— Странно, конечно.
— Нам это представляется очень маловероятным.
— Как и выигрыш в лотерею — притом что всегда кто-нибудь да выигрывает.
— Нам в это поверить чрезвычайно трудно.
— Мне тоже.
— Так и знал, что надо было взять выходной. Вы с ним говорили о еде?
— Ну да.
— А он неплохо разбирался в еде.
— Если это можно назвать едой.
— Кок на «Цимцуме» был французом.
— Французов по всему свету полным-полно.
— Может, этот ваш француз и был тот самый кок?
— Может. Я почем знаю? Я же его так и не увидел. Я тогда вообще ничего не видел. А потом Ричард Паркер сожрал его живьем.
— Очень кстати!
— Ничего подобного. Это было ужасно, отвратительно! А между прочим, как вы объясните, откуда в шлюпке взялись кости сурикат?
— Да, кости какого-то мелкого зверька…
— И не одного!
— …каких-то мелких зверьков в шлюпке действительно были. Очевидно, они попали туда с судна.
— У нас в зоопарке не было сурикат.
— У нас нет доказательств, что эти кости принадлежали именно сурикатам.
Г-н Чиба: — Может, это банановые кости! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Ацуро! Заткнитесь!
— Прошу прощения, Окамото-сан. Это все от усталости.
— Вы подрываете престиж министерства.
— Прошу меня простить, Окамото-сан.
Г-н Окамото: — Это могли быть кости других животных.
— Это были сурикаты.
— Возможно, мангустов.
— Мангустов нам не удалось продать. Они остались в Индии.
— Мангусты могли жить на судне как паразиты, вроде крыс. В Индии мангустов много.
— Мангусты — как судовые паразиты?
— Почему бы и нет?
— И чтобы они бросились в бурное море и доплыли до шлюпки? Да еще и целой компанией? В это вам поверить легко?
— Не так трудно, как в некоторые вещи из тех, что мы услышали за последние два часа. Может, мангусты уже были в шлюпке, как та крыса, о которой вы рассказывали.
— Ну и чудеса — столько разного зверья в одной шлюпке!
— Да, чудеса.
— Прямо джунгли какие-то!
— Точно.
— Эти кости — кости сурикат. Отдайте их на экспертизу.
— Их не так уж много осталось. И голов не нашли.
— Я на них рыбу ловил.
— Едва ли эксперт отличит кости сурикаты от костей мангуста.
— Найдите себе патозоолога.
— Ладно, господин Патель! Ваша взяла. Мы не можем объяснить, откуда в шлюпке взялись кости сурикат, — если, конечно, это были сурикаты. Но мы здесь не за этим. Мы здесь потому, что приписанный к панамскому порту японский сухогруз из судоходной компании «Ойка» затонул в Тихом океане.
— Это-то я ни на минуту не забываю. Вся моя семья погибла.
— Нам очень жаль.
— Но не так, как мне.
[Долгая пауза.]
Г-н Чиба: — Ну и что теперь делать?
Г-н Окамото: — Не знаю.
[Долгая пауза.]
Пи Патель: — Хотите печенья?
Г-н Окамото: — Да, с удовольствием. Спасибо.
Г-н Чиба: — Спасибо.
[Долгая пауза.]
Г-н Окамото: — Славный сегодня денек.
Пи Патель: — Да. Солнечный.
[Долгая пауза.]
Пи Патель: — Вы в Мексике впервые?
Г-н Окамото: — Да.
— И я.
[Долгая пауза.]
Пи Патель: — Значит, не понравился вам мой рассказ?
Г-н Окамото: — Ну что вы, очень понравился. Правда, Ацуро? Мы его не скоро забудем.
Г-н Чиба: — Да, точно.
[Пауза.]
Г-н Окамото: — Но в интересах нашего расследования хотелось бы знать, что произошло на самом деле.
— Что произошло на самом деле?
— Да.
— Значит, хотите другой рассказ?
— О-ох… нет. Нам хотелось бы знать, что произошло на самом деле.
— Но ведь когда что-то рассказываешь, всегда получается рассказ!
— О-ох… может быть, по-английски и так. Но если по-японски, то во всяком рассказе есть доля вымысла. А нам никаких вымыслов не надо. Нам нужны «голые факты», как это вы говорите по-английски.
— Но ведь когда о чем-то рассказываешь в словах — по-английски, по-японски, неважно, — все равно без вымысла не обойтись! Даже когда просто глядишь на этот мир — все равно уже что-то выдумываешь!
— О-ох…
— Мир же не просто такой, как есть. Он таков, как мы его понимаем, да? А когда что-то понимаешь, то привносишь в него что-то свое, да? И разве сама жизнь таким образом не превращается в рассказ?
— Ха-ха-ха! Да вы, я вижу, умный человек, господин Патель!
Г-н Чиба: — О чем это он толкует?
— Понятия не имею.
Пи Патель: — Значит, вам нужны слова, отражающие действительность?
— Да.
— Слова, не противоречащие действительности?
— Вот именно.
— Но ведь тигры не противоречат действительности.
— О-о-о, нет! Пожалуйста, только без тигров!
— Я понял, чего вы хотите. Вам нужен такой рассказ, который вас не удивит. Который только подтвердит то, что вы и так уже знаете. Который не заставит вас смотреть выше, дальше или по-иному, чем вы привыкли. Короче, вам нужен скучный рассказ. Мертвая история. Пресные, голые факты действительности.
— О-ох…
— История без зверей.
— Да!
— Без тигров и орангутанов.
— Вот-вот.
— Без гиен и зебр.
— Да-да.
— Без сурикат и мангустов.
— Точно, они нам не нужны.
— Без жирафов и гиппопотамов.
— Да, а не то мы заткнем уши!
— Значит, я вас правильно понял. Хотите историю без зверей.
— Историю без зверей, которая объяснит, почему затонул «Цимцум».
— Сейчас, минутку.
— Конечно. Кажется, мы наконец к чему-то подобрались. Будем надеяться, он хоть что-нибудь здравое скажет.
[Долгая пауза.]
— Ну, вот другая история.
— Отлично.
— Судно затонуло. С гулким, утробным скрежетом — будто рыгнуло. Обломки всплыли, а потом исчезли. Я барахтался посреди Тихого океана. Плыл к шлюпке. До чего же трудно было — как никогда! Казалось, я не двигаюсь с места. И воды уже наглотался. И замерз до полусмерти. Слабел с каждым гребком. Так бы я и потонул там, если бы не кок: он бросил мне спасательный круг и втащил на борт. Я забрался в шлюпку и рухнул без сил.
Нас было четверо. Чуть погодя матушка добралась до шлюпки, держась за связку бананов. А кок уже был там, и матрос тоже.
Он ел мух. В смысле — кок. Еще и суток не прошло; запасов еды и воды хватило бы не на одну неделю; и рыболовные принадлежности у нас были, и солнечные опреснители; и никаких оснований сомневаться, что нас скоро спасут. А он все равно махал руками — хватал мух на лету и заглатывал. Перед ним уже маячил зловещий призрак голода. А нас он обзывал чокнутыми дураками — за то, что не желаем присоединиться к дармовому угощению. Тошно смотреть было, но мы не подавали виду. Мы с ним держались очень вежливо. Он ведь был чужой человек, да к тому же иностранец. Матушка только улыбалась, качала головой и поднимала руку — дескать, спасибо, не надо. Тошнотворный был тип. Пасть — как помойка. Он и крысу сожрал. Только разделал сначала и высушил на солнце. Я — положа руку на сердце — тоже кусочек съел, малюсенький совсем, когда матушка отвернулась. Очень уж есть хотелось. А он был лицемерная скотина, кок этот, да еще брюзга, каких поискать.
Матрос был молодой. Ну, постарше меня, — лет двадцать с небольшим, наверное, — но он сломал ногу, когда спрыгнул с палубы, и от боли стал совсем как ребенок. Красивый. Лицо чистое, гладкое — ни щетинки. И такое утонченное: скулы широкие, нос приплюснутый, глаза-щелочки. Ну ни дать ни взять китайский император. Мучился он ужасно. По-английски — ни бе ни ме, вообще ни словечка не знал, ни тебе «здрасте», ни «спасибо», ни хотя бы «да» или «нет». Только по-китайски. И мы ни слова не понимали. Наверное, ему очень одиноко было. Когда он плакал, матушка держала его голову у себя на коленях, а я брал его за руку. Очень-очень печально все это было. Он так страдал — а мы ничего не могли поделать.
А перелом дрянной был — открытый, на правом бедре. Кость наружу торчала. Матрос визжал от боли. Мы вправили ему кость как могли и заботились о нем, кормили и поили. Но рана загноилась. Хоть мы и очищали ее каждый день, становилось только хуже. Скоро у него почернела и вздулась стопа.
А то, что случилось потом, — это кок затеял. Скотина он был. Помыкал нами как хотел. Нашептал нам, что гангрена пойдет выше и матрос умрет, если ногу не отрезать. Ничего сложного, ведь перелом в бедре, надо только разрезать мясо и наложить жгут. Этот мерзкий шепот у меня до сих пор в ушах стоит. Он, так и быть, спасет матроса, возьмет черную работу на себя, но мы должны будем крепко держать его. Надо застать его врасплох — обезболивающего-то нет. И мы навалились на него, все разом. Мы с матушкой держали его за руки, а кок сел на здоровую ногу. Матрос визжал и извивался. Грудь у него так и ходила ходуном. А кок орудовал ножом — он свое дело знал. Нога отвалилась. Мы с матушкой тут же отпустили его и отступили. Думали, как только его перестанут держать, он и вырываться перестанет. Думали, успокоится и будет себе лежать. Как бы не так! Он тотчас сел. Если б мы только могли разобрать, о чем он кричит! А он все визжал и визжал, а мы смотрели, не в силах отвернуться. Кругом все в крови было. А самое страшное — что бедняга матрос так разошелся, а нога лежала себе преспокойненько на дне. И матрос все смотрел и смотрел на нее, будто взглядом умолял вернуться. А потом наконец-таки рухнул навзничь. Мы тут же взялись за дело. Кок натянул кожу на оголенную кость. Мы замотали культю тряпкой и перевязали веревкой бедро повыше раны, чтобы остановить кровь. Потом уложили его на груду спасательных жилетов и укрыли потеплее. Зря старались. Разве вынести человеку такую боль, такое зверство? Целый вечер и всю ночь он стонал, дышал хрипло, прерывисто. Время от времени о чем-то возбужденно бредил. Я думал, до утра не дотянет.
