Ознакомительная версия.
— …то, что сделал твой калифорнийский друг для Макса Касла, это для всех нас, отдавших себя творчеству, — маяк надежды. Наш скромный вклад в цивилизацию зависит от того, будем ли мы открыты заново в какой-нибудь тихой гавани будущего, когда смолкнут пращи и стрелы яростной критики{220}.— Он поднял бокал, чтобы провозгласить четвертый или пятый тост после моего прибытия. — За ученых, верховных арбитров искусства, — Но потом, повернувшись к Клер: — Конечно, есть еще и несколько критиков (всего раз-два и обчелся), которые попадают в категорию разумной жизни во вселенной, — Он разразился смехом, прижав ее к себе медвежьим объятием. Клер почти исчезла в его лапах. — За Клер! — Он поднял свой стакан, — Защитницу несправедливо обиженных.
Я знал, что стоит за это благодарственной репликой. Недавно несколько известных критиков напустились на Орсона, пытаясь доказать, что сценарий для «Гражданина Кейна» написал не он. Клер, которая всегда была не прочь поучаствовать в интеллектуальной драчке, сразу же встала на защиту Орсона и в своей обычной манере разнесла оппонентов в пух и прах.
Воздав эту сокрушительную дань благодарности Клер, Орсон, как я и надеялся, вернулся ко мне.
— Вы знаете, Макс был первым из нас. Нищие кинодеятели с шапкой идут по миру, пытаясь спасти хоть несколько крохотных зернышек искусства из коммерческой навозной кучи. Когда я впервые увидел Макса, у меня сердце сжалось от боли. И вовсе не из-за чувства вины. Ведь я-то в конце концов был золотой мальчик. А он был старый, побитый жизнью и без гроша в кармане. На самом-то деле он был совсем не старый. Сколько ему исполнилось? Лет сорок. А начал он даже раньше меня. Wunderknabe[23] немецкого кино. Но на вид он был пришибленный и старый, как Мафусаил. Не жизнь, а сплошное несчастье. У него в голове были десятки фильмов, все разрозненное, разбросанное по всему миру, и ни один не имел шансов на завершение.
Я и представить себе не мог, что тоже могу оказаться в такой ситуации. И вот — на тебе. Через десять лет я пошел точно по его пути — свободный художник с целым чемоданом сценариев, идей и несмонтированных фильмов. Выживаю только благодаря щедрости таких людей, как Мэтью и Барбара — последние из великих меценатов. Если хоть какой-нибудь из четырех или пяти фильмов, с которыми я забавляюсь, когда-нибудь будет доведен до конца, то только благодаря их неувядающей вере и преданности. За Мэтью! — Он одним глотком выпил то, что оставалось в его стакане. Клер успела наполнить его к следующему тосту, — И за Барбару! — После того как выпитое дошло до положенного места и вернулось гигантской отрыжкой, он продолжил: — Вот почему я надеюсь, что настанет время — мне повезет, и какой-нибудь Джонатан Гейтс встанет и на мою — возможно посмертную — защиту, кто-нибудь, кто почувствует необходимость сохранить оставшиеся обрывки моих трудов и прозреть в них истинную их цену, — Тут последовал тост за меня.
Я воспользовался мгновением, пока он глотал, и сказал:
— Зип Липски…
— Зип! Блестящий парень, — прервал меня Орсон, — Я всегда хотел с ним работать. Природный талант. Хотел заполучить его на один-два своих фильма. Как его преследовали эти охотники за ведьмами — настоящая трагедия.
Я подождал — не будет ли тоста за Зипа. Дождался. Когда за Зипа было выпито, я продолжил:
— Зип мне говорил, что, приехав в Голливуд, вы в первую очередь пришли к Каслу.
— Не совсем так, — поправил Орсон, — Это Макс меня нашел. Хотел мне предложить работу. Неоплачиваемую — других у него не было. Вы знали, что мой дебют состоялся в фильме Макса Касла? — Увидев, что все за столом пришли в крайнее недоумение, он разразился гомерическим хохотом. — Тогда приходилось держать это в тайне из-за моего контракта с «РКО». Но теперь-то уж что — сто лет прошло. — Он глубоко затянулся гавайской сигарой и приступил к рассказу. — Макс тогда снимал одну из своих вампирских лент. Названия уже не помню. Это было году в тридцать девятом — в самом начале. Главную роль играл Джон Эббот{221}. Английский актер. Хороший ремесленник, но не талант.
— Вероятно, это был «Дом крови», — предположил я.
— Да, именно. Макс как раз заканчивал эту ленту, когда я появился в Голливуде. Я заранее послал письмо, в котором выражал надежду на встречу с ним. Многое в его фильмах меня восхищало. Не успел я остановиться в «Рузвельте», как раздался звонок Макса. Помню, как он представился. «Говорит Макс Касл. Я хотел бы поговорить с величайшим из Дракул»{222}.— Он замолчал, чтобы глотнуть коньяку, затянуться сигарой, дождаться предсказуемого вопроса. Его задала Клер.
— А когда ты играл Дракулу? Ведь у тебя еще не было ничего снято.
Орсон довольно рассмеялся.
— Нужно бы устраивать викторины с раздачей призов: «Факты шоу-бизнеса». Это можно продавать за сумасшедшие деньги. «Когда Орсон Уэллс играл Дракулу?» Ответ: на радио. Премьера на «Радиотеатре Меркьюри». Я изображал графа-кровопийцу. У меня для этого был один прием.
Он наклонился над столом, закрыл глаза, нахмурился и воссоздал тот прием: жутковатый рык вперемешку с поскуливанием, в котором слышалось гневное разочарование.
— Что-то вроде этого. Понимаете, Макс знал, что от актера во мне один только голос. Правда-правда. Тело — это всего лишь звуковая шкатулка. Весь талант — в гортани. Но Максу и нужна была гортань. Правда, не человеческий голос. Голос огромного зверя. Замогильный голос. Голос вечных мук. Короче, ему был нужен ваш покорный слуга. Макс работал над сценой смерти. Вампира только что пронзили колом. И он, умирая, издает последний вздох. Макс хотел всю картину втиснуть в этот вздох. Предполагалось, что этому вздоху на экране будет сопутствовать какой-то зрелищный эффект. Я не знаю — что: то ли превращение вампира в студень, то ли что-то в этом роде. Как бы там ни было, но Джон Эббот не мог дать того, что было нужно Максу. И вот мы с ним отправились в тон-ателье на «Юниверсал» и провели там — можете себе представить?! — два часа, записывая стоны, вздохи, ворчание, — Словно огромный пузырь, из него вырвался хохоток, — Если кто это слышал, то, наверно, подумал, что там творится черт знает что. Наконец Макс получил то, что искал. Он не очень-то был требователен к звуку в кино. Как и большинство режиссеров, пришедших из немого кино, он чувствовал себя комфортнее, работая МБЗ — так они говорили: mit[24] без звука. Но в тот раз, поскольку я оказался под рукой и был готов, он решил воспользоваться случаем. У него вообще-то был неплохой слух. Он точно знал, что ему надо, и работал со мной, пока не получил, чего хотел. Я уже говорил, что все это делалось gratis[25]. Но мне не казалось, будто мной воспользовались, потому что я унес оттуда нечто гораздо большее, чем деньги. Идею. Ведь тогда-то Макс впервые и упомянул «Сердце тьмы».
— Значит, это была его идея?
— Не совсем. Я уже год как понемногу подступался к этой вещице на радио. Но как только Макс стал мне рассказывать про свой замысел, я сразу же увидел возможности. Ну конечно же! Кино! И какое кино! Весь так называемый цивилизованный мир вокруг нас погружается в варварство — что могло быть больше ко времени, чем «Сердце тьмы»? О, у Макса были всякие сумасшедшие идеи. Он хотел рассказать эту вещь от первого лица. Весь фильм — глазами рассказчика Марлоу. Для тех времен очень смелая мысль.
Я не смог сдержаться и спросил:
— А вы знали, что Макс еще раньше собирался снять от первого лица картину «Эдип в Колоне»{223}? Весь фильм — глазами слепого человека.
Орсон тут же с любопытством прореагировал:
— Вы хотите сказать абсолютно пустой экран?
— Не пустой. Темный.
— Макс мне об этом никогда не говорил. — На него это явно произвело впечатление, и он несколько секунд обдумывал услышанное — его напряженное дыхание свидетельствовало о концентрации мысли. Наконец последовал взвешенный кивок одобрения. — Если в кино и был режиссер, который мог сотворить такое, то только Макс. Я бы с удовольствием сыграл его Эдипа, — И потом, изрыгнув смешок: — Конечно, Джо Котген{224}, узнав, что мы планируем что-то похожее для «Сердца тьмы» (он должен был играть у нас Марлоу), устроил настоящий скандал. Он — звезда, а его хорошенькая мордашка не появится на экране!.. Я прекрасно помню. Макс хотел, чтобы звездой были джунгли. Джунгли в главной роли. Состояние природы. Дикая природа. Живая дьявольщина — самая суть повести. Как Макс собирался это сделать? «На экране будет рот, пожирающий их живьем». Мне помнится, что он даже снял сцену, в которой отсеченная голова открывает рот и пожирает камеру.
Орсон сделал паузу, чтобы изобразить напускную дрожь.
— «Людоедское кино!» Вот как он это называл. Когда он говорил такие штуки, у него в глазах прыгали чертики. Джон Хаусман{225} сказал, что вид у него был точно как у Гитлера, но это, по-моему, было неправдой. Не думаю, что Макс хоть как-то был связан с политикой. Но некий тевтонский пыл им владел. «Публика должна страдать, чувствуя зло». Вот что ему требовалось. Звучит довольно садистски, правда?
Ознакомительная версия.
