Привычным, но еще не прекрасным! И коль скоро мне выпало превратить все это уже такое привычное в то прекрасное, я просто не имею права сиднем сидеть, сложив руки на животе. Ведь там, в вечности каждого из нас спросят сурово: как, как ты распорядился своим даром?
Кроме нас в номере никого нет.
Время от времени Юля раскрывает свою ладонь и заглядывает в нее, словно в маршрутный лист: куда дальше?
Дальше некуда!
Никаких других движений!
– Сядь, – предлагаю я.
Она стоит у открытого окна.
– Присаживайся, – говорю я и подношу ей стул.
Двадцать седьмой этаж!
Я вижу, что она готова даже выпрыгнуть из окна, чтобы лететь в свою…
Меня знобит. Я готов ее…
Не знаю, как она представляет себе наше будущее.
Ее желание (летать!) я мысленно отвергаю. И лихорадочно ищу возможность удовлетворить хоть какую-то его часть.
– Хорошо, – говорю я, – будь по-твоему. Завтра…
– Что?!. Что завтра?! – взрывается Юля.
Нужно видеть ее глаза!
(Жора бы сказал: «Air de reine!» (Царственный взор!»).
Я сажусь на принесенный мною стул, чтобы устоять перед этим взглядом.
К счастью ладонь ей уже не нужна.
– Через час, – произношу я как можно более равнодушно, – мы вылетаем, и уже завтра ты будешь…
– Язналаязналаятакизналая…
Я знал, что она давно знает, что лучшим подарком ко дню своего рождения для нее является путешествие в очередную страну ее мечт и грёз. Прошлый раз это был Кипр. Или Крит? Кипр! Точно Кипр, родина ее детства.
Или Корсика?..
Голова кругом от этих… От этого…
Какие там сборы? Купальник, расческа, то, сё… Ей даже зеркальце не понадобится, говорит она.
Слушай, – вдруг спрашивает моя Юленька, – а кто такая эта твоя Фарида, которую ты то и дело называешь своей Фалюсенькой?
Я как раз звоню по телефону (делаю только вид), поэтому могу и не отвечать.
У нее уже были такие подарки: Аляска, Тибет, Джомолунгма… Пик Кеш, Мертвое море… На Кипре она, наконец, поведала мне историю своей первой любви… Коротко, вкратце и кротко… Несколько тихих беззащитных фраз. Мое воображение раздуло эту историю в пышущего жаром слона. В мамонта! Да, в мамонта! Вот с такими бивнями!
Я даже взревновал тогда Юлю к этому парню. Потом каялся, клялся…
Я до сих пор не уверен, что Кипр ее родина. Родина там, однажды призналась Юля, где тебя всегда ждут.
Теперь ее ждала, да-да, новая родина.
– Я так и знала, – говорит Юля, встав на цыпочки, чтобы своими губами дотянуться до моей щеки, – спасибо, милый. Я уже даже вещи сложила, вот…
Теперь она добывает из шкафа свою сумочку, которую я ей привез из какой-то африканской страны. Кожа крокодилья, ручная работа. Она бы никогда на это не согласилась – принять мой подарок – если бы не была уверена, что ради нее погиб этот крокодил. Да нет же, уверял я ее, жив твой крокодил, кожа искусственная, ей и цена-то всего-ничего, крокодил же твой стоит бешеных денег.
– Вот, – говорит она, – видишь…
Я вижу только блеск ее глаз. В уголках уже вызрели бусинки слёз, которые вот-вот рухнут переполненной Ниагарой…
– Я только губы подкрашу, – говорит она.
Я готов ее укусить!
Я держу в руках туристический справочник, читаю: «Государство расположено в юго-западной части Тихого океана, занимающее архипелаг Новые Гебриды, в состав которого входит около 80 гористых островов вулканического происхождения. Самая высокая вершина – Табвемасана, 1879 м. На большинстве островов есть реки, питаемые дождями.
Название страны в переводе с местного языка переводится как «навсегда на нашей земле».
– Навсегда, – произношу я, – правда, здорово?
– Правда, – говорит Юля. В 1879 году родился мой прадед! Надо же!..
Жить, слившись душой и телом с природой, – еще одна из ее заветных мечт.
Я бы осталась жить на этом острове, – говорит она, – но знаешь…
Остров Эфате на берегу залива Меле… Она без ума не только от аромата кофе, но и от запаха копры!
Нетронутый рай Океании!
Я же, во имя этой её неписаной религии, которую она вот уже третий год исповедует, готов на любую жертву!
Или пятый…
– Ты же знаешь, что здесь живут самые счастливые люди на Земле.
Об этом я ей рассказывал раз семь или восемь. Да сто тысяч раз!
– Брось, – говорю я, – этого не может быть!
– Ты мне так и не ответил, – говорит Юля.
– Что, – спрашиваю я, – ах, это? Конечно, конечно! Ну да! Обязательно купим!
Юля мечтает приобрести на Суматре какие-то пряности, какие-то корни или травы, которых нигде в мире не сыщешь – составные части рецепта молодости. Но спрашивает она не об этом, я-то знаю: о Фариде! Поэтому и прячусь за новый вопрос:
– Тебе не кажется, что этот принц чересчур любопытен?
Столица – Порт-Вила, население – 200 тысяч. Это всего два-три наших футбольных стадиона. Плотность, правда, всего 16 человек на квадратный километр. Тут локоть соседа не упирается тебе в бок. Да и не докричишься…
– Ага, – говорит Юля, – кажется…
Наша Пирамида, которая ведь по сути и призвана стать новым раем, ей не совсем подходит. У вас, говорит она, чересчур много всяких условностей. Простота простотой, но ее нужно выковыривать из камня, выгрызать, ага, высекать резцом ваше совершенство. Работать как Роден, отбрасывая все лишнее. Это – мучительно. Это – кабала…
Она готова, я знаю, жить в муках, но ради чего?
– А какая здесь средняя продолжительность жизни? – спрашивает она.
– Семьдесят семь лет.
– Пф! Всего-то?..
Я пожимаю плечами, мол, что есть, то есть.
– Я готова здесь жить и подольше, хоть сто лет.
Да, да, это я знаю.
– Ты позвонил Амалии? Она встретит нас?
Обойдется твоя Амалия!
– А как же! – вру я.
– Вот, – говорит она, – я и готова… Смотри!..
Я просто слепну! Её магнетическое обаяние сведёт меня с ума. Я готов ее загрызть!..
– Счас… Секундочку…
Мне просто нечем крыть: ведь жизнь – это мука, жить же в совершенстве – мука вдвойне.
– Здесь даже акулы ручные! – произносит она, крася ресницы.
– Правда?!.
Валюта – вату.
– И самый дружелюбный на планете вулкан!..
– Угу…
– Ну вот… Как я тебе?…
Я признаю: она ослепительна! Я готов тут же взять ее и нести на руках, на выпростанных вверх руках высоко над головой… Я готов сотворить из своих ладоней трон для нее, для Нее – Богини…
Так носят только То, Что тебе наиболее дорого, только Тех, Кто сросся с тобой, только Ту Единственную…
Я готов!
Да, – Божественную…
Она царит в моей душе, как Мария царит во Вселенной.
Я готов съесть ее до самой последней косточки, до последней капельки крови… Выпить!
Вампир!
Я понимаю и это: моя жизнь в ее руках.
Фарида – значит Жемчужина! С арабского… Турки же говорят «Птичка певчая». А Фалюсенька – так ее называю я. Я и ее друзья. Я называю ее…
Я пока не придумал для нее названия.
Мы приехали в аэропорт Бауэрфилд за час до вылета…
И вот уже гул турбин, ночь, под ногами Индийский океан… Или все еще Тихий?
Мы вылетели из Вилы в 10.40 по местному времени, Соломоновы острова, Гвинея, Джакарта, Сингапур…
Теперь ночь…
Июль, завтра четвертое…
Какой июль? Какое четвертое?!.
Умопомрачение: новый год на носу!
В сотый раз я рассказываю ей анекдот о глухой акуле. Я всегда его рассказываю, когда мы летим над океаном, и всегда она лишь кивает, мол, да-да, я помню. Теперь же я даю ей возможность не сдерживать свою радость, и Юля благодарна за это. Ее искренний звонкий смех вырывается из нее как пар из гудка. Смех – как проявление радости! И, конечно же, будит сидящих рядом пассажиров, которые, протерев кулаком глаза и глядя на Юлю, тоже улыбаются…
Я смотрю на часы: 00.00.
– Поздравляю, – говорю я, когда ей удается справиться со своей радостью.
Теперь она смотрит на меня с удивлением: с чем ещё-то?
– Поздравляю, – говорю я еще раз, и преподношу ей ромашки.
– Ах!..
– Да…
И целую ее в щеку.
– Слушай…
Я показываю ей часы: 00.01.
– Ах, да! Дадада…
Она смотрит на свои:
– Уже первое января.
– Надеюсь, – произношу я, – я сегодня твой первый мужчина…
– Сегодня и всегда, – говорит Юля, – вдыхая аромат островных ромашек.
Она высвобождает себя из плена ремня, поудобней устраивается в кресле.
– Желтые, – говорит она, все еще любуясь ромашками, – спасибо, милый… Как те хризантемы, помнишь?
Разве я должен помнить те ее хризантемы?
– Да-да, – я киваю, – конечно, помню.
– В моей «Тысяче».
Я продолжаю кивать: конечно, конечно…
Мы придумываем на ходу наши праздники, чтобы чаще в них жить. Вот сегодня мы придумали Юлин июльский день рождения (четвертого), хотя завтра уже новый год (2011-й, тоже четверка!). Не завтра – сегодня! Сейчас!..
Я бы эту её «Тысячу», думаю я, растрощил, разметал на мелкие кусочки. Воздвигнутые ею миражи меня не восхищают. Может быть, ревность? Ага… Я стыжусь своей собственной, вдруг настигшей меня и пригвоздившей к стене, иезуитской мысли: я ревную ее. Я ревную ее даже к ее собственным запястьям!
