— Но вы никогда не говорили нам об этом? Почему?
— Ну, это же не то, о чем нужно кричать на каждом углу, верно? Мы же не будем сообщать всем, что Уильям принимает кокаин или что Синклер слишком много пьет. Что жена Эндрю не спит с ним. И что Портер любит смотреть порно.
— Мама Бабс, вы что, лишились рассудка? — взорвался Портер.
Но матриарх не обратила на него внимания:
— А вы, дочь Елены Дуарте, почему вы так смотрите на меня? Почему вы считаете, что я говорю такие ужасные слова? Вы-то не зеленая девушка.
— Извините. Мне все это кажется невероятным… что вы остались с ним. Он был моим отцом, но в этом у меня не было выбора. Он был любовником моей матери, но она была наивной, простой женщиной, которая безумно обожала его и тянулась к тому малому, что она получала от него вплоть до самой смерти. Но вы, солидная женщина, при деньгах, власти и способности делать все, что нужно, вы остались с ним, живя в этой огромной лжи, проживая эту бесполезную жизнь. Да, для меня это шок!
Лицо миссис Уайт неожиданно осунулось: годы дали себя знать, и уголки рта опустились от горечи.
— Много ли вы знаете? Вы думали только о себе, и у вас никогда не было ничего такого, что надо было сохранить. Ни славной старой фамилии, ни репутации, ни семьи, которые нужно было защищать от скандала. Я обязана была думать о репутации своих родителей и о своих детях. Да и о состоянии, принадлежащем семье. Большое состояние и знаменитая фамилия — это ответственность и обязательство, которые такая женщина, как вы, не способна понять. Для меня тоже не было выбора, поскольку развод привел бы к исчезновению состояния, а слухи подорвали бы доверие публики к корпорации «Уайт ассошиэйтс». Ведь наша корпорация — финансовая, и ее руководители должны быть безукоризненны с точки зрения морали. Как вы, дочь Елены Дуарте, сказали, я — солидная женщина и поэтому всегда ставлю обязательства и ответственности перед личным счастьем. Именно это я сделала и никогда об этом не жалела!
Произнеся все это, миссис Уайт тяжело откинулась на кресле и, казалось, была на грани нервного срыва.
— Но стоило ли все это? — спросила Андрианна. — Моя тетя Хелен говорила то же самое и вряд ли была счастлива.
— Счастье Хелен Соммер меня не интересовало, — возразила миссис Уайт, — но ей пришлось иметь дело с еще худшим случаем — с омерзительными привычками своего мужа. — Заметив недоуменное выражение на лице Андрианны, она продолжила: — Вы не знали? Половые извращения Алекса Соммера — с кнутами, цепями, мужчинами, детьми и еще одному Богу известно с кем или с чем — вряд ли были тайной, несмотря на все попытки его жены.
Андрианна почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Она была полностью истощена, но все равно была рада, что пришла. Несмотря ни на что, она была благодарна Бабс Уайт за то, что она рассказала ей про ужасные тайны жизни и дала ответы на некоторые из вопросов, которые беспокоили ее так долго. Но, придя сюда, она не стала счастливее, но тем не менее бремя неопределенности спало с ее плеч.
Потом она заметила, что, собрав всю силу воли, эта старая женщина поборола в себе слабость и сейчас сидела прямо, как шомпол. Андрианна почувствовала восхищение перед ней. Бабс Уайт была стреляной птичкой с мозгами, которых не хватало ее сыновьям. Не удивительно, что она смогла выдержать столько физической и моральной боли — и свое падение с лестницы, и измены мужа, и жизнь в инвалидной коляске, и брак без любви, даже слабости своих сыновей и по-прежнему старалась держать управление своей империей в своих тонких жилистых руках.
Потом Андрианна услышала, как эта женщина сказала раздраженным тоном, что пора заканчивать это неприятное дело.
— Портер, ради Бога, дай дочери Елены Дуарте ее чек и выведи ее отсюда.
Чек? А ей-то показалось, что в отличие от сидевших здесь четверых мужчин вдова Эндрю Уайта поняла, зачем она сюда пришла!
Она встала, чтобы возразить, чтобы сказать им, что ей не нужны их грязные деньги… пока не увидела сумму чека, которую Портер совал ей под нос вместе с заявлением, которое она должна подписать. После этого слова застыли на ее губах.
Она мельком взглянула на документ, который гласил, что в обмен на пятьдесят тысяч долларов она отказывается от всех претензий на фамилию Уайт или на состояние, принадлежавшее этой семье. Теперь она поняла, почему они заставили ее ждать так долго: им нужно было составить этот документ.
Она порвала чек пополам, подошла к миссис Уайт, и эти два кусочка упали той на колени.
— Если я вообще чего-нибудь стою, то стою значительно дороже. Я могу продаться, но я не продаюсь дешево.
Миссис Бабс Уайт взяла две половинки чека, взглянула на них и с отвращением покачала головой:
— Ты всегда был дурак, Портер, и скряга. Разумеется, этого мало, и я не виню вас, Андрианна Дуарте, за нанесенное мне оскорбление. Вы стоите больше этого. В конце концов, дорогой Эндрю все-таки трахался с вашей матерью в течение почти десяти лет.
Андрианне удалось сохранить молчание, несмотря на то шокирующее слово, которое она услышала. Она ждала, когда вдова продолжит.
— Андрианна, какая сумма будет, по-вашему, справедливой?
Андрианна подумала:
— Миллион долларов.
Вообще-то она думала о полмиллионе, пока не услышала слово «трахаться». Но миллион долларов был приятной кругленькой суммой, и если бы она получила его и добавила к стоимости своей коллекции драгоценностей, то стала бы двух- или трехкратной миллионершей. Неплохо для девочки, которая начала жизнь беспризорным бездомным ребенком.
— Конечно, — согласилась вдова. — Миллион долларов. Вы получите его. Эндрю, выпиши чек.
Эндрю поправил очки:
— Как ты пожелаешь, мама.
— Будьте добры, выпишите чек на клинику детей Ла-Паза, — попросила Андрианна, когда он снял трубку телефона. Затем она повернулась к Портеру, который сидел с красным лицом и раздраженно тер свой подбородок. — Это неофициальное название клиники, — признала она. — Названия еще, как такового, нет, но я думаю, что оно появится.
Андрианна написала в документе сумму: миллион долларов. Все остальные сидели и наблюдали за ней в неловком молчании. Улыбаясь, она подписалась Андрианной Дуарте.
Сумма, на которую она выписала собственный чек, была ничтожна в сравнении с этой. Теперь детская клиника Джерри Херна, на месте которой были пока лишь автомобили и цемент, стала гораздо ближе к тому, чтобы стать реальностью. И вот так, из пепла несбывшихся мечтаний, вырастает новая лучшая мечта, очаровывая своей красотой, торжественно размышляла Андрианна, чувствуя необыкновенную радость.
— Вы тоже могли бы стать богатой, если бы решили оставить деньги себе. Интересно, почему вы этого не сделали? — Вдова в течение нескольких секунд задумчиво смотрела на Андрианну, потом добавила: — Знаете, вам нужно было выйти замуж за Джино Форенци. Учитывая ваше происхождение, для вас это был бы прекрасный брак.
А потом до Андрианны дошло, что все эти годы миссис Уайт следила за ней, даже после того, как умер Эндрю Уайт, и она задалась вопросом: почему? Почему она продолжала следить за дочерью Елены?
Потому что та взаимная договоренность, которую выработали она и ее муж, давила на ее грудную клетку… Потому что, когда все было сказано и сделано, она ревновала к Елене, ревновала к существованию Андрианны. Возможно, что в конце концов все ее усилия сохранить состояние и репутацию Уайтов не стоили этого.
Лишь позднее, когда она уже находилась на борту самолета, летевшего в Лос-Анджелес, все еще мечась в нерешительности, все еще не совсем уверенная в том, что то, что подсказывало делать сердце, было правильным, Андрианна поняла, что вдова ее отца, как и Глэдис Гарсиа, была еще одной Николь, которая выбрала обеспеченность и безопасность вместо романтической жизни, вместо шанса на любовь. У Глэдис был свой видеомагнитофон, у Николь — свои идеальные званые обеды, а Бабс Уайт имела свою репутацию и свое состояние.
Сейчас она была даже меньше уверена в том, что ее мать была не права. Может быть, она и не была такой уж дурой. Хотя ее обманывали, все равно хоть короткое время, но она прожила свои золотые дни…
И Андрианна окончательно решила: если Джонатан согласится, то она готова использовать свой шанс на золотые дни, на все эти украденные у вечности мгновения, которые будут длиться до самого конца…
Часть четвертая ЛОС-АНДЖЕЛЕС 1989–1990 годы
Был январь, но строчка из старой песни — «тоже может быть весна» — постоянно крутилась в ее голове.
Перед тем как она выключила радиоприемник, диктор программы «Сегодня в Лос-Анджелесе» любезно сообщил, что наступило великолепное утро с температурой около семидесяти двух градусов в городе (шестьдесят девять на пляжах, на несколько градусов больше на окраинах и на несколько градусов прохладнее в горах, с почти нулевой влажностью и при отсутствии какой бы то ни было туманной дымки.
