– Ну так как оно ничего себе, Викторыч? – в последний момент перед столкновением обратился к Белодедке Пилихарч.
Этот вдруг поставленный, и к тому же с бессмысленным ударением на словцо «себе», вопрос сильнейшим образом возмутил и без того издерганного инспектора. По своей природе он не мог – да, впрочем, и не желал – с куртуазною легкостью перелетать от одного настроения к другому, парировать балагурство балагурством же; на отчетливые манеры Белодедке требовалось какое-то время для подготовки – и некоторое усилие. Он превосходно знал, что единственным пристойным откликом на дружественный юморок может и должен стать юморок ответный, если почему-то нельзя набить хамлу рылятник ; однако Пилихарч сказанул свою невежливость уж и вовсе без предупреждения. Белодедко перебрал на месте каблуками, пощурился и произнес, тоже как бы с намеком неизвестно на что:
– А-а, драстуйте-драстуйте.
Пилихарч, соболезнующе недоумевая, подставил ушко.
– Ась? – переспросил он мимически: – ась-ась?
– Большой привет, говорю, – невольно поддался на провокацию Белодедко. – Живем, говорю; вас, говорю, ждем.
– А ребенок этот что? За воровство у тебя задержан? – вновь безо всякого предуведомления, отрывистою надменною скороговоркою вонзился в собеседника Пилихарч.
– Та какое воровство! Он в нас пацан честный, только дурака валял, – инспектор совершенно ослабел от выплеснутой на него оскорбухи , что отразилось даже и на голосе его, изменившемся в своей зычности.
– Малэнький малчик лучше балшой дэвочки, – точно про себя заметил доселе ни единого слова не проронивший Титаренко.
Студенты-понятые всхохотнули.
– Ладно, давай, чухай отсюда, – скомандовал Пилихарч присевшему на корточки штандарт-юнкеру; и по внезапной отмашке его кисти со свекольно окрашенными широкими пальцами – отчего малыш всерьез ужаснулся своей беззащитности и, пятясь, исчез, перемещаючись косвенными скачками, – по этой отмашке видно было, что оперативник уже расстался с готовностью побалаганить, несколько подкузьмить дубоватого окраинного коллегу; он словно вычеркнул нечто перед собою, закрестил его «зетом»: поднадоело .
Один из понятых наклонился было к покинутой мальчиком кости, но, застопоренный в своем порыве взглядом следователя Александра Ивановича, с которым инициативный студент счел за лучшее дополнительно, пускай хоть бы даже и молчаливо, проконсультироваться, – перерешил.
– Не надо пока ничего трогать, – отнесся Титаренко вслух.
Трогать возможно было все и всегда, если тебе охота хвататься за каждую дизентерию ; но следователь Александр Иванович, выведенный из себя оголтелою дорожною болтовнею понятых, не мог удержаться, чтобы не растоптать энтузиаста; кроме того, любой акт добровольной самодеятельности , как и вообще готовность к движениям без особой нужды, производил в нем жестокий приступ омерзения.
– Не надо пока суетиться, – присовокупил Титаренко, адресуясь даже не к собственно понятым, но к промежутку между их грубо подстриженными головами.
– Та то кладбище раскопали, – решил предварить обязательные расспросы инспектор Белодедко.
– Раскопали, – в точности следуя за белодедковскою манерою, повторил следователь Александр Иванович и продолжил: – Двое накидались, как сами хотели, и поперлись на кладбище; осень, дождь льет, скользко. Один бухарик свалился в могилу, а друг не заметил. Вдруг слышит – кто-то там из могилы звук подает: б-р-р, б-р-р. Тот подходит и спрашивает: ты что? – а тот говорит: б-р-р, холодно! – а этот отвечает: а хули ж ты раскопался в такую погоду?
Не слыхавший ранее этого анекдота оперативник Пилихарч рявкнул от наслаждения; снова развеселясь, он приобнял худо понимающего готические сарказмы инспектора Белодедку, и вся следственная бригада, исполненная дружелюбной деловитости, направилась к дверям здания с полубашенками.
Им оказалась довольно аккуратно и разумно переоборудованная трехлуковичная церквица южнорусской архитектуры, имеющая в основании круг. Купола ее, снесенные по барабаны, заменила железная, уступами, крыша, а новый потолок на распорках закрывал собою центральную купольную чашу. Стены в свое время хорошо протерли и оштукатурили с дранкою; солея сохранилась. В алтаре виднелись канцелярские стеллажи, частью плотно заполненные скоросшивателями, из которых перли разноформатные бумаги, а частью – почти порожние с двумя-тремя брошюрами и набросанными отдельными листками. В самом корабле стояло несколько учрежденских письменных столов с чернильными приборами из тусклой пластмассы. У правого клироса группировалось до десятка стульев, размещенных по дуге, сиденьями к стене.
Следователь Александр Иванович прихватил один из них щепотью за спинку, развернул и уселся на светлую фанеру верхом, по-режиссерски, – затылком к прочим присутствующим на осмотре, уставясь при этом на выгороженный стульями брезентовый сверток, лежащий на каменном полу со многими выбоинами. Спустя минуту Титаренко освободился от куртки, разместив ее на спинке стула, так что она свисла полами ниже боковых проножек, а затем достал из ее кармана пачку «ТУ-134»; угостился сам и, не оборачиваясь, протянул, встряхивая, по-над правым плечом: ну? кому?
Понятые с деликатностью вывинтили по штучке из недавно початой упаковки; но так как спичек у них не нашлось, а прикурить следователь Александр Иванович не предложил никому, они, в ожидании дальнейших любезностей, принялись настойчиво разминать не имеющие в этом нужды, в меру сухие папиросы. Тогда уж и оперативник Пилихарч извлек свои – в японском портсигаре с зажигалкою, попотчевал Белодедку, а понятым огня не поднес, сколько они ни притирались рядом. Лишь обратясь с непосредственною просьбою – чего и добивался чувствительный к мелочам и подпунктам межлюдской состыковки оперативник, – понятые получили ими желаемое. Но даже и теперь Пилихарч не стал еще раз вводить в действие зажигалку, вместо этого подсунув одному из студентов собственную папироску, держа ее таким образом, что прикуривавшему приходилось ощутимо склониться перед благодетелем; к тому же оперативник норовил отнести руку раньше, чем у облагодетельствованного займется табак.
Следователь Александр Иванович никак не мог избавиться от злокачественной созерцательности, нагнанной на него долгими часами дороги.
Надобно было подстроиться под необходимость обычной рутинной возни, мудянки , как ее ни именуй; но Титаренко, уже заведя в себе лицемерное беспокойство тем, что ничего еще до сих пор не воспринято и не зафиксировано, все же затруднялся наскрести по сусекам энергии хотя бы на готовность заговорить о деле, выяснить у Белодедки, кто, когда, и при каких обстоятельствах обнаружил закатанный в брезент труп, попросить Толю Пилихарча вынести из машины портфель и фотокомплект – вообще с чего-то начать, определить, протокольно выражаясь, границы территории, подлежащей осмотру, от центра к периферии.
Вся предстоящая очередность была ему слишком ясна и поэтому представлялась давно завершенною и спокойно отступившею в зону отработанного и забытого; так побежденный многодневным недосыпом, прослушав трезвон будильника до полного истощения цикла или размота пружины (если будильник механический), решается полежать еще минуту, и видится ему, как он встает, одевается до пояса, чистит зубы, перекладывает ложечкою жесткие чаинки из упаковки в заварочный чайник, – а ведь он вглухую спит и опоздание неизбежно.
Титаренко рывком вперед поднялся со стула, отчего тот звучно ерзнул по камню. Подрагивая ноющими ляжками, с напряжением выпрямляя ноги, чтобы принудить подкладку брючин отстать от надколенников, он вышел в притвор церквицы-конторы, где, сцепя кисти тонких рук замком навыворот за спиною, потянулся, вскинув физиономию вверх. Прямо перед взором его очутилось не закрашенное по небрежности изображение Третьей Ипостаси – в золотой звездчатой сфере с ассистом. Написанная рядовым умельцем лет восемьдесят тому назад в виде сизяка с перламутровым брюшком, на котором выделялись поджатые пунцовые лапки, Третья Ипостась показалась следователю Александру Ивановичу каким-то голубем мира в колхозном исполнении .
– Ну, так! – произнес Александр Иванович с некоторым раздражением. – Понеслась. Давай, Валек, планомерно: что тут помещается?
– Та то была тут бухгалтерия соко-маринадного завода…
– Извини. Пойдем сядем, а предварительно попросим товарища Пилихарча вынести там, из машины, – договорились? а то уже скоро четыре.
Все положенное было наконец принесено.
Следователь Александр Иванович достал из картона с бланками подходящие бумаги; примерился к ним своею старою многостержневою ручкою немецкого производства:
– Ладно. «В помещении бухгалтерии соко-маринадного завода…» – я правильно запомнил?
