Джонатан Коу - Дом сна

Ознакомительная версия.

– Ну, она разговаривала, но не спала, – объяснила Лорна, запинаясь. – Думаю, она все выдумала по неизвестной мне причине.

Доктор Дадден скользнул по ней взглядом и рассмеялся – пронзительным, безрадостным смехом, в котором явно сквозила маниакальная одержимость.

– Понятно, – сказал он. – Понятно, они уже приступили. Они уже засылают сюда шпионов. Проникают в клинику под личиной пациентов. Вынюхивают под покровом ночи. Я не удивлюсь, если они натыкали повсюду камеры и микрофоны. Да, началось, это точно. Но они больше не протащат сюда своих людей, и знаете почему? Потому что отныне никаких пациентов не будет. Отныне, Лорна… – он приблизился к ней, держа провод на уровне шеи, – …отныне останемся только я и вы. – Они стояли в нескольких дюймах друг от друга, глядя глаза в глаза. Наконец он опустил провод, клещами стиснул ее запястье и сказал:

– Пойдемте со мной.

Дадден подтолкнул Лорну ко второй двери – в дальнем конце лаборатории, к двери, за которой, похоже, исчезал длинный шлейф проводов. Он дернул дверь свободной рукой, и Лорна завопила во второй раз – как только увидела огромную плексигласовую клетку с гигантским поворотным кругом и голубоватой водой.

– Отпустите меня! – закричала она. – Куда вы меня ведете?

– Возьмите себя в руки, женщина, ради бога. Вам нечего бояться. Вы видите перед собой самую замечательную научную установку, когда-либо созданную человеческим разумом. Вы должны гордиться своей избранностью.

– Отпустите меня, – повторила Лорна. – Отпустите!

– Мне нужна ваша помощь, – сказал доктор Дадден. – Вот и все. Мне нужна ваша помощь в маленьком эксперименте. Нас должно быть двое, Лорна, иначе пропадет весь смысл. Для танго требуются двое. Не забывайте об этом.

Лорна пристально посмотрела на него – скорее сердито, чем испуганно.

– У меня нет никакого желания танцевать с вами танго, доктор. Ни сейчас, ни когда-либо еще. И я не хочу заниматься этим… – она кивнула в сторону клетки, – …вместе с человеком, который несомненно сошел с ума.

От последних слов доктор Дадден поморщился, словно его кольнули булавкой. И хватка на запястье Лорны начала вдруг чудесным образом ослабевать. Жгучая ярость в его глазах унялась, затухла до едва заметного мерцания, пробивавшегося сквозь нечто другое – холодное и пустое: жесткое излучение презрения, смешанное с горечью смирения. Он выпустил ее запястье и отступил.

– Ну конечно, – сказал он. – Как глупо с моей стороны. В конце концов, с какой стати вам отличаться от остальных? С какой стати вам быть более свободомыслящей?

В плексигласовой стенке имелась почти невидимая дверца, чуть приоткрытая; именно к ней тянулись провода, подключенные к голове доктора Даддена, их жгут пересекал круг и нырял в отверстие вверху деревянной перегородки, разделявшей клетку надвое. Доктор Дадден подобрал шлейф, открыл дверцу и ступил на поворотный круг.

– Нет, я не должен забывать, что я один, – продолжал он. – Совсем один. Никто не способен понять, никто не способен даже приблизиться к пониманию. Я так далеко ушел вперед… Понадобятся годы и годы, чтобы осознать все значение моего дела. – Он улыбнулся, печально и саркастично. – Очень хорошо, Лорна, можете идти. Со мной все будет в порядке. В любом случае, через несколько дней они придут и найдут меня. Они придут очень скоро.

– Кто придет? – Лорна была на грани отчаяния. – О чем вы говорите?

Он покачал головой и закрыл плексигласовую дверцу.

– Доктор Дадден…

Но он ее уже не слышал. Лорне оставалось лишь беспомощно наблюдать, как он садится на круг, скрещивает ноги, складывает руки на груди – словно готовится к медитации. Затем доктор Дадден заговорил, но обращался он к себе, а не к Лорне. Поначалу слова было трудно разобрать. Лорна уже собралась бежать наверх, звонить в скорую, но до нее вдруг дошло, что это за слова.

«Никто не заснет, – повторял он, – никто не заснет», – раз за разом, словно мантру, а проигрыватель в соседней комнате продолжал орать на полной громкости, и ария «Nessun dorma»[68] в знаменитом исполнении Паваротти достигла очередной оглушающей кульминации.

Клео лежала на кровати в гостиничном номере, прислушивалась к шуму машин на Рассел-сквер, к многоязычному гомону, залетающему в открытое окно, и думала: чем бы ни закончился этот вечер, ее жизнь никогда не будет прежней. Обратной дороги нет.

Позже, наложив косметику, переодев юбку и приготовившись подбодрить себя стаканчиком в гостиничном баре, Клео поняла, что в этой мысли слишком много фатализма, слишком много театральности. Она живет без Сары уже двенадцать лет. И не так уж плохо живет. Почему это внезапное возрождение надежды должно все изменить, почему она не может вернуться завтра в клинику, почему она не может продолжать без Сары – как и решила в тот ужасный вечер в Эшдауне, когда в последний раз видела ее, в последний раз слышала? С тех пор Клео ведет жизнь одинокой женщины и вполне может продолжать в том же духе и дальше.

Хотя бы для того, чтобы доказать это, она больше часа просидела в баре, где выпила два джина с тоником, демонстративно не обращая внимания на попытки одиноких мужчин привлечь ее внимание. Потом перебралась в итальянский ресторан, где опустошила небольшой графин вина, съела превосходную овощную лазанью и отклонила приглашение господина, сидевшего за столиком у окна, разделить с ним десерт. После этого неторопливо направилась к станции метро, задевая плечами туристов и юнцов, что проносились мимо, торопясь на пятничные безумства в Вест-Энде.

Сев в поезд, она в кои-то веки оставила без внимания рекламные объявления, воздержалась от чтения чужих газет, а вместо этого впервые вгляделась в лица других пассажиров. Она видела счастливые пары, несчастные пары; видела пары, которым нечего сказать друг другу, и пары, не расцеплявшие рук; видела пары, которые только что встретились, и пары, которые, казалось, были на грани распада. Она видела женатых мужчин, едущих домой к женам, и видела одиноких мужчин, едущих домой к телевизору и ужину из микроволновки. Она видела женщин одних, женщин вдвоем и женщин в компаниях – и думала про себя: да, я могу занять место среди этих людей. Что бы ни случилось, какие бы ошибки я ни совершила, теперь я знаю, кто я. Я знаю, кто я, и меня это устраивает.

Смеркалось, когда двадцать минут спустя она вышла на вечернюю улицу. Днем Клео купила карту Лондона и выучила дорогу наизусть; что же касается последнего отрезка, то указания Руби, пусть и минимальные, оказались абсолютно точными. Она пересекла шоссе, пройдя где-то с полмили, обнаружила, что идет по улице, которую безо всяких натяжек можно было назвать самой тихой улицей во всем Лондоне. Здесь не звучала музыка, не слышалось гама вечеринок, из садиков не доносились голоса. Здесь даже не орали на полной громкости телевизоры. Звук ее шагов казался единственным звуком в мире.

Она остановилась у дома Сары. Хотя еще не совсем стемнело, шторы в доме были плотно задернуты, и по краям пробивался свет. Клео толкнула кованую калитку – та протяжно заскрипела – и подошла к входной двери. Она чуть замешкалась, чтобы разгладить юбку и перекинуть через плечо сумочку.

В прихожей зажегся свет. Через несколько секунд дверь отворилась, и появилась она: одна, постаревшая, усталая, немного сонная, возможно, чуть испуганная неожиданным визитом в такой час. На ней были джинсы и футболка, поседевшие волосы выглядели чудесно, и едва увидев ее, Клео поняла, что лгала себе, поняла, что не может жить без этой женщины. Это невозможно, это всегда было невозможно.

– Сара?

Больше она ничего не сумела сказать. Сара смотрела на нее, не узнавая, пока даже не догадываясь.

– Мы знакомы?

– Конечно, знакомы. Это я, Роберт.

Отправитель: Памела Уорт

Получатель: Профессор Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров

Уважаемый профессор Коул,

Боюсь, это – слишком краткое письмо, чтобы выразить всю благодарность за то, что Вы взяли на себя труд написать нам на прошлой неделе.

Ознакомительная версия.