На самом деле он рад возможности уйти из квартиры, чтобы не дожидаться ее здесь. На улице, как ни странно, совсем не холодно, дует влажный ветер, и он решает пройтись пешком. Он проходит кварталов тридцать, постепенно согреваясь, по Парк-авеню, потом по Мэдисон. В офисе, кроме него, никого нет. Каждый из столов может многое сказать о характере его владельца: некоторые просто завалены бумагами, чертежами, моделями, рисунками, другие абсолютно пусты. На его столе — небольшой календарь, в котором он отмечает все важные даты, сроки сдачи проектов, встречи с клиентами. Через неделю — четвертая годовщина смерти его отца, в ближайший вторник — обед с архитектором, который, возможно, предложит ему новую работу. Никхил очень хочет сменить работу — он устал от обилия людей вокруг. Ему хотелось бы заниматься дизайном помещений, проектировать частные дома. Рядом с календарем репродукция картины Дюшана, которая ему всегда нравилась, — ярко-желтая мельница для какао-бобов, напоминающая барабанную установку, изображенная на серовато-бежевом фоне. Рядом фотография их с матерью и Соней, сделанная когда-то отцом. А дальше — маленькая фотография Мушуми, которую он случайно обнаружил заложенной в какой-то книге. Она была сделана лет десять назад, когда Мушуми еще жила в Париже. Мушуми на фотографии выглядит совсем юной, волосы распущены, глаза с тяжелыми веками опущены, не смотрят в камеру. В то время она еще не знала его, для нее он еще был Гоголем, частью детства, которое, к счастью, прошло и вряд напомнит о себе. И тем не менее после всех своих приключений, после стольких мужчин, в мужья она выбрала его. Именно с ним она решила разделить свою жизнь.
В прошлые выходные был День благодарения. Его мать, Соня, ее новый парень Бен приехали к ним, так же как и родители Мушуми. В первый раз они праздновали День благодарения у себя дома, сами принимали родственников. Пришлось купить складные стулья, чтобы все поместились в их тесной гостиной; за неделю до праздника они заказали с фермы свежую индейку, все неделю обсуждали меню. Мушуми в первый раз в жизни испекла яблочный пирог. Из уважения к Бену все говорили только по-английски. Бен — наполовину еврей, наполовину китаец, работает редактором в «Бостон глоб». Они с Соней познакомились случайно, в кафе на Ньюбери-стрит. Бен вырос в Ньютоне, недалеко от Пембертон-роуд.
Видя, как сестра тайком выходит в коридор, чтобы поцеловаться с Беном, как они украдкой держатся за руки под столом, Никхил, к своему удивлению, ощущает легкую грусть и укол зависти. Пока родственники едят индейку, печеную картошку, хлебный соус и клюквенный чатни, который приготовила его мать, он смотрит на Мушуми и спрашивает себя, что в его жизни идет не так? Они не ссорятся, они регулярно занимаются сексом, и все же… Счастлива ли она? Мушуми не предъявляет ему никаких претензий, но все чаще он замечает, что она отдаляется от него, вдруг становится рассеянной, раздражительной, подавленной. Тогда ему было некогда об этом думать: те выходные выдались особенно хлопотными — надо было расселить родственников по квартирам друзей, что уехали в отпуск и оставили им ключи. На следующий день все пошли на рынок к знакомому мяснику, где обе матери закупили баранины, а потом в ресторан, а в воскресенье отправились на концерт индийской музыки. Ему же все время хотелось взять ее за руку, спросить: «Мушуми, ты счастлива со мной? Ты не жалеешь, что вышла за меня замуж?» Но сама мысль о том, чтобы задать этот вопрос, пугала его, как будто он заранее знал, что услышит: «Да, жалею…»
Он заканчивает чертеж, критически осматривает его в свете единственной лампы, оставляет развернутым на столе, чтобы утром просмотреть еще раз. Он работал, не замечая времени, уже прошло время обеда. Пора возвращаться домой, Мушуми должна скоро вернуться. Когда он выходит на улицу, начинает холодать, свет медленно гаснет в небе. Он покупает стаканчик кофе и лепешку с фалафелем в египетском ресторане на углу, жует ее на ходу, поворачивая в сторону дома. Вдалеке возвышаются башни Всемирного торгового центра, небо за ними освещено закатным солнцем. Фалафель, завернутый в фольгу, греет его ладонь. Магазины полны народа, все покупают подарки к Рождеству. При мысли о Рождестве Никхил не испытывает радости, только желание, чтобы праздники поскорее прошли. Может быть, это признак того, что он наконец-то вырос? В этом году они отправятся на Пембертон-роуд, поскольку прошлое Рождество встречали у родителей Мушуми. Что купить ей в подарок? Он заходит в парфюмерный магазин, в обувной, потом туда, где продают сумки и чемоданы. Обычно жена намекает, чего бы ей хотелось, показывая ему разные каталоги, но в этом году она не сделала никакой подсказки. На Юнион-сквер, где в ларьках продается всякая всячина, от свечек до шалей или ювелирных изделий ручной работы, ничто не привлекает его внимания.
Он решает зайти в «Барнс-энд-Нобль» на северном углу площади, проходит в отдел художественной литературы. Глядя на бесконечные стеллажи с книгами, которых он не читал, он понимает, что абсурдно было бы дарить ей книгу просто так, ничего о ней не зная. Ему на глаза попадается путеводитель по Италии с большим количеством фотографий, запечатлевших памятники архитектуры которыми он восхищался с детства. Он никогда не был в Италии, и внезапно его охватывает злость на себя. Почему же он там так и не побывал? Что его останавливало? Внезапно решение приходит само собой: он повезет Мушуми в Венецию, вот что! Он сам распланирует их маршрут, выберет города, которые они посетят, гостиницы, все! Да, это будет прекрасно, Мушуми там тоже никогда не была, наконец-то они будут в одинаковом положении. И на Рождество он подарит ей два авиабилета, заложенные в путеводитель, вот она обрадуется! Они смогут поехать весной, когда у нее начнутся каникулы. А ему все равно давно пора в отпуск.
Никхил покупает путеводитель, быстро идет через парк, теперь ему уже не терпится увидеть жену. Он решает забежать в магазин деликатесов, купить ей всяких вкусностей: красных апельсинов, кусок пиренейского сыра, несколько ломтиков кровавой колбасы, фермерский хлеб. Наверняка она приедет голодная: нынче в самолетах практически не кормят. Он поднимает взгляд в темнеющее небо, кромка облаков все еще подернута золотой дымкой. Над головой вдруг низко пролетает стая голубей — так низко, что Гоголь инстинктивно вжимает голову в плечи, нагибается. Он чувствует себя довольно глупо — никто из прохожих не испугался. Голуби рассаживаются на ближайших деревьях, и это тоже кажется Никхилу чем-то неестественным: он столько раз видел этих жирных неуклюжих птиц на тротуарах, на крышах или проводах, но никогда — на деревьях. Но, с другой стороны, почему бы птицам не сидеть на деревьях? Что может быть естественнее? Может быть, это знак, что ему действительно предстоит поездка в Италию? Разве площадь Сан-Марко в Венеции не забита голубями?
В подъезде тепло: видимо, отопление включили.
— Она только что приехала, — сообщает ему привратник, подмигивая.
Гоголь взбегает по лестнице, счастливый лишь оттого, что она вернулась. Он представляет себе, как она входит в квартиру, бросает сумки в коридоре, идет в ванную, наливает себе бокал вина. Он кладет в карман путеводитель, который отдаст ей лишь на Рождество, похлопывает по нему рукой и звонит в дверь.
Канун Рождества. Ашима Гангули, расставив ноги, поставив между ними на табуретку большое блюдо, сидит на кухне и лепит мясные крокеты: это блюдо подают гостям, не дожидаясь основной трапезы, на маленьких бумажных тарелках. Она уже отварила огромную кастрюлю картофеля, пропустила его через мясорубку, посолила, поперчила, смешала с белком. Теперь она берет небольшие комочки приготовленного бараньего фарша и облепляет их картофельным пюре со всех сторон, следя, чтобы пюре облегало фарш так же плотно, как белок яйца облегает его желток. После этого она окунает крокет в жидкое яйцо, а потом в сухари и укладывает на поднос. Сколько заготовок она уже сделала? И не сосчитать. Когда один ряд заканчивается, она подстилает вощеную бумагу и начинает укладывать следующий ряд. Каждому гостю по три штуки, считает она, ребенку по две, да еще дюжину сверху — на всякий случай. Она вспоминает один из первых вечеров по прибытии в Америку, когда муж решил порадовать ее и приготовить крокеты, он жарил их на маленькой сковороде, черной от застарелого жира. И Гоголь с Соней в детстве всегда помогали ей готовить, при этом Соня норовила откусить кусочек крокета еще до того, как его поджарят.
Это — последняя вечеринка, которую устраивает у себя Ашима. Дом на Пембертон-роуд, в котором она прожила двадцать семь лет, дольше, чем где бы то ни было в своей жизни, продан, больше ей не принадлежит. Покупатели — семья молодого американского профессора по фамилии Уокер, он женат, у них маленькая дочка. Уокеры планируют перепланировку дома: когда они приходили сюда в последний раз, оба наперебой рассказывали ей, что собираются сделать: снести стену между кухней и гостиной, врезать лампы в подвесные потолки, заменить ковролин паркетом, а террасу превратить в крытую веранду. Ашиму охватила грусть, когда она услышала, что ее дом будет изменен до неузнаваемости, она потом очень долго переживала, пока не поняла: все, что ни делается, делается к лучшему, нет смысла цепляться за прошлое. Жаль, конечно, что имя ГАНГУЛИ исчезнет с почтового ящика, что надпись «Соня», которую дочь накорябала на двери маркером, когда научилась писать, сотрут, а отметки роста детей, которые муж делал ежегодно, закрасят белой краской.
