С некоторых пор к Йоко в отсутствие Курати стал являться уже известный читателю Масаи. «Собака! Чуть не влип из-за него. Ни за что теперь не буду иметь с ним дела», – заявил ей однажды Курати. Не прошло и недели после этого, как пришел Масаи. Прежде настоящий щеголь, уделявший много внимания своей внешности, он теперь как-то опустился – воротничок лоснился от пота, на коленке виднелась дыра. Не дожидаясь согласия Йоко принять его, он, будто старый приятель, уверенно прошел из передней в гостиную, развернул красивую коробку, видимо с дорогими европейскими конфетами, и поставил ее перед Йоко.
– Весьма сожалею, но Курати-сан еще не вернулся. Вы извините, но я попрошу вас зайти в другой раз. А это сохраните у себя до того времени, – с очень любезным выражением лица, но обескураживающе холодным и строгим тоном произнесла Йоко. Однако Масаи и бровью не повел. Он не спеша вытащил из кармана портсигар, взял сигарету с золотым обрезом, осторожно разгреб золу в хибати, прикурил и спокойно выпустил струю ароматного дыма.
– Еще не вернулся? Это очень кстати… Уже совсем лето. Розы у соседей, наверно, цветут… Кажется, давно это было, а ведь всего лишь в прошлом году мы с вами дважды пересекли Тихий океан, верно? Тогда все шло блестяще. Й наши дела еще не вызывали никаких подозрений… Кстати, госпожа Сацуки…
Масаи, словно намереваясь советоваться с Йоко о чем-то очень важном, отодвинул курительный прибор и подался всем телом вперед. Йоко была задета за живое и с раздражением подумала: «Какое нахальство». Случись нечто подобное раньше, когда Йоко еще ощущала всю силу своей красоты и ума, она с необыкновенным спокойствием заманила бы его в ловушку и заставила горько раскаяться в том, что он попался в собственные сети. Теперь же она позволила врагу беспрепятственно проникнуть в свой стан, и ей ничего не оставалось, как волноваться и досадовать.
Масаи некоторое время молча ощупывал ее лицо острым взглядом, потом, видимо, решив, что пора действовать, начал:
– Дайте мне взаймы хотя бы немного.
– Неужели вы не знаете, что у меня ничего нет? Вы нам не чужой, и я бы что-нибудь придумала. Но что я могу сделать, когда Курати один кормит троих. Вы просто не по адресу обратились, Масаи-сан, на вас это не похоже. Поговорили бы лучше с Курати, он бы вам что-нибудь посоветовал. А мне неудобно вмешиваться.
– Давайте говорить начистоту. Я ведь не вчера и не сегодня познакомился с вами… Разве вы не знаете, что у меня испортились отношения с Курати-сан? А если знаете, то тем более жестоко с вашей стороны говорить так. – Масаи стал держаться несколько свободнее, словно сбросил маску, уселся поудобнее, но в словах был по-прежнему сдержан. – Хотя Курати-сан и невзлюбил меня, я не собираюсь причинять ему зла или мстить, не в моем это характере. Если что-нибудь случится, я пострадаю так же, как и он, а может, и больше. Однако… Значит, ничего у нас с вами не получится?
Йоко оробела. Масаи знал всю подноготную Курати и, доведенный до отчаяния, мог впутать его в любую неприятность. А этого нельзя было допускать. Да, конечно, нельзя. Йоко не знала, как выйти из положения.
– Как же вы, зная, каковы сейчас обстоятельства, пришли ко мне?.. Допустим, у меня нашлись бы деньги, все равно это бесполезно. Какая бы я ни была, я не могу дать вам взаймы деньги Курати, раз вы с ним порвали отношения.
– Зачем же деньги Курати? Ведь вы и от Кимура-сан получаете немалую толику… Вот из них… Я не прошу много, так, на первый случай…
Масаи держался с Йоко высокомерно и нагло, как если бы требовал деньги от содержанки, которая тайком завела себе любовника, и в конце концов без особого труда вытянул у нее почти триста иен. У Йоко не хватило духу рассказать об этом Курати, когда тот вернулся вечером. Все свои сбережения она целиком отправила Садако, и у нее ничего не осталось.
После этого Масаи чуть ли не каждую неделю приходил к Йоко вымогать деньги и при этом каждый раз подробно рассказывал о темных делах Курати. Сообщниками Курати были те самые люди, которые обычно занимали угол в салоне на «Эдзима-мару», пили сакэ, курили и о чем-то таинственно шептались, – люди, профессию которых, при всей своей проницательности, не могла определить даже Йоко. Она понимала, что Масаи сгущает краски, чтобы запугать ее, и тем не менее кровь стыла в жилах от его рассказов.
Курати служил ревизором еще во время японо-китайской войны и благодаря этому завел довольно широкие знакомства среди военных моряков и среди моряков торгового флота. Сейчас он возглавлял группу, занимавшуюся сбором военной информации. Теперь Йоко поняла, почему Курати стал таким мрачным и резким. В конце концов Йоко пришла к выводу, что не стоит отталкивать Масаи еще и потому, что он может защитить ее. По ночам она вспоминала каждое слово Масаи, мучилась, не могла уснуть. Ей приходилось теперь нести бремя еще одной важной тайны. И Курати, видно, почувствовал это. У него вошло в привычку время от времени останавливать на Йоко тяжелый, подозрительный взгляд, словно он опасался, не шпионит ли она за ним. Так между ними возникла еще одна преграда.
Однако этим дело не ограничилось. Из тех денег, которые ей давал Курати, Йоко никак не могла выкроить даже небольшую сумму для Масаи и под разными благовидными предлогами заставляла Кимура присылать ей деньги. Если бы она делала это во имя Курати, во имя благополучия сестер, она испытывала бы при этом какую-то своеобразную гордость, даже радость, близкую к отчаянию. «Ради любимого я готова на все». Но эти деньги попадали в карман Масаи, и сердце Йоко болело, хотя она прекрасно понимала, что в конечном счете это пойдет на пользу Курати. К каждому денежному переводу Кимура неизменно прилагал длинное послание. Любовь его к Йоко не угасала, напротив – с каждым днем она разгоралась все ярче. В работе, писал Кимура, были допущены ошибки и просчеты, поэтому он не добился ожидаемого успеха. Но все же он завоевал доверие, достаточное для того, чтобы пользоваться кредитом, и просил Йоко не стесняться и при первой же необходимости сообщать ему. Совесть Йоко восставала. Иногда она готова была во всем признаться Кимура и навсегда порвать с ним. Все это вызывало острую боль в сердце, взвинчивало нервы, усугубляло болезнь. Месяц цветов – май – подходил к концу, приближался месяц зеленой листвы – июнь. Йоко сильно похудела, только глаза лихорадочно блестели. Постепенно она превращалась в настоящую истеричку.
Полицейские уже облачились в летнюю форму, но погода в нынешнем году была неустойчивой: то становилось жарко так, что все завидовали белой форме полицейских, то наступали холода, и полицейских все жалели. Трудно было заранее предсказать, будет погода ясной или дождливой. От этой неустроенности в природе ухудшилось здоровье Йоко. Она постоянно чувствовала раздражающую тупую боль в пояснице, страдала от головных болей и все чаще с сожалением вспоминала ушедшую молодость. Она и не предполагала раньше, что погода может так сильно отражаться на здоровье, а теперь засыпала и просыпалась с одной лишь мыслью – о погоде. А чего стоило ей отвратительное ожидание еще одного отвратительного дня!
С начала мая Курати стал бывать у Йоко все реже. Иногда он исчезал на несколько дней. Она смутно догадывалась, что дело не только в ее докучливых домогательствах любви, дикой ревности и бесконечных припадках истерии. В так называемом предприятии Курати обнаружился какой-то роковой просчет, и Йоко понимала, что даже Курати бессилен что-либо исправить. Он, несомненно, прячется не то от кредиторов, не то от компаньонов, поэтому и исчезает. И все же страдала Йоко невыносимо.
Однажды она потребовала, чтобы Курати откровенно рассказал ей о своих делах. Ведь как нелепо – она, его любовница, знает о грозящей ему опасности, а помочь не может.
– Это как раз то, что женщин не касается. Если даже я попаду в переплет и одним концом ударит по мне, я не хочу, чтобы другим ударило по тебе. Поэтому и не рассказываю о своих делах. Где бы и кто бы тебя ни спрашивал, ты должна стоять на своем – ты ничего не знаешь… И не вздумай больше расспрашивать. А то я уйду от тебя.
Последние слова Курати прозвучали так мрачно и сурово, что у Йоко дух перехватило, и она решила больше не приставать к Курати с расспросами. Из рассказов Масаи тоже можно было понять, что женщина тут бессильна чем-нибудь помочь. И Йоко не оставалось ничего другого, как молчать.
В свое время Йоко твердо решила, что никогда не достигнет намеченной цели, если будет рассчитывать на других. В пути, который она себе избрала, забыв о нравственности, произошла встреча на «Эдзима-мару», эта встреча принесла ей необычайное блаженство и, казалось, открыла перед ней ослепительное будущее. Но не прошло и года, как новая жизнь, которой она отдала всю себя без остатка, поставив на карту свое доброе имя, стала рушиться на глазах. Достаточно было легкого дуновения ветра, чтобы воздвигнутая с таким трудом высокая башня опрокинулась. Йоко все чаще думала о самоубийстве. Когда Курати уедет, пойти к нему на квартиру и дать вдогонку телеграмму: «Есть срочное дело, немедленно возвращайся». Потом спокойно, прямо на постели Курати упасть грудью на лезвие меча. Это, пожалуй, самый подходящий способ опустить занавес своей жизни. В сердце Курати ещё тлеет любовь к ней. И, может быть, в ее последний час эта любовь, хоть на мгновенье, вспыхнет ярким пламенем. Это будет так прекрасно. Ничего больше ей не надо.
