Исхудавшие плечи Йоко вздрагивали, она плакала горько и жалобно, пока не иссякли слезы, словно Курати уже покинул ее. Ночную тишину нарушали только ее всхлипывания.
Через некоторое время она решительно пододвинула к себе тушечницу и бумагу и, с трудом сдерживая дрожь в пальцах, написала короткую записку няне. Она порывает всякую связь с нянькой и Садако, говорилось в записке, и просит считать ее с этого момента чужой. Если она умрет, пусть няня отнесет вложенное в этот же конверт письмо к Кибэ. Кибэ непременно возьмет на себя воспитание Садако. В письме к Кибэ она писала:
«Садако – Ваша дочь. Вы увидите это сразу, только взглянув на нее. Я до сих пор из упрямства не хотела, чтобы она знала своего отца. Но теперь, когда меня уже нет в этом мире, я надеюсь, что Вы простите мне мою вину. По крайней мере, возьмите на свое попечение Садако.
После смерти Йоко отцу Садако.
От несчастной матери Садако».
Слезы безостановочно капали на бумагу, размывая иероглифы. Йоко не запечатала конверт, чтобы, вернувшись в Токио, вложить в него перевод на весь остаток вклада в банке.
Последняя жертва… Может быть, она вернет любовь Курати, пожертвовав самым любимым существом, которое не решалась до сих пор покинуть. Ею овладела фанатическая решимость древних людей, приносивших самые дорогие существа в жертву свирепым божествам, чтобы те вняли их молитвам. Потрясенная собственной решимостью, Йоко вновь зарыдала. Свой поступок она считала подвигом.
«Помоги мне, помоги, помоги!» – всем сердцем взывала Йоко, молитвенно сложив руки, сама не зная к кому. Наконец она решительно вытерла слезы, вышла из комнаты и потихоньку пошла по коридору. Почти все лампочки были погашены, и путь ей освещал лишь проникавший через стеклянные двери тусклый свет луны. Исхудавшая и поэтому казавшаяся еще выше ростом, Йоко шла, неслышно ступая. Потом осторожно раздвинула фусума и вошла к Курати. Слабо светил ночник, Курати безмятежно спал. Йоко потихоньку опустилась на циновку у изголовья и принялась разглядывать его лицо.
Распухшие губы дрожали. Она не могла отвести взгляда от Курати, и он расплывался у нее перед глазами, полными слез. Йоко совсем пала духом, и ей было жаль себя. Как горько, как больно! Она начала всхлипывать. Курати сквозь сон что-то с досадой пробурчал и повернулся на другой бок. Йоко испуганно притихла.
Но тут же снова начала всхлипывать. Забыв обо всем, она плакала и плакала, неподвижно сидя у постели Курати.
– Ну что ты боишься? Просто вдень эту запонку в петлю, и все, – сказал Курати самым мягким тоном, на какой только был способен. Он стоял в белой рубашке спиной к Йоко. Огорченная Йоко нервно вертела в руках запонку, словно совершила непростительную оплошность.
– Когда взяла рубашку из стирки, совсем забыла об этом…
– Оправдываться незачем… Поскорее, прошу тебя.
– Сию минуту, – послушно ответила Йоко. Она подошла к Курати вплотную и попыталась вставить запонку, но ничего не вышло: воротничок был туго накрахмален, а руки дрожали.
– Извини, пожалуйста, сними на минуту рубашку. – Ну, сколько возни… Неужели нельзя так сделать? Йоко попробовала еще раз, опять не получилось.
Курати стал уже заметно раздражаться.
– Не выходит?
– Сейчас, минуточку.
– Дай мне запонку. Пусти, я сам. Этакий пустяк… – Курати покосился на Йоко, вырвал запонку и, снова повернувшись спиной, принялся сам ее вдевать. Но у него тоже дрожали руки и ничего не вышло.
– Эй, могла бы помочь!
Йоко неуверенно протянула руку, но запонка упала на циновку. Йоко нагнулась, и над головой у нее загремел голос Курати:
– Дура! Никто не просил тебя мешать!
Йоко не возражала.
– Прости, пожалуйста. Я не хотела помешать…
– А ты мешаешь! Как это еще назвать?.. Ах, да не там. Вот же она! – крикнул он, недовольно выпятив губы и выставив подбородок, и затопал ногами.
Йоко и это стерпела. Когда, найдя запонку, она выпрямилась, Курати уже снимал рубашку.
– Прямо тошно! Эй, дай-ка кимоно.
– К нижнему кимоно еще не пришит воротник. Сейчас будет готова рубашка, потерпи немного, – заискивающе проговорила Йоко.
– А тебя и не просят. Ай-тян! – громко позвал Курати.
Йоко и сейчас изо всех сил старалась сдержаться. Поднявшись по лестнице, с обычным кротким видом в комнату спокойно вошла Айко. Курати сразу расплылся в улыбке.
– Ай-тян, будь добра, вдень эту запонку.
Айко с таким видом, словно и не подозревала, что произошло, нагнулась, показав при этом соблазнительные линии своего тела, и подняла с циновки рубашку. Она, казалось, не замечала Йоко, прислуживавшую Курати. В последнее время Йоко стала подозрительной, и сейчас она восприняла поведение Айко как отвратительную дерзость.
– Не лезь не в свое дело! – не выдержав, вскипела Йоко и выхватила рубашку у Айко.
– Ты… Я попросил Айко, чего же ты суешься, – властно произнес Курати. Но Йоко даже не взглянула на него. Она смотрела на Айко.
– Твое место – внизу. Ты не можешь толком выполнять даже обязанности служанки, так не суйся не в свое дело. Отправляйся, – грубо сказала Йоко.
Айко не стала ей перечить и молча вышла.
Ссоры в доме учащались. Оставшись одна и успокоившись, Йоко обычно раскаивалась в своих необузданных вспышках и старалась быть ласковой с Айко. Чтобы загладить свою вину перед ней, Йоко становилась суровой с Садаё, мучила ее при Айко, как умеют мучить только люди, возненавидевшие тех, кого прежде любили. Йоко понимала, что это нелепо, дико, но ничего не могла с собой поделать. Более того, она ощущала потребность время от времени вымещать на ком-нибудь долго сдерживаемую злобу. Наносить раны кому бы то ни было – не человеку, так животному, не животному, так дереву, не дереву, так самой себе, – доставляла ей истинную радость. Вырывая сорную траву в саду, она вдруг ловила себя на том, что, сидя на корточках, с глазами полными слез, с ожесточением разрывает ногтями какую-нибудь ничтожную травинку. Это же чувство мучило ее в объятиях Курати, – и она не испытывала никакого наслаждения. Она хотела найти удовлетворение в жестокой физической боли, причиняемой ей Курати, и не могла. Давно уже объятия Курати не приносили Йоко желанной радости. Напротив, они казались ей адской пыткой. После мгновенной близости наступало страдание, вызывавшее тошноту, отвратительная вялость приходила на смену бесполезным усилиям забыться. Инертность Йоко раздражала Курати, вызывала в нем дикую ненависть. И когда Йоко поняла это, ею овладело чувство трагической беспомощности. Она всячески пыталась пробудить в нем прежнюю страсть. Но Курати все заметнее отдалялся от нее. И становился еще грубее. Настал день, когда Курати заявил ей прямо, словно выплевывая слова:
– Я смотрю, тебе со мной уже не хочется быть. Верно, любовника себе завела.
«Что же делать?» – мучительно раздумывала Йоко, приложив руку ко лбу и превозмогая головную боль.
Однажды она собралась с духом и тайком показалась врачу. Врач легко определил причину ее страданий: женское заболевание. Йоко показалось, что врач с видом всезнайки говорит слишком очевидные вещи, что его белое, ничего не выражающее лицо – это маска, за которой скрывается ее страшная судьба, что в его словах звучит предсказание ее мрачного будущего. Она ушла от врача злая и раздосадованная. На обратном пути зашла в книжную лавку и накупила книг по женским болезням. Ей надо было знать все. Запершись у себя, Йоко прочитала самое главное, что ее интересовало. Загиб матки можно выправить операцией, воспаление – путем удаления пораженного места. При выпрямлении матки из-за небрежности хирурга случаются проколы, которые ведут к острому перитониту. Йоко пришла в голову мысль рассказать обо всем Курати и решиться на операцию. В другое время, повинуясь здравому смыслу, она, не раздумывая, сделала бы это. Но в теперешнем ее состоянии она способна была реагировать лишь на то, чего в действительности не существовало, только нереальное казалось ей реальным. Курати наверняка будет противна ее болезнь. И если даже у нее не окажется ничего страшного, кто поручится за то, что, пока она будет в больнице, ненасытная плоть не заведет его неизвестно куда. Возможно, она ошибается, но если верно, что Айко не безразлична Курати, то, пока Йоко не будет дома, ему останется сделать всего лишь один шаг к сближению. Айко, в ее годы и при ее неопытности, конечно, не влечет дикая грубая сила Курати, она, пожалуй, относится к нему даже с некоторой неприязнью и наверняка его оттолкнет. Но Курати отличается наглостью. К тому же он обладает необъяснимой притягательной силой, действующей, как наркотик, перед которой не устоит ни одна женщина. Не отягощенная чувством долга или приличия, неиссякаемая первобытная мощь мужчины-завоевателя действует магически и способна возбудить желание в любой женщине. Кроме всего прочего, эта послушная Айко чуть ли не с рождения питает враждебность к Йоко. Поэтому тут можно ждать чего угодно. Ревность заставила Йоко забыть обо всем на свете. Чтобы удержать Курати, она готова была на любые страдания.
