И так далее. В общем, даже мистер Баннерман в самые плохие свои дни так не ругается. Мне было практически ясно, что мы видим Лоррен в последний раз. Крис, стоявший в противоположном конце лужайки, старательно делал вид, что ничего не слышит, но его выдавала улыбка.
Конечно же, я знала, что это он ее запер. Пари была готова держать (и с удовольствием выиграла бы его!), что Крис и поджог в комнате для персонала устроил, бросив в груду газет недокуренную сигарету «Силк Катс», которые всегда курит Лоррен, и заранее позаботился о том, чтобы входные двери не открывались, я была совершенно уверена, что он нарочно не набрал специальный код, и в результате пожарникам сразу поступил тревожный сигнал.
— И вот еще что, — сказал командир пожарного расчета, вынырнув наконец из здания вместе со своими помощниками. — Хорошо, что вы не пренебрегаете никакими мерами предосторожности. С такими вещами шутить нельзя. Просто замечательно, что вы вовремя поставили эти индикаторы задымления!
— Всем зайти в дом! — протрубила Морин с автостоянки. — Все на месте? Все меня слышали? Я сказала: пора в дом!
По толпе стариков пролетел негодующий шепот — практически взрыв протеста. Потом Печальный Гарри, с явной с неохотой прервав карточную игру, поднялся с газона. Дениза с недовольным видом вскинула на Морин глаза — на коленях у нее лежал венок из маргариток, который она плела. Мистер Баннерман снова включил свое слуховое устройство. Миссис Банерджи сняла с себя второе пальто. И тут Хоуп спросила:
— А где миссис МакАлистер?
Несколько мгновений мы с ней смотрели друг на друга. Это было очень характерно для Хоуп — заметить именно то, чего не заметил никто из зрячих. Я с тревогой огляделась, представив себе, что бедная миссис МакАлистер заблудилась и где-то скитается, а то и того хуже — выбралась на забитую транспортом улицу и бредет среди машин в поисках какого-то места или человека, которые исчезли с лица земли еще до войны.
— Миссис МакАлистер! — взревела Морин. — Мы все уже уходим, дорогуша!
Но миссис МакАлистер по-прежнему не появлялась. Я снова посмотрела на Хоуп. Дурные предчувствия — даже предвидения, если угодно! — мучили меня, мне чудилось, что бедная старушка лежит без чувств где-нибудь за углом — беззубый рот открыт и зияет, как пещера, одна рука отброшена в сторону и лежит на гравиевой дорожке, точно сухая ветка…
Ну, в общем-то, никогда не стоит верить всяким предчувствиям.
Стоило мне открыть рот, чтобы высказать свои мрачные предположения вслух, как миссис МакАлистер выплыла из-за угла дома рука об руку с одним из пожарных — это был молодой человек с веселым и весьма дружелюбным лицом, лет двадцати пяти, высокий, темноволосый, довольно мускулистый, хотя и довольно поджарый — пожарники часто бывают именно такими (да, я знаю, что мне семьдесят два, но это совершенно не мешает мне замечать подобные вещи!). Он, должно быть, рассказывал миссис МакАлистер что-то ужасно смешное, потому что она прямо-таки кудахтала от смеха, как обезумевшая наседка. Я не видела ее такой веселой с того самого дня, когда Лоррен в вестибюле объяснила ей, что Питер, ее сын, умер. Я почувствовала комок в горле, когда увидела миссис МакАлистер такой — она выглядела очень старой и очень маленькой, но так и льнула к молодому пожарнику (она, собственно, повисла у него на руке, как обезьянка) и так весело смеялась, что, казалось, вот-вот лопнет от смеха.
— Где же вы были? — неодобрительно посмотрела на нее Морин.
И молодой человек ответил ей с улыбкой:
— Тренировались для участия в бригаде содействия пожарным. — И бережно, хотя и не без усилия, он отцепил от себя ручонку миссис МакАлистер. — Должен признаться, Нора… — сказал он ей (а я и не знала, что миссис МакАлистер зовут Нора!), — бегаете вы просто здорово! Настоящий спринтер!
Миссис МакАлистер снова засмеялась и, подняв голову, любовно вгляделась в лицо молодого человека (ее собственное лицо при этом находилось примерно на уровне пряжки его ремня). Потом она взяла его за руку и с воодушевлением сказала:
— Я так рада, что ты приехал! А теперь познакомься с моими друзьями: это Фейт… а это Хоуп. — Она махнула в нашу сторону рукой, глаза у нее от возбуждения были круглые и блестящие, как у птицы. — Это они помогли мне пережить самый трудный период. Знаешь, они были так добры ко мне! Очень, очень добры!
— Не говорите глупостей, — бодрым тоном сказала ей Хоуп. — И представьте нас, пожалуйста, вашему другу.
— Моему другу? — Миссис МакАлистер снова рассмеялась. Нет, я все-таки ни разу не видела, чтобы она так весело смеялась! От этого она словно снова становилась молодой. Глаза ее сияли, она подскакивала и пританцовывала, смеялись и ее беззубый рот, и все многочисленные морщинки вокруг него.
Она взяла молодого человека за руку и вывела его в центр нашей жалкой лужайки, где Крис, Морин, Дениза и Печальный Гарри ждали только ее появления, чтобы всех нас снова завести в дом.
— Это мой сын, Питер, — громко сообщила им миссис МакАлистер. — Он у меня, знаете ли, пожарник!
Через пять лет после того, как я написала рассказ «Песнь реки», мне довелось побывать в Того с комиссией Соединенного Королевства, и там я немало узнала о торговцах детьми, которые заманивают детишек в свои сети, обещая им богатство и благополучие, и превращают в рабов или заставляют заниматься проституцией. Далее — одна из многочисленных историй, которые я услышала от жителей этой страны.
Там удивительно много разных богов. Боги дождя и смерти, боги реки и ветра, боги маиса и медицины. Старые боги и новые, боги, привезенные из других стран и прижившиеся в Того, пустившие там свои корни. И все эти боги посылают в мир людей свои сигналы, свои истории и песни, и ветер подхватывает их и разносит по свету.
Великая Северная Дорога — это тоже один из здешних богов. С берегов Гвинейского залива до далекого Дапаонга[105] она течет, словно пыльная река, и берет свое начало в столице Того — городе Ломе с его жарким и влажным климатом, с его пестрыми рынками, прелестными бульварами, пляжами, усыпанными всяким человеческим мусором, будто прибитым к берегу с потерпевших крушение кораблей и без дела слоняющимся по эспланаде, со стадами мопедов и велосипедов, являющих собой основной вид здешнего транспорта. Но в отличие от обыкновенной реки Великая Северная Дорога никогда не пересыхает. И никогда не устает от своего постоянного бремени — путников с их сказками, песнями и историями.
Эта история началась в одном из пригородов Сокоде.[106] Сокоде — довольно крупный промышленный центр к северу от Ломе, до него из столицы часов пять езды, он окружен множеством деревень, похожих на горничных в услужении у знатного господина. Все эти селения даже самим своим существованием обязаны Великой Северной Дороге, хотя большинство их жителей никогда не покидали родного дома, во всяком случае, больше, чем на несколько десятков миль на север или на юг, от него не удалялись. Зато они часто выходят на шоссе по одной из множества троп, ведущих к нему, садятся на обочине и ждут, какой хлам выбросит к их ногам эта асфальтовая река, по которой бесконечной вереницей тянутся и торговцы-коробейники на велосипедах и мопедах, и тяжелые грузовики, и пешеходы, в основном женщины, идущие в поле собирать урожай маиса или в лес, чтобы нарубить дров.
Среди них можно заметить и Малеки, девушку из деревни Кассена, что расположена неподалеку от Северной Дороги. Малеки шестнадцать лет, и в семье она самая старшая из пятерых детей. Ей очень нравится сидеть в тени деревьев и смотреть на дорогу, уходящую вдаль. Ее младший братишка Марселлен больше любил смотреть в небо, где расплывались белые «хвосты» от пролетевших самолетов, а второй ее брат, Жан-Батист, предпочитал самолетам тяжелые грузовики и всегда махал им вслед, как сумасшедший. Но Малеки руками не машет, она просто сидит и смотрит на дорогу, напряженно ожидая от нее проявлений неких особых, дорожных, признаков жизни. За долгие годы она пришла к убеждению, что дорога — это не просто земля и камни: у дороги есть своя сущность и своя сила. Малеки также верит, что у дороги есть свой голос — порой он похож на отдаленное шипение шин по асфальту, а порой звучит как церковный хор, в котором воедино слилось множество голосов.
По утрам, часов с пяти, когда Малеки встает и начинает хлопотать по хозяйству, дорога, окутанная туманом, уже ждет ее и негромко напевает. Кому-то может показаться, что дорога дремлет, но Малеки слишком хорошо ее знает. Эта дорога — как крокодил, у которого один глаз всегда приоткрыт, даже во сне, потому что крокодил всегда готов схватить зубами зазевавшегося глупца, забывшего об осторожности. Но Малеки об осторожности никогда не забывает. Надев набедренную повязку и хорошенько закрепив ее узлом на бедре, она перетягивает грудь полоской ткани и шлепает босиком через весь двор к колодцу, а принесенную воду выливает в корытце под навесом. Потом она рубит кустарник на дрова, увязывает его и, положив связку на голову, относит домой. И занимаясь всем этим, она непрерывно слушает песнь дороги, то и дело посматривая на нее, на эту предательски извивающуюся серую змею, и пыль, уже повисшая над дорогой и просвеченная лучами утреннего солнца, свидетельствует о том, движение уже началось.
