— Ситуация сложная. Я встречался с помощником президента по национальной безопасности, госсекретарем, людьми из СНБ. Ситуация у них патовая. Понятно, что война в Ираке была опасной авантюрой. Но авантюры — даже опасные — порой оборачиваются успехом. Тем, кстати, и живут авантюристы. Эта не обернулась. И они завязли. Прогнозы по нефти — он произнес слово как заправский нефтяник, с ударением на последнем слове. И я чуть было не усмехнулась — давно ли ты, душенька, профессионал этого нефтяного дела — самые радикальные. При определенном стечении обстоятельств уже к середине этого века — до сотки за баррель. Ну, и газ, разумеется, без которого Европа просто замерзнет. Поверь — никто не хочет нам зла. Ни у кого в голове нет бредовых мыслей — захватить, поработить, подчинить Россию. Есть единственное понятное и — согласись — справедливое желание стабилизировать ситуацию в этой области, до четкого, почти математического понимания — в этом году мы имеем столько-то и платим за это столько, в следующем — тоже, если возникают новые обстоятельства — они разрешаются в ходе переговоров. И главное. Нефть это нефть. Газ это газ. Это бизнес, и он никогда — ни при каких обстоятельствах — не должен превращаться в оружие политического шантажа.
— А превращается?
— А ты не знаешь? Пойми. Мир принял его с симпатией. Закрыли глаза на все — на гэбэшное прошлое, на то, что за спиной — пустота.
— То есть?
— Времена одиноких монархов прошли. Сегодня лидер государства может функционировать спокойно и уверенно только в том случае, если за его спиной надежно поддерживающий его крупный бизнес, сильные политические структуры, силовики, наконец, армия, хотя это, разумеется, не лучший и совсем не демократический вариант, его любят средства массовой информации.
— Ну, эту любовь вполне в состоянии обеспечить крупный бизнес.
— Молодец! Это я уже пошел на второй круг.
— И — главное — он принят и понят лидерами мирового сообщества, понятно, что мы имеем в виду США. Так вот — ничего этого за ним не стояло. И на это закрыли глаза. И пустили за стол — как ровню. И целых три-четыре года честно пытались договориться. Порой — манкируя собственными интересами, переступая через собственное «я» — если хочешь. Речь-то идет о руководителе сверхдержавы.
— Ты о Буше?
— Ну, разумеется. Тщетно.
— Погоди, я последние годы — как ты знаешь — была довольно далека от политики. И вообще — вашего олигархического мира.
— Да. — Лемех картинно закрывает глаза, собирает морщины у переносицы, цепляет их двумя пальцами правой руки — словом, демонстрирует собственную вину, справедливость моего упрека и раскаяние. Потом сползает с кресла, встает на колени и обнимает меня, пытаясь прижать к себе как можно крепче. Чтобы я почувствовала уж наверняка — теперь эта добрая раскаявшаяся сила — со мной. Вернее — за мной, и если надо — встанет во всей своей богатырской мощи, отстаивать мои интересы. Такая аллегория. — Прости. После гибели Кирилла мы — впрочем, «мы» пусть объясняются сами — я повел себя, как последняя свинья. Грязь. Прости. Прости, пожалуйста, если сможешь.
— Успокойся, Леня и встань, мне трудно говорить — ты зажал мне рот. Никакая ты не свинья. Ничего ты не должен ни мне, ни Кириллу. Это жизнь, и она развивается по своим законам, чем выше социумы, тем более они замкнуты. Бывшим — женам, вдовам… да кому бы то ни было с меткой «бывший» — там делать нечего. И это правильно, человек может существовать и чувствовать себя комфортно только в своем социуме. Скажу тебе больше — не уверена, что мы не поступили бы так же, случись что с тобой. Тьфу, тьфу, тьфу, разумеется… — я стучу по подлокотнику кресла и попутно замечаю всплеск откровенного страха в глазах Лемеха. Ну, это понятно. Умирать страшно всем.
Он быстро возвращается в кресло, но до конца еще не вышел из роли, мнет переносицу, отрицательно мотает головой: ты не права, нет, не права. Мы люди.
— Ладно, оставим полемику о высоком. Говоря о том, что выпала из оборота, я имела в виду только то, что не очень понимаю, что такого сделал Путин за эти три года, что терпению сверхдержавы пришел конец?
— Ну, то есть как не понимаешь? Это же на поверхности. Это каждый день и вокруг нас. В воздухе ощутимо сгущается диктатура — неужели ты этого не ощущаешь?
— Откровенно говоря, нет.
— Это потому, что ты действительно выпала из жизни. Замкнулась — прости, повторю, это я виноват — в своем горе. Но открой глаза? Демократия — та самая, которую ты собственными руками строила в России, потому что я теперь говорю — твои политические программы…
— Ладо, Леня. Оставим мои личные заслуги. Я хочу услышать примеры сворачивания демократии.
— Да свобода слова, прежде всего! Все телевизионные каналы принадлежат госструктурам и говорят то, что велят из Кремля. Давление на правозащитные организации, давление на Грузию, Украину — по поводу этих спорных территорий. Постоянный газовый шантаж. В международном плане — упрямство на Балканах, требование платить за транссибирские рейсы из Европы в Азию, отказ вывести войска из Приднестровья и Южной Осетии, Сербия, отказ допустить западные компании к российским газопроводам. Слушай, я сейчас говорю несколько сумбурно и бессистемно, прости. Но уже завтра у тебя будет полный аналитический материал по каждому пункту, в котором Путин не желает идти на уступки и провоцирует Запад.
— Лучше информационный.
— Что, прости?
— Я не люблю чужую аналитику, предпочитаю информацию в чистом виде.
— Хорошо, ты получишь все, что тебе надо.
— Но, собственно, и так многое понятно — Запад недоволен Путиным, Путин несговорчив, а главная проблема сегодня — когда, как ты утверждаешь, баррель достигнет сотки.
— И перевалит, вот увидишь!
— То есть главная претензия к Путину — это отказ допустить западные компании к нашей трубе.
— Ну, не только, там есть еще целый ряд дальневосточных и северных проектов, в которых участвуют, и заметь — весьма существенными инвестициями — крупные западные компании. Сегодня их откровенно вытесняют из бизнеса. Обычным, нашим, бандитским образом — пожарники, налоговики, санэпидстанция.
— Я что-то читала про серьезные экологические проблемы?
— Правильно. Читала. И смотрела по телевидению. И миллионы людей — вместе с тобою. Так ведь я это и начал — пресса несвободна. Независимой прессы в стране больше нет. Ты, журналист с именем, — понимаешь, что это значит?
— Понимать, безусловно, понимаю, но…
— Что — но?
— Ладно, Леня. Я так понимаю, что если наше сотрудничество сложится, говорить нам еще придется долго и много о чем. Сейчас — моя задача, как я ее понимаю, подготовить тебя к встрече с президентом. Ты, кстати, получил подтверждение, она состоится?
— Да. Хотя я тоже сомневался, особенно после моей поездки в США. Эта встреча состоится.
— Кстати, о поездке. Мне нужны основные вехи и идеи, которые ты озвучивал, потому что все это, разумеется, уже известно Путину. И просчитать его реакцию, полагаю, необходимо.
— Да какая у него может быть реакция — ярость. Только ярость.
— Леня, так имеет ли смысл встречаться с человеком, находящимся в ярости?
— Знаешь старый анекдот? Хохлушка выла замуж за узбека, и тот учит ее уму-разуму. Если я возвращаюсь с работы и тюбетейка у меня на правом ухе — настроение хорошее, подарки тебе дарить буду, любить буду. А если — на левом, лучше на глаза мне не попадайся. Я злой и опасный. Она ему и отвечает: так вот запомни и ты, если возвращаешься с работы, а у меня руки скрещены на груди, я в хорошем настроении — ждет тебя борщ, галушки и моя горячая любовь. А если видишь, что руки я уперла в бока — так и знай, что мне по хую, на каком ухе твоя тюбетейка. Вот и я сейчас как та хохлушка. Мне — по хую, в ярости они или нет, потому что за моей спиной все то, о чем я тебе говорил выше — финансы, политическое влияние, Дума, которая почти в кармане, гарантированная поддержка сверхдержавы.
— Не хватает только армии и спецслужб.
— Да. Этого нет. Хотя моя служба безопасности работает во сто крат профессиональнее всей нынешней Лубянки. И знаешь почему? Потому что лучшие кадры оттуда, которые господа радикальные демократы в революционном пылу вышвырнули на улицу, работают теперь на меня. Да и НАТО, знаешь, не за горами.
— То есть в Америке тебе обещали поддержку, вплоть до вмешательства НАТО?
— Практически — да.
— Это сильно. И все же о тех обещаниях, которые ты дал в США.
— Ну, во-первых, совершено сумасшедшая по своему размаху и смыслу сделка — утилизация ядерного оружия (включая переработку оружейного плутония). Они уже сегодня готовы выложить за это 50–60 миллиардов долларов.
— Всего ядерного оружия?
— Всего ядерного оружия России, разумеется.
— Но зачем?
