Особенно показательно употребление форм двойственного числа, которое исчезло из живого языка вскоре после XII века: автор «Слова…» обычно употребляет их правильно. Причем ему знакомы древние формы двойственного числа, которых не было в грамматиках церковнославянского языка, составленных в XVII и XVIII веках.
Не менее показательно достаточно строгое соблюдение в «Слове о полку Игореве» закона Вакернагеля. Швейцарский лингвист Якоб Вакернагель установил этот закон в 1892 году на материале праиндоевропейского языка. В древних индоевропейских языках существовали слова, которые в лингвистике именуются энклитиками. Это слова безударные и неполноударные. Закон Вакернагеля утверждает: в древних индоевропейских языках энклитики располагаются непосредственно после первого полноударного слова фразы. В древнерусском языке энклитиками были частицы же, ли, бо, ти, местоимения ми, ти, ны (мне, тебе, нам), мя, ся (меня, себя). Как замечает А. А. Зализняк, особенно интересен случай с энклитикой ся. В живом древнерусском языке домонгольской поры она еще не «приклеилась» напрочь к глаголу, как в современном русском языке: мы теперь говорим «мне не можется», а в домонгольские времена говорили (и писали, когда воспроизводили особенности устной речи) «мне ся не может».
В тексте «Слова о полку Игореве» закон Вакернагеля соблюден достаточно строго, причем он выполняется в отношении расположения энклитик разных разрядов, если они оказываются рядом. Так, в зачине «Слова…» автор говорит о своем творении: «Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню» [18] . (В переводе Д. С. Лихачева: «Да начнем же песнь эту по былинам нашего времени, а не по замышлению Бояна» [19] .) Здесь за первым полноударным словом — глаголом начати — следует сначала энклитика же и только потом энклитика ся . Эта последовательность в точности соответствует данным новгородских берестяных грамот, отражающих устную речь XI — XII столетий. В списках «Задонщины», созданной не ранее конца XIV века, соблюдение закона Вакернагеля прослеживается уже слабо: к этому времени ему подчинялись только некоторые энклитики, как и в современном русском языке.
Итак, подытоживает ученый, «общий вывод ясен: в „Слове о полку Игореве” картина поведения энклитик как в целом, так и во многих деталях чрезвычайно близка к тому, что наблюдается в древнерусских памятниках и прежде всего в ранних берестяных грамотах и в прямой речи в Киевской летописи <…>. При этом имеющиеся нарушения <…> носят точно такой же характер, как в списках XV — XVI веков с раннедревнерусских оригиналов» [20] .
Лингвистические аргументы, приведенные в книге А. А. Зализняка, — самый весомый за всю историю изучения «Слова о полку Игореве» набор доказательств подлинности «песни».
Однако они тоже неравноценны. Ученые-«скептики», перечисляя слова, которые встречаются в «Слове…» и в русских говорах, но неизвестны по древнерусским памятникам, утверждали: автор-фальсификатор позаимствовал их из диалектов. А. А. Зализняк же напомнил, что недавно в Новгороде были обнаружены древние берестяные грамоты, где эти слова имеются. Но все не так просто. Во-первых, подлинность «Слова…» была бы доказана этим аргументом, только если бы удалось объяснить, что автор не мог взять эти слова из русских диалектов. Но такое обоснование, увы, невозможно. Во-вторых, как считают все приверженцы древности «Слова…», эта «повесть» была сочинена южнорусским (скорее всего, киевским или черниговским) книжником, но вовсе не уроженцем Великого Новгорода. Древненовгородский диалект, как показал сам А. А. Зализняк, во многих отношениях решительно отличался от остальных древнерусских говоров [21] . И мы не знаем, были ли слова из новгородских берестяных грамот частью общерусского словаря или же они — диалектизмы, чуждые южнорусским говорам.
Примеры с энклитиками тоже имеют неодинаковую убедительность. В нескольких случаях даже не особо искусный фальсификатор мог расставить энклитики в соответствии с требованиями закона Вакернагеля: для частиц же и ли этот закон действовал и в языке XVIII века, как действует и в современном русском языке. Мы и сейчас говорим: «Что же делать?», но не можем сказать: «Что делать же?» Произносим: «Придете ли вы?», но не произнесем: «Придете вы ли?»
А. А. Зализняк придает особое значение фразе «Вежи ся половецкии подвизашася» [22] . Вежи — шатры на кибитках, на повозках. (В переводе Д. С. Лихачева эта фраза звучит так: «Вежи половецкие задвигались» [23] .) Первое ся расположено в этом предложении в точности «по Вакернагелю». Правильная по нормам устной речи XII века фраза была бы такой: «Вежи ся половецкии подвизаша». Кто-то из позднейших древнерусских переписчиков автоматически приписал ся еще и после глагола: он уже привык (как и мы) к тому, что возвратная частица ся навсегда срослась с глаголом и без него не употребляется. Получается, что в этой фразе заключено и свидетельство в пользу написания «Слова…» в XII веке, и указание на то, что список Мусина-Пушкина или его непосредственный оригинал были составлены позднее, вероятно в XV или XVI веке.
Конечно, для фальсификатора, записывающего текст с намного большим вниманием, чем простой копиист, такая описка почти невозможна. Уж если он, подражая примерам из древних рукописей, решил безжалостно «оторвать» частицу ся от глагола, то вряд ли по ошибке написал бы ее потом еще раз. Однако описка вполне возможна, если текст с оригинала, составленного фальсификатором, переписывал древнерусским почерком писец-каллиграф в XVIII веке. Так все, наверное, и должно было происходить, если «поэма» о князе Игоре — подделка. Едва ли ее автор сам корпел над беловой рукописью, которая должна была производить впечатление древнего списка, и старательно выводил каждую буквицу. А копиист XVIII века мог бы сделать эту ошибку почти с той же вероятностью, что и средневековый книжник в XV или XVI веке. Кстати, в этой фразе допущена орфографическая ошибка: окончание прилагательного «половецкии» имеет древнюю форму именительного падежа мужского рода, в то время как слово «вежи» — женского рода.
К тому же как раз в этом случае предполагаемый фальсификатор мог попросту скопировать встреченную в подлинном древнерусском тексте и бросившуюся ему в глаза конструкцию с двойным ся. Такая конструкция, невозможная в языке XVIII века, могла бы послужить фальсификатору как «сертификат», удостоверяющий древность созданного им сочинения. А. А. Зализняк, отвергая это предположение, замечает, что такие конструкции в древнерусской письменности очень редки. Но одна из них — ее приводит сам ученый [24] — находится как раз в повести о походе князя Игоря на половцев, содержащейся в Ипатьевской летописи. Летописец говорит о половце Лавре, который помог бежать князю из плена: «...тамо ся налезеся моужь родомъ половчин именемъ Лавор» [25] . (В переводе О. В. Творогова: «...нашелся там некий муж, родом половец, по имени Лавр» [26] .) А ведь все исследователи, подозревавшие, что «Слово…» — фальсификация XVIII века, были убеждены: автор досконально знал текст Ипатьевской летописи. Этот текст был его главным историческим источником.
Между прочим, двойное ся встречается в «Игоревой песни» лишь единожды. А. А. Зализняк находит еще один пример, но в нем вместо первого ся находится предлог съ . Ученый считает, что это съ появилось вместо ся в результате неверного прочтения рукописи первыми издателями [27] . Это вполне вероятно, но все-таки недоказуемо.
Наконец, не очевидно, что все энклитики в тексте «Слова…» действительно лишены ударений: «Слово…» — текст поэтической природы, в котором прослеживается ритмическая система. В реконструкции ритмики «Слова…», принадлежащей современному языковеду В. В. Колесову [28] (тоже не сомневающемуся в древности памятника), некоторые энклитики сочтены полноударными словами. Но тогда их расположение может диктоваться не столько свойствами устной речи XII века, которые воспроизводил древний автор, сколько особенной, поэтической ритмикой текста. Реконструкция В. В. Колесова небесспорна, но учитывать ее (как и другие опыты в изучении стиха «Слова…») необходимо. А. А. Зализняк этого не делает.
