— Померев от сердца, — охотно поясняет тот, — ты разом избавишься от всех своих фобий и второстепенных болячек, которые только расстраивают тебя, треплют нервы и отвлекают от главной болезни, на которой тебе и следовало бы сосредоточиться. Ты посмотри, какая получается картина, — говорит приятель приподнятым тоном, — ты быстренько помрешь и оставишь смерть с носом. Она ведь рассчитывает, что ты будешь долго мучиться. А так ты раз — и в дамках! Я бы на твоем месте долго не канителился. Само провидение, — он весело смотрит на часы, — само провидение подсказывает тебе прекрасный выход из создавшегося положения!
Спустя неделю после похорон друга он всем рассказывал:
— Тогда, после моих слов, Толик так приободрился".
(почти по Довлатову).
"Написал роман. О предательстве подруги, которой героиня поверяла свои амурные тайны. Задумался о названии. Хотелось назвать как-то позаковыристей.
Придумал: "Конфидент истины".
Что означает красивое слово "конфидент", не знал.
Но название нравилось.
Мораль? Причем здесь мораль, если тираж разошелся моментально!"
"В парикмахерской, усаживаясь в кресло, он каждый раз внушал мастеру:
— Ставлю перед вами задачу исключительной государственной важности: постричь на "отлично"!
После окончания стрижки долго изучал свое отражение в зеркале. Наконец выносил вердикт.
— С прискорбием констатирую, с поставленной задачей вы не справились. Исполнение на двойку с минусом.
Платить отказывался. Ему грозили милицией. А он — судом".
"Наутро, в спальне, соблазненной девушке, которой накануне клятвенно обещал жениться:
— Увы, ты не оправдала моих надежд, — говорит с горечью. — Поэтому встреча объявляется товарищеской".
"Послеобеденная беседа писателя и критика об А.П. Чехове, имевшая место в
санатории имени А.В. Луначарского 19 сентября 2009 года.
******************
— Зачем Чехов предпринял это свое дурацкое путешествие на Сахалин? Чтобы подхватить там чахотку и помереть в сорок четыре?..
— А вы читали его "Сахалин"?
— Начинал… Осилил две страницы. Больше не смог, скукотища
смертельная! Знаю одно, Чехову вся эта его затея с Сахалином стоила жизни, она ничего ему не принесла… Останься он в России, может, дожил бы до старости и, помимо "Чайки", "Трех сестер" и "Дяди Вани", написал бы еще десяток-другой гениальных пьес.
— Ничего бы он не написал. Если бы вы внимательно до конца прочитали его записки, вы бы поняли, что именно там, на Сахалине, Чехов сформировался как великий драматург, великий гуманист и великий человек. Там его чистая душа заболела болью всей России. Без этой боли не было бы того Чехова, которого знает весь мир. Чехов собственными глазами увидел жизнь русского человека. Это не увидишь из окна кондитерской на Невском. Не было бы Сахалина, не было бы и чеховских великих пьес. Хотя в них, кажется, ничего впрямую о Сахалине и не говорится. Его поездка — это глубоко обдуманный, не по годам мудрый, шаг. Вообще, Чехов явление уникальное. Он, в то время уже известный и обласканный славой писатель, не просто отбывал время на Сахалине, он там проделал скрупулезную, тяжелую работу. Читаешь, и кажется, что не писательство, а сбор статистических и иных данных — дело всей его жизни. Я спросил себя, способен ли кто-то в наше время на подобный шаг? Я спрашивал себя, зачем ему было все это нужно? Ответ пришел, когда я перевернул последнюю страницу записок. Я понял: Чехов любил людей. Всяких, всех. Он желал им добра. Страшно страдал от сознания того, что от него мало что зависит. Единственное, что он мог реально для людей сделать, это написать о них правду. Для этого надо было писать не чернилами, а кровью. И Чехов так и делал.
— Глупости! Все это не более чем красивые слова! Совершенно необязательно
отправляться за тридевять земель, чтобы выковать внутри себя гения. Гении живут по своим законам. Гении рождаются не на Сахалине, а в других, куда более тонких и нежных сферах. Поэтому, поедет потенциальный титан мысли куда-то или не поедет, он все равно останется гением, потому что гений самодостаточен, и путь его предначертан свыше. А поездка Чехова — это трагическая ошибка великого человека, которая привела его к преждевременному
концу. И если бы Чехов не поехал, то он в любом случае написал бы и "Чайку", и "Иванова" и "Вишневый сад". Скорее всего, эти пьесы были бы написаны иначе. Тут вы правы. Иначе. Но это совсем не значит, что — хуже".
Некоторое время приятели смотрят друг на друга с неприязнью. Потом жизнь в ее
обывательском понимании берет свое, они вспоминают, что скоро ужин. Критик вздыхает,
встает с кресла, помогает подняться писателю, и оба направляются в столовую, где их ждет стол с пуляркой по-генуэзски и бисквиты а-ля доктор Терье".
"Каждый день он заканчивал фразой:
— Многие из нас не живут, а играют в жизнь. Разыгрывают, так сказать, партию, где на кону не деньги, а собственные судьбы.
Сказав это, он вздыхал, чесал грудь под майкой, ложился в кровать и, счастливый, засыпал".
"Песня:
Средь шумного бала, случа-айно,
конво-ойный засну-ул на посту-у…"
"Как-то разоткровенничался…
— Я когда слушаю Окуджаву, слезами умываюсь.
— Я — тоже, — помолчав, признался Тит. — Солдаты с девками прощались, слезами девки умывались".
Вот же циник! Ничего святого! Рос маленьким гадким утёнком, этаким маленьким гаденышем, рос, рос и превратился не в лебедя, а в большого гада.
Ага, а вот и надорванная вырезка из "Советской культуры".
"Позитивистский релятивизм — литературная тенденция, к которой принадлежит всё творчество Рафаила Майского. Он, собственно, и является родоначальником этого до конца еще не установившегося, непонятого, расхлябанного и шатающегося направления. Помимо этого, в его произведениях царит дух наивного примитивизма начала двадцатого века. Шнейерсона по праву можно назвать литературным Пиросманишвили нашего вре…"
Концовка отсутствует, не поймешь, что там дальше: уничижительная хула или пышный дифирамб…
"Страшный дурак. Кто-то сказал ему, что он очень похоже копирует Раневскую.
По поводу и без повода голосом Фаины Георгиевны говорит: "Деточка, вы говно!" Вечно ходит с побитой рожей".
"Этика — философское учение о морали.
Эстетика — красота, художественность.
Этике можно научить.
Эстетике тоже можно научить. Если без устали твердить, что прекрасное лучше безобразного, вкусное вкуснее невкусного, удобное удобней неудобного и т. д."
"Выпячивая грудь, орал: "Я гуманист! Я работаю в мосгорканализации!""
"Обертон — тон, возникающий рядом с основным. Так же как и унтертон. Только обертон — выше, а унтертон — ниже.
Пушкин — основной тон.
Булгарин — унтертон.
Платонов — основной тон.
Всеволод Вишневский — унтертон.
В наши дни: Довлатов — обертон, Веллер, соответственно, — унтертон…
Если бы унтертоны имели градацию, то Веллер находился бы на самой нижней ее строчке. Рядом с грохочущим барабаном. Или захлебывающейся от слюней пастушьей свирелью".
"Хилиазм — учение о тысячелетнем царствовании Христа".
Зачем нужно было придумывать такое учение? Есть же библия, в конце концов…
"Да, я боюсь будущего. Вернее, я боюсь неясности. Что будет со мной, когда я превращусь в нечеловека (по А.Чехову)? Вообще, исчезновение личности, пожалуй, самая большая загадка, с которой сталкивается тот, кто склонен задумываться о вечности… Был человек, и вдруг — бац, и нет его!"
Что тут скажешь? Действительно, нехорошо…
"Поддали.
Затеяли спор.
Кто больше весит: кит иди слон.
Зубрицкий сказал: кит. Вес кашалота, по его уверениям, может достигать двухсот тонн.
Все задумались, уж больно много…
Тщетно попытались осмыслить эту совершенно невообразимую цифру.
Двести тонн, двести тысяч килограммов, невероятная гора мяса, костей, сухожилий, горячей крови, и всё это живет, дышит, двигается, пульсирует, повинуется одному мозгу и принадлежит одному существу…
— Не может быть! — воскликнул Герман. — Не может быть! — повторил он и принялся обосновывать свои сомнения.
