Ознакомительная версия.
После недельного ожидания, когда волны нагревались палящим солнцем, а их всё не грузили, они подбили Николаича сойти с ними на берег. Давай, шеф, — говорили, — пошли с нами, развлечемся. Найдем тебе самую лучшую девочку. У помощника капитана лучшего судна должна быть лучшая девочка, — льстиво говорили они. И он, мудила, купился.
Или та, совсем давняя история, что произошла с ним еще в восьмидесятые, во время практики в Крыму. Он тоже всё это мгновенно вспомнил, словно снова туда попал. И у него сразу перехватило дыхание от ночного воздуха, от крымской зелени, измученной за долгое лето, и неимоверно-горькой воды, что стояла в заливе. Ветер гнал с востока низкие череды туч, что плыли над рыбацкими лодками, пустыми ночными пляжами, над выжженной степью и черными шрамами дорог. Всё начиналось привычно — археологическая экспедиция, большая компания малознакомых людей, храбрость, радость и отвага, советский Крым, еще без татар, без всякой индустрии отдыха — плохое вино, колхозные хозяйства, керамика и кости в сухих почвах. Эрнст был в той компании самым молодым, относились к нему соответственно. Он даже начал привыкать к постоянному прессингу, поскольку изменить ничего не мог, а жаловаться было западло. И еще эта преподавательница, совсем юная, аспирантка, Ася, точно — Ася, которая отвечала за их бригаду. А бригада всё время срывала показатели и нарушала все заповеди Христовы. И Асе постоянно доставалось от начальства, и от коллег, и от местных ей тоже доставалось, нужно сказать, хотя история совсем не об этом. Всё начиналось вообще незаметно. Сначала Эрнст помогал ей по хозяйству. Пытался всегда быть возле нее. Провожал ее до автобуса, когда она ездила в город, встречал ее на остановке. Сидел с нею вечером у костра, подавал ей полотенце, когда она выходила из моря, и все это — сугубо по-братски, без всякого нарушения служебной субординации, без всякой надежды на взаимность, под постоянное задрачивание старших коллег. Одним словом, так, как бывает только в семнадцать. Ася настороженно реагировала на его присутствие. Иногда ему казалось, что между ними наконец что-то возникает, что она пытается ему на это как-то намекнуть. Но каждый раз она переводила разговор на профессиональные темы, разбивая все его чаяния, отчего он тяжело, но недолго переживал. Кроме того, к Асе постоянно подкатывали местные и действовали, в отличие от Эрнста, умело и энергично, подвозя ее до города на своей копейке, провожая ночью до лагеря и глядя ей вслед голодными глазами. Старших это немало потешало — они издевались над Эрнстом и его несчастной любовью. Хуже всего — что и любви никакой не было, по крайней мере с ее стороны. Она продолжала его игнорировать, позволяя, впрочем, ждать на остановке. Именно на остановке местные его и выловили. Намекнули, чтобы он больше ее не ждал, шел себе в лагерь и мирно дрочил, не клеясь зря к их женщине. Они так и сказали про Асю — наша женщина. После этого Эрнст и завелся. Сначала он просто нахамил местным, потом начал махать кулаками. Местные удивились, свалили Эрнста с ног и надавали по почкам. Он вернулся в лагерь, молча, несмотря на смех и подъебки бригады, взял свою саперную лопатку и пошел назад на остановку. Бригада, вдруг сообразив, что пацана могут просто покалечить, обеспокоенно потянулась следом. Эрнст шел, уже зная, что должен выдержать всё это до конца, не отводить взгляда, если не хочет и дальше оставаться салагой-дрочилой, которого все гоняют за вином и которого не любят женщины. Он хорошо понимал, что нужно готовиться к худшему, вместе с тем чувствуя, что плохо будет только в начале, а потом всё станет ништяк. И с пониманием этого попер на местных. Местные так и стояли на остановке, празднуя победу. Эрнста они, конечно же, не ждали. Тем более — всю бригаду. Эрнст наскочил на них и за считаные секунды расхуярил лобовое стекло копейки. И местные, надо сказать, запаниковали и свалили домой, решив не связываться с этими неадекватными археологами.
Воздух был по-экваториальному теплый и густой, желток солнца плавал в воде, словно в кипящем масле. Они отпросились у старого, измученного бездельем грека и сошли в порт с его тысячью баров, кофеен и пабов. И двинулись по набережной Клар-Ки, правда, только до ближайшей пивной, где на них якобы случайно свалились три китайские проститутки, две нормальные, третья — совсем девочка, так что он, Николаич, на какое-то мгновение испугался, поскольку знал, что в Сингапуре можно всё, но только после восемнадцати лет. И в нем уже было проснулось его вечное жмотство, от которого он так старательно пытался избавиться. Но все начали его успокаивать, и им это в итоге удалось. Слишком уж ему, Николаичу, хотелось, чтобы они считали его своим, слишком уж он старался им понравиться, всё это должно было произойти и произошло. Николаич опьянел уже после рома. А когда взяли такси и поперлись в Чайна-таун, и там, в тесных шумных кварталах, на какой-то полулегальной квартире, откуда-то появилась ужасная китайская водка, он уже вообще мало что понимал. Тем более, они ему всё время подливали, смеясь и хлопая по плечу, так что он совсем расслабился и потерял контроль. Одна проститутка — толстая и голосистая — сидела на полу, выкрикивая что-то непонятное и всё время одергивая короткую, красного цвета, юбку. Другая — худая, с большой грудью, которая печально колыхалась, отвлекая и отпугивая. А вот третья, самая молодая, тихая и грустная, стояла у окна, и горячий отблеск уличных ламп золотил ее кожу. Короткие волосы делали ее совсем юной, похожей на школьницу, если бы не толстый слой косметики, но Николаичу и это нравилось, потому что выглядело тоже по-детски, мило и ненавязчиво. Ее пухлые губы и длинная тонкая шея, перетянутая кожаным ошейником с металлическими шипами, его, Николаича, окончательно убил особенно ошейник. Он совсем потерял голову от этой школьницы, крутился возле нее и пытался завести светскую беседу, вспоминая, как звучат на английском корабельные термины. Одета она была в красную короткую майку на бретельках, изумрудную юбку и яркие розовые чулки, легкие сандалии звонко шлепали при ходьбе. А еще нежный пушок на плечах и портрет Иисуса на правой лопатке, хотя была она, кажется, буддисткой. И вот Николаич извивался вокруг нее, словно уж, а они всё его подбадривали, говоря: давай, шеф, будь мужиком, ты же один из нас. Он решился ее поцеловать. Дыхание у нее было горьковато-терпким, с привкусом огня и пепла. Целовалась она умело и охотно, Николаича так еще никто в жизни не целовал. И уж тут они все не выдержали и весело заревели, показывая пальцами на возбужденно-растерянного Николаича: мол, давай, шеф, трахни этого мальчика, раз уже ты к нему так присосался, возьми его за яйца! Проститутка тоже заливалась смехом, а толстушка — та просто каталась по полу и истерично билась об него головой. И мальчик-школьник с Иисусом на спине тоже легко и презрительно смеялся, впрочем, не отпуская Николаича от себя, что вызывало новые приступы смеха. Николаич, который вмиг протрезвел и понял, что на самом деле произошло, стоял, не в силах сдвинуться с места, приходя в себя и опускаясь глубоко-глубоко под мутную теплую воду, откуда его уже никто и никогда не сможет достать.
И нужно сказать, это подействовало. Во-первых, старшие больше не осмеливались его гонять. Гоняли других, а к нему начали относиться с симпатией и пусть и сдержанной, зато искренней приязнью. Его зауважали. Как-то все вдруг поняли, что раз он не побоялся выступить в одиночку против местных, то не совсем он конченый в плане коммуникаций и социальной иерархии. А главное — это внезапно поняла и Ася, от которой уже вообще никто ничего не ждал. Поняла, и именно тогда, нужно сказать, у них всё и началось. И он вспомнил ту последнюю ночь, накануне их отъезда, когда вода была уже по-осеннему холодной и песок пропитывался ею, как хлеб молоком. Они впервые занимались любовью, спеша и догоняя время, необратимо уходившее, пытаясь наверстать все эти дни, приливы и отливы, циклоны и антициклоны, солнечные полдни и туманные вечера, даже не сбрасывая одежды, она просто расстегнула змейку на джинсах и впустила его в себя, и он с удивлением ощутил, как просто и глубоко, оказывается, можно войти в женщину. Ее бюстгальтер светился под луной, как чайка, а в волосы набивался мокрый прибрежный песок, бессовестно попадая ей под одежду.
И главное даже не то, что так произошло. Произойти могло что угодно, тем более — после такой пьянки. Главное в другом. Главное, что ему это по-настоящему понравилось. И он уже не мог забыть этого чертового китайца с его нежной кожей и длинными ногами, тот снился ему ночами, мешая спать. И этого он им так и не простил. Даже потом, когда прошло столько времени, когда он давно уже уволился и начал новую жизнь, когда попал в фирму и работал на Марлена Владленовича, боясь его и не смея выказать своего страха, — он так и не простил своей команде того стыда и того кошмарного возбуждения.
Ознакомительная версия.
