— Дышать нечем! — пищит она и выворачивается. — Решила меня раздавить?
— Прости, детка.
Я расстегиваю бабушкину цепочку с птичкой. Глаза Иззи становятся большими и круглыми.
— Повернись, — командую я.
Впервые в жизни сестра беспрекословно затихает и делает, что велят; боится даже вздохнуть, пока я поднимаю ей волосы и застегиваю цепочку на шее. Затем поворачивается ко мне в ожидании приговора с очень серьезными глазами.
Улыбнувшись, я дергаю за цепочку. Она доходит ей до середины груди; птичка висит справа от сердца.
— Тебе идет, Иззи.
— Ты отдаешь ее мне… насовсем-насовсем? Или только на сегодня? — шепчет она, будто мы обсуждаем военную тайну.
— В любом случае на тебе цепочка смотрится лучше.
Я наставляю на сестру палец, и она кружится, вскинув руки, точно балерина.
— Спасибо, Сэмми!
Хотя у нее выходит «Фэмми», как всегда.
— Будь хорошей девочкой, Иззи.
В горле ком, боль во всем теле. Я встаю. Мне приходится бороться с порывом снова опуститься на корточки и обнять сестру.
Она упирает руки в боки, как мама, задирает нос и притворно негодует:
— Я и так хорошая девочка. Самая лучшая.
— Лучшая из лучших.
Иззи уже развернулась, зажала кулон в кулаке и бежит на кухню, роняя шлепанцы, с криком:
— Глядите, что мне Сэм подарила!
В моих глазах стоят слезы, отчего ее фигурка расплывается, и я вижу только розовое пятно пижамы и золотой ореол волос.
Уличный холод обжигает мне легкие; боль в горле усиливается. Я глубоко вдыхаю, втягивая запахи горящих поленьев и бензина. Солнце на удивление красиво, висит над самым горизонтом и словно потягивается, стряхивает сон, и я знаю, что под этим тусклым зимним светом скрывается обещание закатов не раньше восьми вечера, вечеринок у бассейна, запахов хлорки и гамбургеров на гриле; а еще глубже — обещание деревьев, окрашенных в оранжевый и красный, словно языки пламени, и пряного сидра, и инея, что тает к полудню — за слоем слой, всегда что-то новое. Мне хочется плакать, но Линдси уже припарковалась перед домом, размахивает руками и вопит: «Что ты делаешь?» Поэтому я просто иду, переставляю ноги: раз, два, три. Может, стоит отпустить эти деревья, траву, небо и алые полосы облаков на горизонте? Отбросить, как вуаль? Возможно, под ней скрывается что-то еще более живописное.
Чудо случайностей и совпадений, часть первая— Ну а я тогда: слушай, мне плевать, что это глупо, плевать, что этот праздник придумал «Холлмарк» или какой другой…
Линдси болтает о Патрике, отбивая паузы основанием ладони по рулю. Она снова владеет положением, волосы зачесаны в старательно растрепанный хвост, губы намазаны блеском, от дутой куртки веет ароматом «Бер-берри брит голд». Странно видеть ее такой после прошлой ночи, и в то же время я рада. Она жестока и напугана, горда и не уверена в себе, но она по-прежнему Линдси Эджкомб — девушка, которая в девятом классе стащила ключи от новенького «БМВ» Мэри Тинсли, после того как Мэри обозвала ее малолетней проституткой, хотя Мэри только что выбрали королевой бала и никто не осмеливался ей противоречить, даже ее собственные одноклассники. А еще Линдси по-прежнему моя лучшая подруга, я все равно уважаю ее и убеждена, что, как бы сильно она ни ошибалась — в миллионе случаев, насчет других, насчет себя, — она сможет во всем разобраться. Я знаю это по тому, как она выглядела прошлой ночью с провалами теней на лице.
Возможно, я лишь выдаю желаемое за действительное, но мне хочется верить, что на каком-то уровне или в каком-то мире случившееся прошлой ночью имеет значение, не пропало бесследно. «Иногда я боюсь того, что оставляю позади». Я вспоминаю фразу Кента, и мурашки бегут у меня по спине. Впервые в жизни мне не хватает поцелуев; впервые в жизни я проснулась с болью утраты чего-то важного.
— Может, он психует, потому что втрескался по уши, — вставляет Элоди с заднего сиденья. — Как по-твоему, Сэм?
— Угу.
Я медленно смакую кофе. Идеальное утро, такое, как я предпочитаю: идеальный кофе, идеальный рогалик, автомобильная поездка с двумя лучшими подругами, треп ни о чем. Мы даже не пытаемся что-то обсуждать, просто повторяем ту же чепуху, что всегда, наслаждаясь друг другом. Не хватает только Элли.
Внезапно меня посещает идея покататься по Риджвью чуть дольше. Отчасти я оттягиваю окончание поездки, отчасти хочу посмотреть на все в последний раз.
— Линдз, давай заскочим в «Старбакс». Я, гм, просто погибаю без латте.
Пытаясь осушить стакан и тем придать своим словам правдоподобия, я делаю пару глотков кофе.
— Ты же терпеть не можешь «Старбакс», — удивляется Линдси, выгнув брови.
— Да, но вот приспичило.
— Ты говорила, что на вкус он как собачья моча, пропущенная через мусорный пакет.
Элоди глотает кофе и демонстративно размахивает рогаликом.
— Фу! Ау? Я тут пью вообще-то. И ем.
— Это дословная цитата, — поднимает Линдси обе руки.
— Если я еще раз опоздаю на политологию, меня оставят после уроков на всю жизнь, это точно, — ноет Элоди.
— И ты упустишь возможность пососаться с Пончиком перед первым уроком, — подкалывает Линдси.
— На себя посмотри. — Элоди тыкает в Линдси куском рогалика, и та визжит. — Просто чудо, что вы с Патриком до сих пор не срослись лицами.
— Поехали, Линдси. Ну пожалуйста! — Я хлопаю ресницами и оборачиваюсь к Элоди. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
Линдси тяжело вздыхает и встречается с Элоди глазами в зеркале заднего вида. Затем включает указатель поворота. Я хлопаю в ладоши, а Элоди стонет.
— Пусть Сэм сегодня делает все, что пожелает, — поясняет Линдси. — В конце концов, это ее большой день.
Она подчеркивает слово «большой» и хихикает.
— Я бы сказала, это большой день Роба, — мгновенно подхватывает Элоди.
— Можно только надеяться, — снова хихикает Линдси, наклоняясь и тыкая меня локтем в бок.
— Фу, — возмущаюсь я. — Извращенки.
— Это будет дли-и-и-и-нный день, — тянет Линдси.
— И напряженный, — добавляет Элоди.
Линдси плюется кофе, и Элоди верещит. Обе фыркают и хохочут как сумасшедшие.
— Очень смешно. — Мы въезжаем в город, и я смотрю, как дома за окном перетекают друг в друга. — Очень по-взрослому.
И все же я улыбаюсь, спокойно и радостно, думая: «Вы понятия не имеете».
Нам достается последнее место на маленькой парковке за «Старбакс». Линдси втискивается на него, чуть не сшибая боковые зеркала соседних машин, но продолжая вопить: «Gucci, детка, gucci!»; она уверяет, что по-итальянски это значит «идеально».
Мысленно я прощаюсь со всем, что видела так часто и перестала замечать: кулинарией на холме, где продают превосходные куриные отбивные, лавкой мелочей, где я покупала нитки для браслетиков дружбы, агентством по недвижимости, стоматологией, маленьким садиком, где в седьмом классе Стив Кинг засунул язык мне в рот, а я настолько удивилась, что сжала зубы. Я не перестаю размышлять о странностях жизни, о Кенте, Джулиет и даже об Алексе, Анне, Бриджет, мистере Шоу и мисс Винтерс — о том, как все сложно и взаимосвязано, переплетено друг с другом в обширную невидимую паутину, и о том, как иногда кажется, что поступаешь правильно, а на самом деле ужасно, и наоборот.
В «Старбакс» я покупаю латте. Элоди берет шоколадное печенье, хотя только что поела, а Линдси сажает на голову плюшевого мишку и заказывает воду, не моргнув глазом. Кассир смотрит на нее, как на полоумную; я невольно обнимаю ее, а она заявляет: «Прибереги эти нежности для спальни, крошка», отчего пожилая женщина за нами немного пятится. Мы с хохотом выходим, и я чуть не роняю кофе — коричневый «шевроле» Сары Грундель ждет на парковке. Сара барабанит по рулю и поглядывает на часы, ожидая, когда освободится место. Последнее место — то, которое мы заняли.
— Это еще что за чертовщина? — вслух произношу я.
Теперь она точно опоздает.
Линдси замечает мой взгляд и неверно истолковывает вопрос.
— Точно. Будь у меня такая машина, я бы носу не казала дальше подъездной дорожки. Да я бы лучше пешком пошла.
— Да нет, я…
Понимая, что не в силах объяснить, я качаю головой. Когда мы равняемся с Сарой, она закатывает глаза и вздыхает, как бы говоря: «Наконец-то». Оценив юмор ситуации, я начинаю смеяться.
— Как латте? — интересуется Линдси, когда мы забираемся в машину.
— Как собачья моча, пропущенная через мусорный пакет, — отзываюсь я.
Мы трогаемся и жмем на гудок. Сара кривится от злости и поспешно занимает наше место.
— Что это с ней? — удивляется Элоди.
— ПМС, — отвечает Линдси. — Парковочного Места Синдром.
Когда мы выруливаем с парковки, я начинаю соображать, что необязательно все так сложно. Большую часть времени — девяносто девять процентов — ты просто не знаешь, как и почему переплетены нити, и это нормально. Сделаешь добро, и случится зло. Сделаешь зло, и случится добро. Ничего не сделаешь, и все взорвется.
