— Ну что, добегался?
— Товарищи, я вас прошу, уйдите отсюда, — по-прежнему хриплым голосом жалобно сказал Вадим, стоя у входа в отделение.
— Иди опохмелись, братан, — вполоборота повернув в его сторону голову, ответил Вахтанг. — Будешь нужен, мы тебя позовём.
Вадим хотел подойти поближе к покойной девушке, но Михаил опередив его, присел около неё на корточки и начал разглядывать телесные повреждения на ней. Вадим с испуганным видом отошёл обратно к дверям и внимательно стал следить за Михаилом. В эту секунду Вахтанг отвлёк Михаила от его наблюдений:
— Миша, нам же говорили, что их зарезали, а ведь у них, похоже, пулевые ранения.
— Нет, это ножевые ранения, — возразил Михаил. — То, что эти отверстия напоминают входные пулевые, это от того, что при трупном окоченении мышечные ткани вокруг раневых каналов…
— Ты меня учить будешь, сынок? — Вахтанг грубо прервал пояснения Михаила.
Вахтанг был старше Михаила на два года, но выглядел старше лет на пять, поэтому его такое обращение к Михаилу внешне могло показаться вполне пристойным.
— Так, господа офицеры, — чей-то женский голос громко остановил спор Вахтанга и Михаила. — Вы чего здесь хозяйничаете?
Мамрикашвили и Шестопалов одновременно повернули головы в сторону входа и увидели стоящую на пороге симпатичную женщину лет тридцати пяти или около сорока. Через её правую руку был перекинут белоснежный халат, а в левой руке она держала дамскую сумочку.
— Мы из военной прокуратуры, — выпрямляясь, сказал Михаил и приветливо улыбнулся понравившейся ему даме с короткой, почти мальчишеской, стрижкой. — Лейтенант Шестопалов. Можно просто — Миша.
— Анна Сергеевна Чижикова. Эксперт, — назвалась дама.
— Мы прибыли на вскрытие, Анна Сергеевна, — доложился Вахтанг.
— Первый раз сталкиваюсь с военной прокуратурой, — сказала Анна Сергеевна. — И в первый раз столкнулась с тем, что трупы то в морг привозят, то обратно куда-то увозят. Потом снова сюда везут.
— Ой, — кисло поморщился Вахтанг. — Вы что, наших армейских начальников не знаете? Эти тупицы обязательно всё перепутают. Русским генералам даже простую сда-300
чу в плен своей армии никогда грамотно организовать не удавалось. Вот и приходилось солдатикам всегда воевать до победы.
Никак не отреагировав на юмор, Анна Сергеевна надела халат и пригласила пройти офицеров к себе в кабинет. Вахтанг последовал за ней первым, а Михаил за ним. Хмурый Вадим пошёл позади всех. Идя по коридору, Михаил резко поскользнулся и чуть не упал. Опершись рукой о стену, он посмотрел под ноги: к подошве правого ботинка прилип использованный презерватив. Взглянув на идущего сзади Вадима, Михаил злобно прошипел на него:
— Что за блядство ты здесь развёл?
Лицо Вадима перекосилось от неприятной, необъяснимой улыбки…
"— Впервые с царством мёртвых я повстречался, когда мне было семь или восемь лет, — словно закадровый комментатор криминального телерепортажа Рудольф Карлович Краус негромко, но проникновенно начал читать записи из замызганной тетрадки перед собой. — Это знакомство было как бы случайным. Летним днём, когда мать была на работе и её единственный ребёнок был предоставлен самому себе, я бродил по лесу и собирал цветы. Не помню уж, о чём я думал, какие детские радости или печали переполняли меня. Помню лишь, что от того одиночества среди лесных деревьев и высоких трав мне было спокойно и хорошо. Такое спокойствие бывает только в одиночестве, причём для человека, который ищет его и находит. У меня не было сестёр и братьев, а с мальчиками и девочками с нашего двора мне дружить не хотелось. Было неинтересно. Они всегда мне казались пустыми заводными игрушками. Как куклы или механические машинки. Ну и что, что они кричат, визжат, бегают и прыгают? Мне кажется, что уже с раннего детства я искал понимания и того особого внутреннего единства и родства с теми, кто готов пусть не словами, но хотя бы молчанием согласиться со мной…"
Рудольф Карлович оторвался от чтения и посмотрел на Вадима. Тот сидел на своём стуле, опустив глаза в пол. За годы одиночества Вадим привык разговаривать сам с собой. Лишь только безмолвные мертвецы были покорными слушателями его внутреннего монолога. Иногда в подобных беседах Вадим читал им рассказы из написанной о себе самом книги. Но сейчас всё было наоборот: люди в белых халатах, сидевшие за столом напротив него, живо интересовались его душевными переживаниями. В лучах искусственного, мертвецкого света люминесцентных ламп в их глазах поблёскивал профессиональный интерес к нему.
"— Уже возвращаясь домой, медленно шагая по пути из леса, я вышел на пригорок, — продолжил читать вслух записи из тетрадки Рудольф Карлович. — За ним лежала небольшая лесная опушка, посреди которой мрачно застыло огромное корявое дерево — старая берёза своей огромной развесистой кроной обрушила плотную тень вокруг своего умирающего, покрытого чагой и трутовиками, почерневшего ствола. У подножия этого лесного великана виднелся небольшой памятник, окружённый с четырех сторон могильной оградой — тяжёлые цепи свисали на невысоких железных столбцах. Из любопытства я подошёл поближе к этому маленькому, уединённому от мирской суеты, спрятанному в лесу мемориалу. Оказалось, он был сооружён родителями погибшего здесь мальчика. Стоя у памятника, вглядываясь в скорбную надпись на нём и бронзовый барельеф юного пионера, я представил себе, как произошла его смерть. Я поднял голову вверх — высоко надо мной были протянуты длинные серые ветви, скрывающиеся в тёмно-зелёной листве. Забравшись на дерево, мальчик, видимо, сорвался вниз, а может, одна из этих ветвей от старости и тяжести сломалась под ним. Я оглянулся вокруг — вся лесная опушка была залита жарким солнцем, но под кроной берёзы, где у памятника стоял я, была прохладная тень. Под солнечными лучами кипела жизнь насекомых — разноцветные бабочки кружились в воздушном танце, в траве стрекотали кузнечики, неутомимо жужжали шмели, но возле старого дерева было спокойствие и отстранённая тишина. Казалось, что здесь застыли вечная память и скорбь. Я положил у подножия памятника собранные незадолго до этого цветы. Это был абсолютно искренний жест с моей стороны — уважение к смерти… И в этот момент необъяснимое, очень глубокое чувство овладело мной, я заплакал. Слёзы были не от того, что мне стало жаль мальчика, которого я никогда не знал, а от того, что мёртвые уходят от нас навсегда. Конечно, я бы в тот момент не смог это выразить словами, как я могу сделать это сейчас, но чувства, которые я испытал тогда, в тот день из моего далёкого детства, я не забуду никогда. Это чувство навсегда осталось в моей душевной памяти. Это чувство потери целого мира… Я стоял у этого памятника очень долго. Слёзы катились по моим щекам тёплыми струйками, и я даже не пытался их утирать. Наверно, я был в состоянии заторможенности…"
Рудольф Карлович опять оторвался от чтения и обратился к Вадиму:
— Тут вырвано несколько листов. Можете пояснить, почему?
Вадим достал из кармана носовой платок, медленно протёр глаза и, аккуратно сложив его болезненно опухшими руками, положил обратно. Выдержав недолгую паузу, он пожал плечами. Краус продолжил чтение:
"— С тех пор я начал играть в похороны. Даже нескольких соседских рябят мне иногда удавалось привлечь к этой игре. Ненадолго, конечно. Им хотелось в "войнушку", "казаков-разбойников". Приходилось прибегать к хитрости — мол, вот убили боевого товарища, надо похоронить… Этот краткий период их согласия со мной доставлял мне скрытую радость. Скрытую среди печального спокойствия, овладевавшего мною во время погребального ритуала. Но взрослые, родители этих ребят, прознав про такие игры, запретили своим детям "хоронить друг друга". Позже они запретили и общаться со мной. Так я остался один…
Однажды в сарае во дворе своего дома я нашёл несколько мёртвых жучков. Я слепил им из пластиллина крошечные гробы и похоронил их в саду. Вскоре я соорудил там небольшое кладбище для найденных мёртвых жучков, мух и других насекомых. Многих я ловил специально, чтобы похоронить. В это же время, когда я видел в кино похороны, я стал замечать какую-то в этом фальшь, неестественность. Только спустя некоторое время я понял, что в гробу не было мертвеца. Я видел, ощущал, что это лежит живой артист, затаивший дыхание, с закрытыми глазами. И не более. Только в документальных фильмах про фашистов я видел то, что мне нравилось. Там было много настоящих мёртвых. И это чёрно-белое обаяние национал-социализма… Вечное…"
— А может, хватит? — раздражённо прервал чтение Рудольфа Карловича Вадим. — Вы же это наверняка уже раз десять прочитали… Обсудили между собой… Зачем при мне читать? Вслух…
Бердников Борис Константинович — старший экспертной группы — с молчаливым ликованием посмотрел на Вадима. Идея зачитать отрывки из дневниковых записей при Вадиме вслух принадлежала Бердникову. Перед началом экспертизы это он убедил своих коллег — Крауса Рудольфа Карловича и Люблянского Якова Ефимовича — в необходимости вызвать раздражение у молчаливого флегматичного пациента, вывести его из состояния психического равновесия, разорвать пелену его замкнутости. Похоже, это удалось.
