Раньше она так не пьянела. Во всяком случае, не так быстро.
– Хватит, – я прошу, – убирай бутылку.
– Да осталось-то... – Яна разжимает пальцы. Рюмка катится по полу. – Ой, – она смотрит внимательно, – чуть не упала! Ничего... А мы возьмем и подбере-ем... Уже-е подобрали... Что плохо лежало... Один муравей – находчив, – она лезет под стол, шарит неловкими пальцами, – но нетерпелив. Другой может повторять однообразные действия... Надо же, – вылезает с рюмкой, – не разбилась... Одни становятся разведчиками. Или охотниками. Другие, муравьиные колхозники, разводят тлей...
Миллион, миллион, миллион алых ро-оз...
Из окна, из окна, из окна видишь ты-ы...
Кто влюблен, кто влюблен и всерье-ез...
Свою жизнь для тебя преврати-ит в цветы-ы...
Из комнаты доносится советская песня. К своему хеппенингу Александра подготовилась серьезно. Подобрала достойный репертуар.
Я поправляю тяжелые розы. Когда гости уйдут, их надо положить в ванну...
Я помню тот разговор. Как будто его сняли скрытой камерой, чтобы потом меня шантажировать.
«Ну при чем здесь это: царицы, разведчики, колхозники... Все изменится. Надо немного подождать». – «Старости? – В Янином голосе проступила пьяная серьезность. – Ну, дождемся, и что?.. Кстати, занятия муравья не связаны с возрастом. Значительная часть особей может исполнять одни и те же обязанности. Всю жизнь. Например, няньки или училки. Кастовый принцип. Как у индусов... Вот, например, взять меня. Работаю в школе. Зарплата – одна тысяча. Рублей. И ни в чем себе не отказывай. Причем, заметь, это – полторы ставки. У тебя – сто. Тысяч рублей. Ровно в сто раз, – она упирается локтями. – Вот я и думаю: а может, все послать?» – «Если хочешь...» – я боялась ее обидеть.
«Нет, – она сказала, – нельзя. Одичаю и взвою. И так-то... – Ее локти соскользнули с клеенки. – Все, сеанс окончен. Надо пожрать, а то совсем расклеюсь... И тебе будет меня... не хватать», – ее глаза тлеют.
В свое время от этого глагола образовалось существительное тлен.
В федеральных вариантах ЕГЭ такой вариант предусмотрен. Из предложений 1–6 выпишите слово, образованное суффиксальным способом. Часть 2; вопрос В1.
– Уже не хватает. – Один из двоих должен быть умнее. На этот раз пусть это буду я.
– И мне, – Яна отвечает трезвым голосом. – Знаешь, иногда мне кажется... Ты – единственное, чего мне не хватает.
– Не чего, а кого. Ты путаешь. Одушевленные с неодушевленными.
– Да какая разница! – Она машет воображаемой рукой.
– Одушевленные существительные обозначают лиц и животных, неодушевленные – предметы, растения и явления неживой природы.
– Ты в этом уверена? – она роется в сумочке, выкладывает на стол.
– Это моя профессия. Кусок хлеба.
Пудра, помада, блеск для губ.
– Неживой? А... например... литературные персонажи?
Я усмехаюсь:
– В наших краях уж точно одушевленные. Живее всех живых.
– А эти... – заводит глаза к небу, – покойник, мертвец, труп?
– С точки зрения грамматики? – Такой косметики у меня не было и не будет. – Покойник и мертвец – одушевленные. Труп – нет.
– Как это – грамматики? Разве есть разница? “Dior”, – она припудривает щеки. – Хочешь попробовать? Или тени, – протягивает мне.
Я отвожу темно-синюю коробочку:
– Еще какая! У одушевленных винительный падеж совпадает с родительным: вижу покойника. Нет мертвеца.
– А у трупа?
– Тоже совпадает. Только винительный с именительным.
– Ни хрена себе! Не грамматика, а вынос мозга!
Я пожимаю плечами:
– Главное, придумать схему.
– И ты, что ли, придумала? – Яна смотрит недоверчиво.
– Ага, – я киваю. – У одушевленных вина родителей, – корни я выделяю голосом, как будто она – моя ученица. – А у этих, неодушевленных, виноват сам: он. Труп. Я вижу труп...
– Ничего ты не видишь! Нет никакого трупа! – она взрывается.
– Потому что еще не нашли?
– Потому что уже не найдут. Ой! Слышишь? Правда хорошая песня?
Но я-я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой,
И я буду с тобо-о-ой...
– Это ты меня предала, – я слышу свой тихий голос.
– Я?! Да при чем здесь я?! Это ты! Влюбилась в своего Фридриха!
– Не кричи, – я оглядываюсь на дверь. – А ты – в своего Кролика. В смысле, в моего.
– Ой, не могу! – Яна сгибается пополам, корчится от смеха. – Ну ты скажешь... Влюбилась... – она вытирает слезы. – Так сложилось. Сначала гуманитарная помощь, потом... Смотри, не размазала?
Я качаю головой. Дорогую косметику просто так не размажешь.
– Короче, дальше – больше. А вообще... Это ты во всем виновата. Не обращала на меня внимания.
– Тебе не кажется, – я усмехаюсь, – что ты говоришь, как брошенная жена?
Она не слышит моей усмешки:
– А ты – как ревнивая дура.
– Я?! Интересно, к кому? К этому?.. – я поджимаю кроличьи лапы. – Тюфяку? Тряпке?
– Черт, все-таки размазала... А помнишь нашу тушь? Ту, в черных коробочках? Не поплюешь – не накрасишься. И не такой уж он тряпка... Слушай, а как правильно: такая тряпка или такой?
– Да какая разница!
– Вот и я говорю: плюнь! Главное, мы с тобой. Мы, – Яна щелкает пудрой. – Живучие, как кошки. Нас никто не убьет. Даже наши собственные дети... Ой, – она вскакивает с места, приникает ухом к двери, – другую включили.
Что так сердце, что так сердце растревожило,
Словно ветром тронуло струну?
О любви немало песен сложено.
Я спою теперь, спою еще одну-у...
У меня сжимается сердце. Татьяна – Яна. Она – мое единственное эхо. Или уже не она – а я? Я отворачиваюсь к раковине, заваленной грязной посудой. Зачем ей видеть мои слезы?.. Мы не в Европе. Это там решают задачки на движение: из пункта А в пункт В. Здесь, у нас, любая задачка становится ребусом, потому что между стартом и финишем всегда есть С – точка невозврата, пункт, в котором искажается замысел.
Отработав с Максимом, я спускаюсь по лестнице. «Хорошо, что не дозвонилась. По этому вопросу надо не с ним, а с матерью. Это она меня наняла. А если ее нет?.. – я замедляю шаги. – Значит, передам через домработницу. Никаких подробностей. Попрошу позвонить. А вдруг она снова?..» – я вспоминаю дрожащие руки. Сын в школе. В его отсутствие мать может себе позволить.
Останавливаюсь у двери. Решительно жму на кнопку. В ответ, почти без паузы, – хруст замков. Мать Ивана выглядывает на площадку.
– Татьяна Андреевна! – она улыбается. – Ой, как хорошо, что вы... Пожалуйста, зайдите. Мне надо... Сейчас, одну минутку, – она устремляется в глубину квартиры. Идет, постукивая каблучками.
Плафоны, похожие на колокольчики, горят тусклым светом. «Как будто караулила...»
Стою и смотрю ей вслед. Провожаю внимательным и пристрастным взглядом бывшей женщины. Светлая блузка. Юбка, сшитая из натуральной ткани. Ее одежда куплена в самом дорогом магазине, но дело не в ярлыках. Этому нельзя научиться. Или есть, или – нет: юбка, которую она выбрала, не облегает узкие бедра. Струится. Кажется свободной. Но в то же время точно соответствует меркам.
– Вот, – она возвращается, протягивает плоскую коробочку. – Поздравляю вас. Желаю всего самого хорошего.
В репетиторской практике такое случается. Новый год, Восьмое марта... Я пытаюсь соотнести с датами: на дворе конец января.
– Ну как же! – мать Ивана всплескивает руками. – Татьянин день. Сегодня вы именинница.
– Спасибо, – я смотрю на шелковую ленточку. – Мне очень приятно, что вы вспомнили...
«И как мне теперь... сказать?..»
Я топчусь на коврике.
– Может быть... вы зайдете? Мы могли бы... поговорить...
Только этого не хватало. Сперва подарок, теперь – разговор по душам. В сложившихся обстоятельствах и то и другое – лишнее.
– Спасибо... Я бы с удовольствием. Просто... – я смотрю на плоскую коробочку, в которой лежит мой именинный подарок. – Меня ждет подруга. Мы договорились встретиться, – я бросаю взгляд на часы. – Через десять минут. На углу, в кафе...
Мать Ивана разводит руками:
– Ну, что ж... Может быть, потом. Когда-нибудь. В следующий раз...
Я спускаюсь вниз по ступеням. Все быстрее и быстрее. Второй этаж. Первый. Широким шагом – мимо камина, оставшегося от прежних хозяев.
Тротуар завален сугробами. Я ступаю на проезжую часть, пробираюсь между машинами. Под ногами хрустят обломки сбитых сосулек. Если снег – мрамор для бедных, значит, сосульки – обломки античных статуй. Давно, когда они были мужчинами и женщинами, по их лицам бродили архаические улыбки... «Скользко, ну до чего скользко...» – стоптанные подметки не держат дорогу – как резина изъезженных колес. Я взмахиваю руками: лишь бы вцепиться. Во что-нибудь...
Черный джип, стоящий поперек, оживает, вздрагивает железными внутренностями. Я шарахаюсь, бегу, прижимая к себе сумку. За спиной не звон, не гром, не... как же его... тяжело-звонкое скаканье. Темный звериный вой. Зверь, разбуженный бегемот, беснуется, не сходя с места. Вой въедается в перепонки, забирая все выше и выше...
