Фестиваль молодежи и студентов начнется 28 июля. Кроме Гаваны вторым центром фестиваля будет Сантьяго-де-Куба.
В своем последнем обращении к народу власти призвали добровольцев принять участие в посевных работах, и засеять сахарным тростником 50 тыс. гектаров. В том же обращении говорится о плохом качестве семян, о небрежностях в работе, о незасеянных полях, о ливнях, мешающих окончанию посевных работ.
Объявлено, что денежные переводы, посланные гражданами других государств своим родственникам на Кубе, выдаваться не будут.
Правительство информирует, что, несмотря на налоги и безработицу, в стране свободно циркулирует около 9 млрд песо.
Авария в Хатибонико: 21 человек ранены, двое из них граждане Соединенных Штатов.
Доводится до сведения граждан, что в Сьенфуэгосе штрафы, выплачиваемые населением, присваиваются государственными служащими.
На вопрос, обращенный к нашим братьям, борющимся внутри страны: «Что мы можем сделать для вас?», мы получили единодушный ответ: «Продолжайте информировать мировую общественность о всех нарушениях, привлекайте внимание правительств дружественно расположенных к нам государств и международных организаций, озабоченных соблюдением прав человека, пусть они продолжают следить за всем, что здесь происходит».
Как видишь, Мар, сейчас неподходящий момент. Я знаю, что ты по горло сыта политикой. Со всеми нами происходит то же самое. Но ведь это жизнь нашего народа. Так нельзя, нельзя отмахиваться от нее. Сделать мы ничего не сможем, но, по крайней мере мы знаем. Вот по этой причине я и разослала факс нашим соотечественникам, разбросанным по миру тем, кто еще мечтает о чем-то лучшем. Пока, я люблю тебя.
Сильвия.
Я приняла ванну, прыснула на себя духами, вырядилась во все фирменное – черт! – чтобы встретить Самуэля, осыпать его поцелуями или, наоборот, окатить волной безразличия, а у меня все никак не шло из головы послание Сильвии. На нас всегда будет давить сознание агонии нашего острова, пока мы живем в Париже, Нью-Йорке, Аргентине, Эквадоре, Майами, мы не избавимся от него, даже если вернемся в Гавану. Когда-нибудь…
Из фасоли ничего выдающегося не вышло, но пахнет она дивно и есть вполне можно, рис получился рассыпчатый, вино я поставила охладиться, потому что оно успело немного нагреться, и слава богу, что только немного. Десерт я засунула в холодильник, положив на голубой поднос, который нравится Самуэлю. Боже, я забыла мясо! Мне и в голову не пришло пожарить кусочек свинины, приготовить пикадилью или, в крайнем случае, рыбу! И самое ужасное, что у меня пусто в морозилке, а все магазины закрыты! Правда, я могу выскочить в магазин, принадлежащий арабам, он еще открыт. Но лучше дождаться Самуэля, а то как бы не случилось так, что он придет, а меня нет; я просто извинюсь и быстро сбегаю в магазин за чем-нибудь мясным. Я могла бы заказать цыпленка в «Макчикен», но их цыплята, когда их зажаривают целиком, становятся безвкусными.
Я так нервничаю, что ладони мои потеют, и я не знаю, чем заняться. Открываю Пруста, но как бы не так – буквы скачут, и мне никак не удается сосредоточиться на чтении. Включаю телевизор, давлю кнопки на пульте дистанционного управления, перескакиваю с одного канала на другой, даже включаю сороковой, но мне ничто не интересно. Даже идущий на втором канале фильм «Возвращение Мартина Герра»,[263] я его уже видела трижды, но, несмотря на это, он до сих пор меня увлекает. Звонок в дверь. Я щелкаю замком и не скрываю своей радости. Без пятнадцати десять. Это он. Глаза его блестят. Блестят золотые зернышки, вставленные в два черных агата, плавающих в молочных океанах. У него короткая стрижка, щетины нет, несмотря на девятичасовой перелет, наверняка он побрился в самолете. Он полуиспуганно улыбается. Похудел, на нем голубые джинсы, белая рубашка, куртка тоже голубая, в черный квадратик, коричневые ботинки, на ногах нет носков. Новый чемодан на колесиках и огромный чемодан в руках. Он ставит багаж рядом с камином, кладет на постамент с кубинским шелковым флагом паспорт и газеты и подходит ко мне.
– Я люблю тебя, Мар.
Он обнимает меня, его грудь – словно кошка мурлычет. Я колеблюсь, но отвечаю тем же. Мы боимся смотреть друг другу в глаза. И я не понимаю почему. Возможно, не хотим вдруг увидеть то, что нам пришлось пережить. Он пахнет чистым постельным бельем, нет, это не духи, это естественный запах.
Прошло несколько секунд, прежде чем мы решились посмотреть друг на друга. Мы заглядываем в глаза, пытаясь докопаться, что изменилось в нас за то время, пока мы не виделись Он целует меня, слегка касаясь моих губ, не трогая их языком, никакого намека на страсть и тем более на похоть, он совершенно спокоен, и от этого я становлюсь еще менее решительной. Я снова задаюсь вопросом, а что дальше, и не допускаю никакой вольности в своем поведении, мне нельзя раскрываться перед ним. Как той кошке, что стережет канарейку, не так ли, или как той, что «на раскаленной крыше»?[264] Я не должна ни на миллиметр уходить в сторону от здравого смысла. Несомненно, он заметил мою скованность, но его ничто не тревожит, он ослабляет объятия, спокойно улыбается. Сидя на софе, наблюдает за моими действиями. Я иду к серванту за бокалами под белое вино.
– За твое возвращение, – говорю я, мы чокаемся.
– За жизнь, – он всегда пьет за жизнь. – У меня для тебя много подарков: от Андро, от Лусио, от Салли…
– Ты уже называешь его Салли?
– С тех пор как ты так его назвала, он больше не хочет слышать никакого другого обращения. Этот человек просто супер. Распакуемся чуть погодя, ладно? Как ты? Твои друзья жалуются, что не пишешь, не отвечаешь на звонки. Я познакомился с твоими родителями, конечно, по отдельности. Они спрашивают, приедешь ли ты на рождественские каникулы и не будешь ли в ближайшем будущем в Майами? Они классные люди.
– Как ты узнал их адреса?
– От Андро, – он отхлебнул вина. – У меня для тебя хорошая новость. Не хочу оставлять ее на потом, посмотрим, может, услышав ее, ты немного расслабишься, очень уж ты зажата.
– Я забыла купить мясо, или цыпленка, или какую-нибудь рыбу… Сварила рис, приготовила фасоль, салат, десерт и забыла про самое главное.
– Это не важно, мы будем поедать друг друга, – пошутил он. – Мне рассказывали, что давно здесь, в Париже, один японец съел свою любовницу. Он убил ее, разрезал на куски, заморозил и день за днем готовил себе разные блюда: подружка жареная с фасолью, подружка, запеченная с морковным пюре, подружка в томатном соусе с жареным картофелем, равиоли с подружкой.
– Хватит, противно, – воскликнула я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
– В общем, у меня потрясающая новость с острова, – уже серьезно сказал он.
– Надеюсь, эта новость не из того факса, который я недавно получила от Сильвии. Несчастье на несчастье и несчастьем погоняет.
– Ничего подобного. Это касается непосредственно нас.
В предвкушении я уже потирала руки.
– Монги вышел из тюрьмы, – Самуэль явно смаковал фразу.
– Черт, Сами, черт возьми, почему же ты мне сразу не сказал?! Дева Реглы, благодарю тебя! Ох, Боже мой, какая радость! – но я плачу вместо того, чтобы смеяться. – Ты говорил с ним? Как он?
Самуэль кивает.
– Он не в лучшей форме, но ничего серьезного, он только и делает, что говорит о Боге и о прощении. Потом это пройдет. Мина и он каждое воскресенье ходят в церковь. Ты их и не узнаешь.
– Ну и что, зато Монги на свободе, – я закурила «Мальборо».
– На свободе… Посмотрела бы на него. Он сейчас такой же заключенный.
– Перестань! Он не в тюрьме, Мина рядом с ним, я считаю, по крайней мере, уж лучше церковь, чем тюрьма.
– Не вижу большой разницы.
– О'кей. Я имею в виду, что они вместе, что они будут заботиться друг о друге…
– Зато залетела в кутузку негритянка Ньевес. Ее поймали во время облавы на валютных проституток, хотя, кажется, таких быстро отпускают.
Я тяжело вздохнула. Никуда не денешься: не один, так другой.
– Есть новости и получше, – он не торопится, смакуя ситуацию. – Я довольно долго беседовал с Миной, даже очень долго. Она заревела в три ручья, когда я сказал ей, что влюбился в тебя, а еще хуже того, когда заявил, что ты призналась в том, что послала письма моему отцу, и что у тебя теперь комплекс вины, и мы поэтому не можем быть вместе… Она так ревела, что у меня даже возникло одно подозрение.
– Тебе не следовало терзать ее этой историей. Достаточно и наших с тобой мучений. Я сделала ее свидетельницей и тем самым причинила ей боль.
– Ты ошибаешься, она дурачила тебя все эти годы… – начал Самуэль.
Лицо у меня вытянулось: какого черта, что ты имеешь в виду? А он продолжил: она ревела и ревела, выпрашивая у меня прощения, намекнула на то, что ее давно надо было убить, убить в тот самый день, когда убили моего отца. Мина, я ни хрена не понимаю, что ты этим хочешь сказать? – крикнул я, я бы ее задушил, но через спутник это сделать невозможно. «Ой, Сами, не Марсела, а я была любовницей Хорхито!» Когда она произнесла имя моего отца в такой уменьшительной форме, меня как плеткой по лицу хлестнули – так по-семейному она произнесла это. Едва слышно она повторила: «Это была я». Она переспала с ним задолго до того, как ты обратила на него внимание с балкона ее дома. Фактически, отец водил меня в парк только для того, чтобы пройтись мимо ее дома и понаблюдать за ней, пусть издалека. Когда Мина узнала, что тебе тоже понравился мой отец, ее мужчина, она стала очень осторожна…
