Похоже, все-таки перебрал. Раньше с ним этого не случалось.
– Папа... Никто никого не судит: ни тебя, ни маму. Ни тем более интеллигенцию. Мне просто стало обидно: все пользуются своей специальностью, а я молчу...
– Почему же все? – Галка-Лисичка улыбается. – Я вот – тоже молчу. Но это не значит, что мне нечего сказать.
– Ну, скажи... – Родион гладит лисью лапку. – Что ты об этом думаешь?
– Об интеллигенции? – она переспрашивает кокетливо. – Ни-че-го. Мое дело – лечить. Человек – пациент. И вообще, – она закидывает за спину пушистый хвостик, – врач имеет дело с телесными недугами, а этот... как его... ментальный...
– Кому еще торта?
– Родик, умоляю, – Галка-Лисичка восклицает испуганно. – Неси аккуратно. Опять вляпаешься. У тебя же единственный костюм...
– Может, ты прекратишь? – он шипит всеми согласными.
Марго усмехается. Ее усмешка вьется холодной змейкой:
– Не понимаю, чего тут стесняться? У меня тоже одно выходное платье, и что?
Родион встает. Лисичкины глаза провожают его растерянно:
– Ну зачем ты так?
– А пусть тренируется, – Марго парирует холодно. – Наполеоновские планы, а мается от сущей ерунды...
– Одно не исключает другого, – Виталик отщипывает кусочек торта. – М-м-м... Нектар и амброзия. Завтра сажусь на диету.
– Психиатра на вас нет, – Марго фыркает.
– А то бы – что? – он дополняет вопрос изящным жестом.
Мой бывший смахивает крошки:
– Я так и не понял. Вы полагаете, что идея интеллигенции себя исчерпала?
– Я? – Виталий крутит ложечкой. – Хотите знать мое мнение? Извольте. На ваш вопрос я отвечаю: да. Исчерпала и слава богу. Я – сторонник европеизации. Чтобы здесь, в России, вышло что-нибудь путное, надо не болтать, а пахать. Только на этом пути мы имеем шанс стать наконец Европой...
– Хотелось бы только знать... какое место вы отводите этике? Или вы думаете, что все это лишнее: осуждение преступной власти, чуткость к страданиям народа, желание докопаться до истины. Наконец стремление впитать в себя культуру прошлого...
Родион пробирается по стенке, занимает свое место.
– Вот именно. Извините, но именно лишнее, – он щурится презрительно. – Главный лозунг эпохи: что можно Юпитеру, нельзя быку. В наших условиях задача умного человека сводится к одному: вписаться в круг допущенных. К свободе, к возможностям, к ресурсам... Да, – он кивает, опережая возражения. – Мне очень жаль тех, кого гнобят. Но именно из этого я вынужден сделать вывод: или я, или – меня. Или вырвусь, или... Я не интеллигент, чтобы жертвовать собой. Да и было бы ради кого... Ради народа – источника неизреченной мудрости? Наш народ – не источник, а такой же симулякр. К тому же опасный. Бессмысленная и беспощадная масса, в чьи так называемые головы можно вправить любую вертикаль. Но при одном условии: если она не осмыслена, а смыслоподобна. Вот и весь фокус! – он складывает ладони. – Вуаля!
– Причем для этого требуется до смешного мало, – Виталий подхватывает. – Сыграть на их стремлении к сытой жизни, тем более что сытость, как наш народ ее себе представляет, обеспечивается простейшим набором продуктов. За это они готовы чувствовать себя благодарными: Господу Богу или лидеру. И тот и другой это понимают и, главное, эффективно используют. Разве можно их за это осуждать? Пора отдать себе отчет: и боги, и лидеры – из народа и для народа. Короче, – он обводит стол сытыми глазами, – из этого надо вынырнуть... Любой ценой.
– Вы имеете в виду уехать на Запад?
– Ну... – Родион тянет, – как частный случай. Но вообще... Перейти на следующий уровень. Как в компьютерной игре: другие возможности, другие скорости. Не каждый выдержит, но кто-то же должен: почему не мы?..
Его глаза затягиваются поволокой, как будто он чувствует смертельную усталость. Я думаю: этим детям не хватает выносливости. Никто из них не жил в условиях нашей вечности, когда спор ведется десятилетиями.
– Нас-то вы в чем обвиняете? – представитель отцов складывает руки.
– Как в чем? В том, что вы упустили время. Ваша перестройка давала возможность сделать решающий рывок. Если бы родители обеспечили мне приличный стартовый капитал...
– Родик хочет сказать, что печься надо было не о народе, а о собственных отпрысках. Но сначала – о себе, – на этот раз даже Марго выступает на их стороне.
– Народ – это те, кого используют. Вот и вся несказанная тайна. Кстати, по нынешним временам, интеллигенция и есть – народ. Жалкий и обездоленный. И нет никого – вроде вас, бывшей советской интеллигенции, чтобы встать на вашу же защиту: пожертвовать собой, превратиться в потерянное поколение, не ожидающее воздаяния при жизни.
– Я не понимаю... – бывший интеллигент смотрит на свои руки, как будто его плоть тает на глазах. – Что? Что именно вы собираетесь сделать?
– Лично я собираюсь вписаться в мировую цивилизацию, потому что эта – гибнущий корабль. Большая, но маргинальная система. Возрождение великой державы – смехотворный миф. Паши не паши, никакой европеизации не будет. Если такая возможность и была, она безнадежно упущена. И знаете когда? Когда ваш Петр Первый поставил на личное, а не на родовое дворянство. Парвеню помнит, чего он может лишиться. Вывод: новая элита всегда будет выслуживаться.
– Вы... все так полагаете?
– Ну что вы... – Родион отвечает подчеркнуто вежливо. – Такие, как мы, слава богу, в меньшинстве. Большинство наших сверстников как раз таки предпочтут выслуживаться. Так что не беспокойтесь. Великого переселения не будет.
Я знаю, о чем он думает: в свое время он тоже был в меньшинстве. Среди тех, кто любил отчизну странною любовью, замешанной на чувстве стыда: за марксизм-ленинизм. За танки, ползущие по чужим улицам. За мокрые губы целующихся старцев. За джинсы, сшитые из отечественной холстины. За вечное верещание соек... В каком-то смысле этих детей можно назвать его наследниками.
Бывший интеллигент смотрит беззащитно. Нет. Эти дети, так похожие на сирот, другие. И говорят о другом.
– Вы хотите... стать капиталом, которому все равно где работать? Лишь бы получать прибыль...
Родион пожимает плечами:
– Можно сказать и так. Пока все не рухнуло, есть уникальная возможность: не жертвовать собой, как ваши эмигранты, а стартовать в привычных условиях. Чтобы потом, когда жареный петух клюнет, вписаться в западные реалии – перетечь... – он ищет правильное слово, – как деньги. Со счета на счет.
– А вы, – представитель отцов медлит, собираясь с мыслями, – не боитесь, что вас тоже разворуют?.. Как когда-то – нас...
Я смотрю выразительно: родителям пора знать меру – оставить детей одних. Пусть поговорят о своем, обсудят насущные проблемы. Тем более отец именинницы изрядно выпил.
Он выбирается из-за стола.
Гости тоже встают, прощаются вежливо:
– Спасибо.
– Всего вам доброго.
– Приятно было познакомиться.
Он идет к двери, машинально ощупывая карманы. В одном из них лежит его верная книжица. Сегодня так и не сумел воспользоваться.
– Руккола... При чем здесь руккола? – его язык заплетается. – Ты тоже... думаешь, что я... проиграл?
Я молчу. Дожидаюсь, пока он наденет ботинки.
– А где... табуретка? Завязать шнурки... – Он садится на корточки. – Заморочили голову. Интеллигенция... Декабристы.
– Ну, взял бы и сам заморочил. В конце концов, декабристы – твоя специальность. Или, как ты выражаешься, поприще.
Он выпрямляется. Стоит, держась за косяк.
– Разговаривать с дилетантами?
– С дилетантами. Которые тебя сделали, – последнюю фразу я произношу с удовольствием.
На это ему нечего возразить.
Хозяйка имеет право заняться кухонными делами. Я счищаю кости, сбрасываю в помойное ведро. Раковина завалена грязной посудой.
– Проветрилось. Закрой.
Из окна несет холодом.
Моя подруга опять за спиной. Берет из моих рук, вытирает чистые тарелки:
– В сущности, эти дети правы. Если у нас с тобой будут общие внуки... Пусть знают с младых ногтей, готовятся заранее.
– К чему? – мне неприятно это слышать.
– К тому. Большинство населения составляют рабочие особи: строят, доставляют пищу, кормят молодь. Вот, – она стоит на сквозняке, – как я.
– Ты?!
– Не сейчас, раньше, когда мы с тобой были вместе...
– А я? Я – что? Не доставляла? Сидела сложа руки?
– Ты, – Яна тянется к рюмке, – доставляла, но считала себя муравьиной царицей. А я – рабочая самка. Так, подай-принеси...
– Закрой! Холодно!
– Бывают случаи, – она не слушает, – когда несколько самок основывают новый муравейник. Сообща ухаживают за личинками, но потом между ними начинается ожесточенная борьба. В результате в живых остается одна... Угадай, – она грозит пьяным пальцем, – которая из нас осталась в живых?..
Раньше она так не пьянела. Во всяком случае, не так быстро.
