Ознакомительная версия.
— Пойду я, дед. Спокойной ночи.
— Как — пойду? Ты же ночевать хотел?
— Да Ростик там… Забыл я, что обещал на рыбалку его взять. Проснется — нет меня, расплачется.
— Ну-ну… Зайдите утром, я вам червей приготовлю.
На Тимохином диване, на самом краю, спал тощий, бледнокожий Ростик. Еще немного, и он свалился бы с дивана. Тимоха передвинул его к стенке, сам лег с краю. Раньше Тимоха не представлял, что бывают такие бледные до синевы дети, которые ни разу не видели лошади или, например, коровы. Занять Ростика не составляло труда. Он был готов с утра до ночи чистить лошадь, рвать траву для гусят и кормить кроликов. Этот мальчуган широко распахнутыми глазами смотрел на все и доверчиво льнул к Тимохе и деду. Его полюбили как-то сразу. Он никому не мешал, а только добавлял особый привкус в ежедневную деревенскую жизнь. Доили корову, поили теленка или собирали колорадского жука — невольно приходилось смотреть на эти занятия удивленными глазами Ростика. Особенно полюбил Ростик Славного. Старый конь будто понимал, что с ним рядом ребенок. Наклонялся к малышу и терпеливо стоял, пока тот хлопал его по гладкой морде.
…Они наверняка проспали бы, если бы их не разбудил Добров.
— Эй, рыбаки, хватит дрыхнуть!
Ростик, как солдат, глаза распахнул, в штаны впрыгнул, бегом в сени — проверять удочки. Тимохе вставать не хотелось. Не выспался. Но — обещал.
Добров палец приложил к губам. Тихо, мол. Чтоб мама не слышала.
— Я вас провожу, — шепнул.
Тимоха догадывался, зачем Добров так рано поднялся, но молчал.
Прошли улицей до Никитиных, потом Добров дошел до пшеничного поля. Ребята отправились дальше, к озеру, а Добров остался. Тимоха немного погодя оглянулся. Добров рвал в меже васильки.
Васильки — сорняк, но Добров наберет много, сделает букет, поставит на окно к матери в спальню. Мать проснется — цветы на окне. У нее потом весь день будет хорошее настроение. Вот он всегда так — с фантазией. Уже давно решил Тимоха сделать то же для Марины. Но Плешивка вставала раньше его. Идешь, а она тут как тут — стоит с тяпкой в огороде:
— Куда, мальчишки? На карася? Не спится ей…
Сегодня с рыбалки возвращались, когда солнце стало припекать. Ростик шел впереди, держал прутик с карасями. Тимоха насобирал васильков. Марина сейчас только-только просыпается. Только бы Плешивки в огороде не оказалось!
— Ты, Ростик, беги домой, хвастайся уловом. А я чуть позже приду.
Ростик кивнул, пустился вприпрыжку. Непривычно было ему, городскому, которого всю жизнь за ручку водили, свободно носиться на просторе. Непривычно и сладко. Побежал…
Тимоха положил удочку у палисадника, огляделся — никого. Толкнул калитку — тихо. Маринино окошко выходило в огород. Обошел дом, через морковную грядку перешагнул. Вот оно, открыто.
Тимоха пробрался осторожно, заглянул. Никого в комнате. Постель застелена, на столе пусто, чисто. Будто и не ночевали здесь.
— Э-эй! Кто там? — донеслось до него из глубины огорода. Есть! Застукала…
Тимоха цветы за спину, стоит как ни в чем не бывало.
— Здрасьте, теть Кать! Марина дома?
Катя Плешивка собирала в банку колорадского жука. Увидев Тимоху, закрыла банку крышкой, отряхнулась. Пошла навстречу.
— А, Тимофей… Ты к Марине, что ли? Пошли в дом, чего на жаре-то стоять?
Тимоха не стал возражать. Потащился за Плешивкой в дом. А цветы за спиной прячет.
Плешивка вымыла руки под рукомойником, попила воды.
— Квасу хочешь?
Тимоха выпил квасу. Прошли в зал.
— Уезжать собралась наша Марина, — вздохнула Плешивка и кивнула в сторону спальни. Тимоха проследил ее взгляд. В Марининой спальне на полу стояли ее вещи — большая сумка на колесиках и чемодан.
— Куда? — не понял Тимоха. — Не говорила ничего… В отпуск, что ли?
— В отпуск… Кабы в отпуск! Совсем…
— Как — совсем? — не поверил Тимоха. — Куда?
— К милому свому, в город.
— Как — к милому? — повторил Тимоха. — Он же…
— Женат, — кивнула Плешивка. — Знаю. Вчерась она мне призналась. Женат, говорит, теть Кать, но обещал развестись. Так и сказал в прошлое свидание: разводиться буду. Приеду, мол, за тобой. Будь готова. И число назвал, сегодняшнее. Она давеча весь день вещи складывала.
— Приехал? — упавшим голосом спросил Тимоха.
— Приехал. — Катя рада была поговорить. Она долго жила одна. А Марина не слишком разговорчива. И вдруг — гость.
Слушает, не перебивает. — Вещи вон стоят. Не взяли пока. «Мне, — сказал, — надо с тобой поговорить». Посадил в машину и увез. Вот жду. Уедет ли, останется? Не знаю…
Тимоха не мог говорить. Потому долго молчал, а Плешивка все что-то рассказывала, рассказывала.
— Ну, я пошел… — наконец выдавил он. Поднялся, вышел на улицу. Как во сне добрел до угла, вспомнил про удочки. Вернулся за ними. Так и шел — с удочками и букетом васильков. Потом цветы выбросил.
У дома стояли старые «Жигули», «пятерка». Значит, тетка приехала из райцентра. Никого не мог сейчас видеть Тимоха, ни с кем не мог разговаривать. Положил удочки у дедова забора и пошел куда глаза глядят.
Добров решил показать Семену место под конноспортивную школу. И Ростик пошел с ними. А сестры остались готовить окрошку. Не виделись они давно, обеих поглотила словно с неба свалившаяся личная жизнь. Некогда было обменяться мнениями. Теперь, оставшись одни, они торопились наверстать упущенное.
— Как Семен? — первая спросила Полина.
— Как шелковый! — кивнула Любава и перешла на шепот, хотя знала, что в доме никого нет: — Настоял продать магазин, представляешь? Хочет взять в аренду лимонадный цех. Квас делать газированный.
— Я говорила тебе, что он вернется? Говорила? — озорно блестела глазами Полина. — А ты — не приму, то-сё…
— Куда ж деваться? — вздохнула Любава, пряча хитринку в улыбке. — Жизнь вместе прожили как-никак. Не чужие… Ну а ты, сестрица, я смотрю, тоже век вдовствовать не собираешься…
Полина боялась говорить о них с Добровым. Об их счастье. Казалось оно ей неправдоподобным, а оттого — зыбким, непрочным.
— Мне странно все это, — призналась она, перестав кромсать картошку. — Иногда кажется — проснусь, и все исчезнет. И он, и все… И опять я одна. И ничего нет…
— Странно ей! — воскликнула Любава. — Что странного-то, я не понимаю? Встретились два человека, полюбили. Не бывает, что ли?
— Бывает, но такое… Он ведь совсем свою жизнь изменил ради меня. Совсем, круто. А если он поймет, что не может жить в деревне? Поймет и уедет?
— Ох, ох, ох! Заголосила! Изменил — значит, хотел этого. Значит, что-то его в той жизни не устраивало. Искал чего-то, вопросы себе задавал. Уважаю я таких. Чего смеешься? Уважаю. Вообще на мужиков смотрю как на детей. Все дети, все играются в кого-то. Кто в царя играет, кто в бандитов, кто в деловых и крутых. А настоящих, которые не играются, тех мало. Вот твой Добров — настоящий. Из тех, кто придет, трезво оценит, разрулит любую ситуацию. Силой, но без подлости. Молодец. И ты, Поля, молодец, что счастья своего не упустила.
— Сплюнь!
Любава суеверно сплюнула три раза через левое плечо и постучала по столу.
— Кстати, тебе привет от Панина.
— Батюшки! Что это с ним? Вспомнил…
— Да так, виделись. Предложил мне выдвинуть свою кандидатуру в районную Думу.
— А ты?
— Обещала подумать. Ну так вот — не наврал он про дом для врача общей практики-то! Проект показывал. Ничё домик. Полдома — для приема больных, полдома — жилая. Балкон, усадьба — все дела.
— Хорошо бы, — вздохнула Полина. — Я соскучилась по работе.
— В медицину уйдешь — по клубу своему будешь скучать, по театру.
— В театре можно остаться для души. Клавдия Семеновна новую пьесу подобрала. Только с кем ставить-то? Ольга в декрет уйдет, Володька с Ирмой уехали.
— Ничего о них не слышно?
Полина сходила в спальню, принесла конверт.
— Вот, Ирма письмо прислала. Правда, обратный адрес — до востребования. Боится.
Любава развернула письмо. Оттуда выпала фотография. Она говорила сама за себя. На снимке они были втроем: Ирма смеялась и прижималась к Володькиному плечу. Тот держал на руках Катю. Малышка тоже смеялась и показывала пальцем в фотоаппарат.
— Счастливы, значит, — сделала вывод Любава. — И слава Богу. Ну а Гуськовым не позавидуешь, — после паузы продолжила она. — Как говорят, беда не приходит одна.
— Макаровну жалко. Сразу оба сына за решетку попали. Она только после операции, слаба еще. Я на днях к ней заходила. Похудела она, есть ничего нельзя, диета.
— Чё жалеть-то? — возразила Любава. — Они знали, чем занимались. Хотя, конечно, оказались крайними. Знаешь, как на самом деле было? Как раз перед выборами губернатора объявили месячник по борьбе с преступностью. Ну, как обычно. Нужно что-то крупное раскрыть, отчитаться. Мишкин звонит Лысенькому (это их глава, бандитов местных). Звонит, значит, Лысенькому и говорит: как хочешь, я должен кого-то поймать. Сдавай, мол, кого не жалко. И работай дальше.
Ознакомительная версия.
