибудь хитрый план типа «Перехват» или «Сирена». То, что я совершаю безумие, меня мало беспокоило, оно не первое, и коли Господь попустит, не последнее, важнее было понять, что делать с этой девушкой, так слепо, безрассудно доверившейся мне. Куда её деть? С другой стороны, не давала покоя фантастическая мысль: если Лиза исчезнет, растворится вдруг в голубой небесной дымке, мне нечего будет делать на этой бескрайней земле.
На первом привале (ранним утром, на опушке соснового леса) разобрались с имуществом, что было в машине. Я покинул гостеприимный барский дом налегке, не запасшись даже сменой белья, зато у Лизы на заднем сиденье стояли два кожаных чемодана, битком набитых, а также в багажнике лежала большая спортивная сумка на молниях, раздутая, как мяч. Меня заинтересовал пакет с документами, который я обнаружил в бардачке: паспорт, водительское удостоверение, талон и купчая на машину, пластиковая банковская карточка — всё на имя какого-то Букина Вениамина Сергеевича, но с моими фотографиями и повсюду с точной копией моего автографа.
— Как это, как это? — запыхтел я. — Какой-то Букин с моей рожей.
— Временно, Виктор Николаевич, временно.
— Выходит, я теперь нелегал?
— Я тоже, я тоже.
— Документы хоть настоящие или липа?
— Господи, да кого это интересует в наше время?
В первый раз у меня мелькнула догадка, что это небесное создание, проведшее жизнь в заточении, с боннами и гувернантками, возможно, намного практичнее, чем я думал, и не так уж плохо ориентируется в жизни. Взять хотя бы наш побег. Ведь чтобы его спланировать и организовать, продумав множество деталей (те же документы, кто-то же их изготовил… а машина, а маршрут…), нужна, кроме всего прочего (деньги!), крепкая житейская хватка, какую трудно заподозрить в субтильной затворнице.
В деревню Горчиловка прибыли под утро третьего дня, и последние часы я вёл машину почти вслепую, едва отличая дорогу от обочины, до того измотался. За весь путь мы поспали часа три на заднем сиденье машины, да и то вряд ли можно назвать это полноценным отдыхом: после обморочного забытья я вдруг обнаружил Лизу у себя на коленях, и при этом мы целовались, как придурочные. Какой уж тут сон!
Юсупова разыскали легко: пожилая баба у колодца, замотанная синим платочком до бровей, не только показала дом (третий от конца улицы), но и заодно растолковала, что дед Антон отправился со светом на рыбалку, его нету, зато старуха Лушка дома, только надо громко кричать, чтобы дозваться. И ещё надо опасаться ихнего оголтелого пса, который уехал с дедом, но в любой момент может вернуться и напасть на пришлых. Псина зловредная, а старуха глухая. Забавная деталь: в разговоре женщина на нас, кажется, не взглянула ни разу, пялилась на чёрную машину, из которой мы вылезли. Из чего я сделал вывод, что появление в этой глуши гостей на иномарках — большая редкость.
Юсупов, как рассказала Лиза, приходился ей двоюродным дедом по материнской линии, короче, близкой роднёй. О её существовании он мог и не знать, она сама о нём узнала из материного дневника, который остался ей в наследство и который она много раз перечитала от корки до корки, чуть ли не выучила наизусть. В дневнике была запись о том, как к Колышкиным (Марина, матушка Лизы, на ту пору была ещё девочкой) из деревенской глубинки, из Саратовской губернии, в 1971 году нагрянула целая депутация, человек шесть родичей, молодых и старых, и их московская двухкомнатная квартирёнка на несколько дней превратилась в цыганский табор. Депутация преследовала две цели: одну духовную — полюбоваться хоть разок стольным градом, вторую практическую — сбыть по хорошей цене на рынке молодого бычка. Мясо привезли в трёх полотняных мешках, и пока добирались на перекладных да пока устраивались с рынком, оно, естественно, из парнинки превратилось в тухлинку; перед тем как вывозить на продажу, его полночи промывали в ванне уксусным и соляным раствором, отчего ещё с месяц после отъезда деревенских квартира благоухала сытным мясным духом. В дневнике описание злоключений, происшедших с лихими добытчиками в Москве, занимало пять страниц, исписанных мелким убористым почерком, и свидетельствовало, по словам Лизы, о незаурядном литературном даровании её матушки, впоследствии ставшей педиатром. Скоро я сам смогу это оценить как профессионал: дневник — в одном из чемоданов. Я не стал спрашивать, почему она решила, что в деревне мы будем в безопасности, но поинтересовался, почему она думает, что старик Юсупов, если он жив, примет нас с распростёртыми объятиями. Зачем ему лишняя докука? Лиза ответила обстоятельно. Во-первых, оказывается, в деревне ещё действуют законы гостеприимства, во вторых, она везёт подарки и у неё есть деньги; в-третьих, если приём будет прохладным, мы всегда сможем купить себе дом, представив это как каприз новорусской четы, которой наскучило шляться по заграницам и потянуло на провинциальную экзотику. Всё, что она говорила, трогало меня до слёз. Как и Лиза, я предпочитал не заглядывать в будущее, которого у нас, скорее всего, не было, а жить одним днём по завету премудрого графа Льва Николаевича.
Машину мы оставили на улице возле привязанной к забору на длинную верёвку козы, а сами, войдя в незапертую калитку, пересекли двор и поднялись на невысокое крыльцо. Я постучал в дверь костяшками пальцев, а Лиза весело прокричала: «Хозяюшка, ау!»
Повторив нехитрую процедуру три раза, толкнули дверь и очутились в тёмных сенцах, откуда, миновав ещё одно маленькое, тоже полутёмное помещение, попали в большую комнату, где на низкой кровати, сплошь заваленной одеялами и подушками без всяких признаков постельного белья, восседала тучная пожилая женщина с красным одутловатым лицом, похожим на топорно сработанную посмертную маску. Женщина смотрела на нас без всякого выражения, в позе крайней усталости: толстые руки брошены на колени, прикрытые серой холстинной юбкой, выгнутая горбом спина упёрта в стену. В комнате было так жарко и душно, так шибало в нос едким запахом прели и какой-то кислоты, что у меня сразу закружилась голова и пришлось опереться о шкаф. Кроме кровати и шкафа в комнате стоял круглый стол со следами недавней трапезы (оттуда и кислило?) да несколько разномастных стульев. Ещё большой деревенский сундук у стены, покрытый белой вышивкой, и образ Богородицы в красном углу.
Лиза, чуть смущаясь, начала громко объяснять, кто мы такие и зачем пожаловали, говорила довольно долго, убедительно жестикулируя, а когда замолчала, женщина пожевала губами и изрекла:
— Денег нет! Ступайте себе с богом, ребятки.
Тут уж я подключился, наклонился к ней.
— Какие деньги, бабушка Луша? Гости мы, гости, родичи ваши. Погостить приехали.
— Не ори, милый, авось не глухая. — Она сделала жест пухлыми ладонями, будто я её оглушил. — Хоть и гости, всё одно денег нету. Когда пензию дадут, тогда будут. Тогда и приходите. Когда дадут, неизвестно. Полгода обещают… Чего ж теперь орать?
