Морриса особенно умилило упоминание о смерти.
– Пjчему же не предупредила?
– Наверное, стеснялась. Никак не могла найти свой голос.
– Зато теперь ты стала настоящей болтушкой.
– Да.
Они немного помолчали.
– Может быть, дело в том, – голос Мими был как дуновенье ветерка, – что я тогда еще не решила, простить тебя или нет.
– Ох… – он почувствовал тепло у сердца. – Но теперь-то ты меня простила?
– Да.
– Ты такая милая, Мими. И так нужна мне.
– Морри…
С неподдельным беспокойством он спросил:
– Как ты думаешь, а Паола меня простит когда-нибудь?
Наверное, спрашивать о Паоле было ошибкой, потому что на этот раз молчание затянулось надолго. «Мерседес» объезжал дорожные выбоины на пути к Вилла-Каритас. Наконец Мими таинственно произнесла:
– Оттуда, где сейчас Паола, вести не доходят. Вспомни Данте: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate». Оставь надежду, всяк сюда входящий. Мы никогда не узнаем, простила она тебя или нет. Ты должен забыть о ней.
Моррис почувствовал, что прошел очищение. Он прибавил скорость.
– Но ты так и не сказал как собираешься решить проблему с Форбсом.
– Не сказал. Потому что сам не знаю. То есть я не могу. Меньше всего мне хочется причинять ему боль. Форбс мне нравится. Кроме того, не забывай про Фендштейга. По правде говоря, мне теперь еще много лет придется вести себя тише воды, ниже травы. Чего, собственно, мне всегда и хотелось.
– Что ж, у меня есть одна идея, – сказала Массимина. Голос ее стал томным и страстным.
– Какая?
– Только я не уверена, что тебе понравится.
– Если ты скажешь, я все сделаю.
– Правда?
– Клянусь. Прикажи, и я повинуюсь.
– Но я вовсе не хочу тебе приказывать, надо, чтобы ты сам это сделал, потому что так будет лучше всего.
– Любое твое предложение для меня приказ, – заверил Моррис. Любопытство одолевало: в какую авантюру он позволит втянуть себя теперь?
– Слушай, а мы уже почти на месте, – заметила Мими. В самом деле, они только что проехали деревню. – Давай остановимся и спокойно все обсудим.
Как ее изменила смерть! При жизни Массимина никогда так не разговаривала, она была милой девчушкой, но не более.
– Конечно, – Моррис свернул на обочину и остановился под каменной стеной, на гребне которой кустились освещенные солнцем каперсы. Из ствола, росшего рядом платана, торчали два использованных шприца. Нигде больше не найти незапятнанную прелесть, подумалось ему.
– Займись с ним любовью, – шепнула Мими.
– Что?!
– Займись любовью с Форбсом. Или, вернее, позволь ему сделать это с тобой.
Первый раз в жизни Моррис рассердился на своего ангела-хранителя. Как она только могла предложить такое!
– Прежде всего, это логично.
Никогда он не подозревал Мими в столь грубом практицизме.
– Но…
– Он убедится, что ты пересмотрел свои взгляды, и перестанет опасаться, что ты дашь выход своей непрязни к гомосексуалистам.
– Мими…
– Кроме того, между вами установится эмоциональная связь, тут уж он вряд ли посмеет тебе вредить. И наконец…
Моррис был потрясен до глубины души. Он тяжело дышал; все внутренности, казалось, вот-вот взбунтуются. Даже кондиционер поперхнулся: в машине явно не хватало воздуха.
– …тебе самому этого всегда хотелось – потому ты сейчас так взволнован.
– Но, Мими, это противоречит моим религиозным убеждением, это против всех моих…
– Святой апостол Павел был гомосексуалистом, – возразила она. – Я это знаю совершенно точно.
Он все еще протестовал, но Мими продолжала:
– Как бы там ни было, я отпускаю тебе этот грех, Морри, прощаю тебя так же, как с Паолой и Кваме. Ты только при этом гляди на меня, – ее интонация возбуждала. – Как в тот раз.
– Да, – ответил он упавшим голосом.
– Знаешь, мне ведь тоже было тогда чудесно, Морри, – выдохнула она. – Ты на меня так смотрел… твое бедное израненное лицо.
На минуту она умолкла: мимо на допотопном велосипеде проскрежетала старуха с огромной сумкой, потом прогромыхал бензовоз. Моррис в последний раз попробовал пойти на попятный:
– Послушай, Мими, меня до сих пор тошнит от того, что я с ними вытворял. Ты же все про меня знаешь. Я просыпаюсь в кошмарах, и меня выворачивает наизнанку.
– Не надо, – она была сама нежность, – не говори так. Тебе понравилось, и ты был прекрасен. – Потом добавила еле слышно: – Ты так красив обнаженный, Морри. Твое тело. И лицо, когда ты кончаешь, даже теперь. Как поэма.
– А как ты, Мими, была прекрасна в тот день. Лицо как у святой. И в руках ты держала распятие.
– Значит, решено, – сказала она. – После этого становишься – добрей и счастливее. В конце концов, раньше ты не имел дела с мужчинами только потому, что отец это презирал.
На это у Морриса не нашлось ответа, и он снова включил зажигание. Машина скользнула на шоссе. Перед ним расстилались последние мили сельских угодий, на полях уже пробились ростки кукурузы, земля в садах была усыпана опавшим вишневым цветом. Свернув к Вилла-Каритас, он вдруг спросил:
– Кстати, ты ведь знаешь мои планы насчет Антонеллы?
– Конечно, Морри.
– Не возражаешь?
– Она так печальна и одинока, – с грустью сказала Мими.
– Послушай, Мими, – настаивал Моррис, – я не буду ничего предпринимать без твоего благословения. Совсем ничего в жизни, обещаю тебе. – Он возбудился, представив, что именно Массимина ему позволит – нет, повелит ему делать.
– Пусть мой портрет всегда будет у тебя в комнате, – прошептал призрак. – Обещай, что я всегда буду у тебя на первом месте.
– Да, – сказал он, – да!
– Если сделаешь, как я велю, можешь заниматься любовью с кем хочешь. Мне нравится на тебя смотреть. И нравится, когда ты на меня смотришь. Ты же знаешь, с кем бы ты ни был, ты всегда будешь только со мной.
– О да, – обещал он. – Всегда, всегда.
И тогда Мими приказала:
– Masturbati, Morri.
– ?..
– Я так хочу.
– Что, прямо здесь? – изумился он. Они подъезжали к Вилла-Каритас по дороге, разбитой грузовиками.
Мими рассмеялась:
– Да, прямо здесь. И не вздумай отказываться, Морри. Поставь машину за деревьями.
И снова Моррис был одновременно шокирован и восхищен. Мими точно вздумала занять место Паолы в его жизни. Но до чего же мило у нее получалось!
Внезапно он ощутил Мими под боком. Моррис видел ее, хотя она была бесплотным духом. Ее аромат наполнял машину. Она задрала подол, а под ним были те самые заштопанные трусики, что хранились под подушкой. Она подтолкнула а его ладонь к брючной молнии и нараспев принялась чиать «Песнь Песней»: – Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтоб отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка…
В это время старческий голос произнес: «Quod ubique, quod semper, quod ab omnibus…[23]» Возле машины стоял Форбс, держа за руку юного Рамиза, по лицу его растекалась блаженная улыбка.
Как же мудро Мими разыграла эту небольшую прелюдию к тому, что, как теперь понимал Моррис, должно было неизбежно свершиться.
* * *
Вечером он ужинал с Антонеллой в доме Тревизанов. Обстановка была чинной; старая служанка покойной синьоры наготовила изысканных блюд. Антонелла надела простое черное платье, но поясок на талии подчеркивал роскошную фигуру, – напоминавшую песочные часы. На фоне старинной мебели ее манеры казались особенно утонченными. Лицо Антонеллы было отмечено печатью перенесенных испытаний, выстраданной мудрости, памятью об измене Бобо, об ужасных преступлениях и не менее ужасной судьбе сестер. Подобно троянской вдове, она всего лишилась на своей войне и теперь искала лишь одного – забвения.
Служанка бесшумно сновала по комнате, а хозяева беседовали о бизнесе: о непрерывно растущих заказах «Доруэйз», об интересе, который впервые за всю историю фирмы проявили американцы. Придется, наверное, устанавливать дополнительные разливочные линии, а с этим могут возникнуть проблемы, если банковские ставки сохранятся на пятнадцатипроцентном уровне. Но Моррис собирался продать квартиру на Виа-деи-Джельсомини, что даст им хотя бы часть необходимых денег. Антонелла сказала, что тоже подумывает о продаже своей квартиры.
– Значит, мне придется съехать из дома Тревизанов? – осведомился Моррис.
– Ну что ты, нет, конечно. Места хватит нам обоим, кто бы сомневался. А так мы сможем сэкономить… Здесь, по крайней мере, нет печальных воспоминаний, ни твоих, ни моих, – и Антонелла опустила глаза.
Говорили они и о политике. Местные депутаты, обычно помогавшие Бобо улаживать дела с налоговой инспекцией, угодили под следствие по обвинению в коррупции. Правительство неустойчиво, идет реформа избирательного законодательства. Италия меняется. И теперь им придется управлять компанией по-новому – честно, открыто, но не забывая, на чем особенно настаивал Моррис, о главном: давать работу людям, нуждающимся в поддержке.
