— Да, — сказала я, — очень странно. И соревнование, и это пари, и вообще, сама учительница Рута, если ты спросишь меня, какая-то странная женщина. Очень странная. А сейчас, если ты извинишь, я должна заняться контрольными работами, в том числе и твоего сына. Передай ему спасибо за фотографии и скажи, что фотоаппарат, который я обещала ему, остается у него. А если у него будут еще какие-нибудь вопросы по поводу тех старых снимков, которые он нашел, то мой дедушка готов ему помочь. Я с ним говорила.
Но Хаим не выявил ни малейшего намерения кончить этот разговор. Напротив, он уселся удобнее и даже немного откинулся назад.
— Как ты выдерживаешь? — спросил он. — В такой ситуации?
— В какой ситуации? — насторожилась я.
— Ну, в такой ситуации, что твой Эйтан целые дни напролет таскает мешки и камни в питомнике, а ночами ходит вокруг него и сторожит. У тебя, в сущности, вроде как бы и нет мужа. Такая красивая молодая женщина, как ты, мы ведь ровесники, и выглядишь ты так хорошо, и все эти годы без мужчины, или так, по крайней мере, это выглядит.
— Я думаю, Хаим, что ты лезешь в такие дела, которые выше твоего понимания, — сказала я.
— Смотри, — сказал он, — деревня наша маленькая, люди все видят, и говорят между собой, и слухи ходят…
— Ты можешь говорить с кем угодно. Но со мной у тебя разговор закончен.
— Если ты чувствуешь себя одинокой, скажи, не стесняйся. Дай только знак. Я совсем близко, за твоим забором, ты же знаешь.
— Послушай, — сказала я, — ты ведь знаешь, что случилось когда-то с моим дедушкой и твоим дедом, верно?
— Конечно, — сказала он, — кто же из старожилов этого не знает?
— Мой дедушка был когда-то человек жестокий, злобный, примитивный. Он стал человеком только после того, как взял к себе нас с Довиком. Мы были его искуплением, исправлением, превращением, если твои скудные мозги понимают, о чем я говорю. Но твой дед как был, так и остался мелким паскудником до своего последнего дня. Трусом и ничтожеством. Мы ведь оба с тобой знаем, как сапоги Нахума Натана оказались на ногах твоего сына, и знаем, что весь ваш нынешний шикарный коровник начался с той коровы, которую Ицхак Маслина получил от Зеева Тавори за свои ложные показания.
— Почему ты так говоришь? — обиженно сказал он. — И почему ты во всем винишь только мужчин? Все знают, что сделала твоя бабушка, и знают, что она получила по заслугам. Мой дедушка тоже так говорил: Рут Тавори заслужила то, что получила.
— Твой дедушка был и остался мелким гаденышем, — сказала я, — а сейчас я вижу, что его замечательные качества тоже перешли по наследству.
Молчание. Иногда я бываю страшной.
— И поберегись, — добавила я, — потому что в нашей семье характер тоже переходит из поколения в поколение. И «маузер» моего дедушки еще дома, и сам дедушка тоже еще здесь, и я могу позвать его. Мне достаточно крикнуть, и он появится.
Он изобразил удивление:
— Ты мне угрожаешь?
— Я только говорю, что как ты похож на своего деда, так я могу иногда походить на своего. — И добавила: — Апропо о генетике. Я не понимаю, как из такого пустого места, как ты, мог получиться такой замечательный мальчик, как Офер. И я говорю это не только в качестве вашей соседки, но и в качестве его учительницы. Как ты это объясняешь, Хаим? Может, и в твоей семье женщины рожают от какого-нибудь соседа? Знаешь ведь, как у нас здесь — деревня маленькая, люди все видят, и говорят между собой, и слухи ходят.
Он мрачно поднялся, прикусив нижнюю губу, сказал:
— Ты еще обо мне услышишь, — повернулся и вышел.
На мгновенье мне показалось, что передо мной ожил его дед. Та же сутулая худоба, та же особая походка. Как у мангуста. Знаете, как это бывает: едешь по дороге и вдруг видишь мангуста — ползет, виляя всем телом, ползет, как змея, будто у него нет ног, пересекает дорогу и исчезает на другой стороне в зарослях. Вот так он уходил.
— Офер, Офер, Офер, Офер! Пришло время поговорить об Офере. Я уже разбросала там и сям приманки и намеки, как говорят — раскинула наживки, уже приближалась, коснулась концом палки и даже попробовала, но испугалась и отступила. А вот теперь все, отступления больше нет.
Офер. Ученик, которого я ждала, — ждала, чтобы он вырос и стал моим возлюбленным после того, как мой первый муж умер, а второй меня не хотел. Не так хорош собой и не так весел, как Эйтан, и мужчина не такой, как Эйтан, но немного похож на него, и кое в чем даже очень похож, а что самое опасное — похож немного и на Нету. Возможно ли? Все возможно. Офер старше Неты на несколько лет, но Эйтан тоже крутился в наших краях задолго до того, как мы с ним слюбились и поженились. Разве я знаю, что и с кем он делал за эти несколько лет? Кто-нибудь вообще знает все о своем напарнике или напарнице, о его детях, о своих детях, о своем отце или матери? Мири Эльбаум, ныне Мири Маслина, уже была здесь в те годы, совсем рядом, за забором, и кто знает, Варда, может, она тоже положила на него глаз на свадьбе Довика и Далии?
— Это можно опустить, Рута. Это не относится к предмету моего исследования, и я вовсе не заинтересована знать о вас все.
— Не беспокойтесь, Варда. Я не сделаю вас соучастницей неприглядного поступка, потому что поступка не было. Я была учительницей, он был моим учеником, а я не делаю таких глупостей. Да, у меня просыпалось иногда желание, не отрицаю. Десятая заповедь — это приказ, которого никто не может выполнить, и я в том числе. Но греховное желание, которое обуревало меня, было лишь в моем уме, а не на повестке дня. И довольно об этом, Варда, довольно с меня вашего критического, осуждающего взгляда. Я была и осталась абсолютно благонравным учителем. Да, у меня просыпалось желание, но я сдерживала себя и ждала. Ждала, что пройдет время, и он закончит школу, и уже не будет моим учеником. А тем временем проявляла и печатала снимки в фотолаборатории собственной головы — фотографии того далекого замечательного дня, когда я увижу, как он идет по нашей улице с ее особой игрой света и тени, по самой красивой и своеобразной улице нашей мошавы, с самыми большими в ней деревьями и самыми тяжелыми воспоминаниями, — увижу и выйду из наших ворот и заберу его, как та медведица, я вам уже говорила, которая выходит из леса и хватает себе ребенка и уносит в лес. Я предпочла бы взять его так, как Эллис взяла Эйтана со свадьбы своей дочери, но в данном случае больше подходила история с медведицами.
Ну, не важно. Вы ведь ходите по этому поселку и интервьюируете его жителей, и наверняка уже поняли, что обо мне и о моей семье рассказывают немало разных историй, и по большей части справедливых. Но я прошу одного, Варда, — что бы ни рассказывали вам, знайте: с того дня, как я впервые принадлежала Эйтану, я всегда принадлежала только ему. Я была женщиной одного-единственного мужчины, и если бы не та наша беда, оставалась бы только с ним. Но тот Эйтан ушел, исчез, и вместо него появился второй мой супруг, который не говорил со мной, и не лежал со мной, и не спал со мной. Который навязал мне такое же воздержание, как то, к которому приговорил самого себя. Не об этом мужчине молилась я[124], не за этого выходила замуж. Этому мужчине я не была обязана ничем.
Короче, Варда, через несколько лет такого состояния, как изящно выразился этот недоумок Хаим Маслина, я решила, что мне положено еще немного любить и быть любимой. Пусть не совсем то бяликовское «Будь мне», которое было у меня когда-то, но еще немного кожи, прижавшейся к чужой коже, еще немного губ, касающихся других губ, и глаз, глядящих в другие глаза, и улыбки, отвечающей другой улыбке, и одного тела на двоих. А кроме того — как бы сказать повежливей и поделикатней? — кроме того, мне это уже стало нужно. Я слышала, что есть женщины, которые могут долгое время жить без этого, но я, как вы уже знаете, немного и мужчина тоже, и я стала чувствовать это во всем теле, особенно тот момент близости, когда боль и наслаждение приходят из одного и того же места. Я не сомневаюсь, что и моя бабушка, чья кровь течет в моей крови и чьим именем я названа, чувствовала в точности то же самое. Ведь она тоже отдалась другому мужчине только после того, как ее муж перестал спать с ней. Но у нее все было иначе. У нее так было с самого начала, и она ждала намного меньше, чем ждала я, и к тому же она была совсем молодая и неопытная девушка, которая не так уж остерегалась, ни в каком смысле не остерегалась, и вы не можете себе представить, Варда, какой из-за этого получился кавардак. Гендерная история первого сорта, во всех поселениях Барона не было более гендерной истории. Я писала о ней, но рассказывать вам мне не хочется. И уж конечно, не сейчас. Сейчас вы услышите то, что мне хочется вам рассказать, а потом, может быть, я расскажу вам то, что вы хотите от меня услышать.
Так вот, в один прекрасный день я решила, что это произойдет, что мне позволено. Потому что кому я тут, в сущности, изменяю? Если моему первому Эйтану, то его уже, как говорится, нет с нами. А если моему второму Эйтану, то если он приговорил себя к пожизненным каторжным работам, а свой пенис, извините меня, отправил на пенсию, это не значит, что его монашеский обет обязывает и меня тоже.
