После допроса всех привезли в великолепную антитеррористическую тюрьму. Майор Блажной тут же начал делать записи в своей памяти: камеры одноместные, душевые кабинки с туалетом, бумажные салфетки и полотенца одноразового (!) пользования, столик из белой пластмассы, койка из синей, окна незарешеченные, открываются на ширину просунутой ладони, но не больше, ни в коей мере не ширше. Впечатление было такое, что в тюрьме, кроме них, то есть взятых в Бидаре православных и мусульман, никого не было, только из глубины доносились странные нечеловеческие звуки, похожие на щелканье множественных птиц и зевоту павианов. Это у нас тут один бразильский товарищ поет песню своей родины, пояснили сотрудники. Потом видно было в большое окно, как этого товарища провели по аллейке мимо газонов на выход. У него были короткие могучие ноги и длинные не менее могучие руки. Оглядываясь на сверкающую белизной и голубизной крытку, он поражал глубоко укоренившимся взглядом ненависти. Ну, прощай, Вальехо, или как тебя там, и не поминай лихом, сказали тюремщики. Нет, револьвер не отдадим, он будет передан в музей криминалистики. Счастливо тебе и до скорого.
Эх, вздохнул майор, хоть бы отдохнуть тут, расслабиться на энное количество дней, а потом не возражал бы прямо тут послужить атлантической цивилизации, хотя бы и просто коридорным.
Теперь вернемся к нашему Никодимчику. Что произошло с ним после взрыва в ночных небесах? Сбросив смокинг с атласными лацканами и штаны с атласным лампасом, он, подчиняясь какому-то невнятному, но мощному импульсу (экое изобилие деепричастных оборотов, а вот местоимение «он» так и осталось в одиночестве, охраняемое двумя запятыми)… Итак, мальчик нырнул в глубину и, обожженный блаженной прохладой, подумал, что теперь уже ему тут, в этой блаженной прохладе, долго, если не вечно, жить и произрастать.
Теперь он уже не то чтобы плыл, а просто продвигался в среде. Иной она и быть не могла, обнимала повсеместно. Не особенно даже и хотелось вынимать голову из среды для вдоха. Он плыл, и плыл, и развивал ночное зрение в этой среде, которую он теперь называл «Морское».
В настоящий момент Морское влекло его к одинокому камню, с которого еще был виден «Шато Стратосфер». На этом камне он уже бывал однажды. Обнаружил там удивительную пещеру, куда не достигала разбивающаяся о камень волна. Там он тогда и оставил свой полуволшебный сёрфборд с компьютером, работающим на самозаряжающихся батарейках, и с плоскими емкостями, содержащими кое-что необходимое, включая и конденсированную в пилюли еду. На носу у остроносого предмета мигал маячок, конечно не имеющий никакого военного значения, а лишь оповещающий хозяина и друга о том, что в животе у дельфиноподобного (никаких намеков ни на финансиста, ни на ветреную девушку), вот там, в животе, терпеливо ждет чье-то дружеское послание; недружеских Никодимчик пока не получал.
На этот раз оно было супердружеское и в равной степени суперпаническое: «Дорогой Ник, как ты мог исчезнуть, не предупредив ни одним словом своего Хранителя? В наших недавних беседах несколько раз ты употребил слово „морское“. Теперь я понимаю, что оно тебя влекло. Быть может, ты боялся стать выброшенным на берег чудищем? Однако я как близкое тебе по происхождению существо не раз предупреждал тебя о семилетних циклах. Они приходят и уходят. Я сам в течение жизни прошел через что-то подобное не менее семи раз. Ты ушел в Океан, в этом я не сомневаюсь. Я пробежал всего каких-нибудь десять метров, и, когда оглянулся, на пляже тебя уже не было. Послушай, ты же знаешь, что ты для меня то ли брат, то ли сын. Я отвечаю за тебя перед моими кумирами и перед всем редкоземельным сообществом. Я должен знать, где ты находишься, если ты еще где-то находишься. Иначе мое пребывание в пространстве воздуха теряет смысл. Твой Макс».
Никодимчик прочел это послание и не испытал никаких особенных душевных мук. Он чувствовал, что им уже обвладело Морское, иными словами, полнейшее и нормальное одиночество. Усмехнувшись, он отшлепал на своем киборде «ответ всем, кто меня знал».
«Всей семье Стратовых,
Включая Хранителя,
А также моей второй семье,
Достойным господам
Брендону и Пенелопе Хорайзент,
А также всему племени «Таблица-М».
Винсенту Лярокку,
Подарившему мне ощущение волны,
А также всему последнему выпуску его школы.
Моей несравненной и вечной любви
Дельфине Лакост (несмотря на ее неверность).
Вальехо Нагану (если мы еще друзья, то есть не враги).
Гругрутюа и Дидье, с которыми друзья навеки.
Русскому писателю из Биаррица, фамилию которого забыл.
Сообщаю, что ушел насовсем в Морское; прошу не беспокоиться.
Прошу передать правительству Франции мою просьбу не применять ни ВВС, ни ВМС ни для спасения, ни для отыскания тела. Мне здесь хорошо, а вреда от меня не будет.
В связи с переходом в другую среду обитания я отдаляюсь и от общей лексики известных мне языков, а потому для подтверждения моего пребывания в Морском в качестве одного из неопознанных элементов круговорота веществ я буду по истечении каждого лунного цикла отправлять в Интернет трехзначную комбинацию, ЭРБ».
К вечеру следующего дня в Биарриц прибыл третий президент «Таблицы-М» Гурам Ясношвили. Оказалось, что его личный самолет «Гольфстрим» был задержан федеральными агентами в аэропорту корпорации. Ясно сразу стало ясно, что власти стараются предотвратить его прибытие на торжество беглецов. В число оперативной группы входили люди из СБ, из таможни, ну и, конечно, из Прокуренции; как без нее обойтись?
Самолет подлежал тотальному обыску на предмет обнаружения не подлежащих вывозу объектов высокого искусства и низменного криминала. Специалисты, не торопясь, принялись отвинчивать и потрошить кресла (их там как раз было двенадцать), закатывать ковры, откнопливать обшивку как в салоне, так и в кокпите, не говоря уже о багажном отсеке.
Гурам тут же заказал по телефону места на ближайший рейс из Шереметьева в Шарль де Голль, рванулся было, но его тормознули еще в дверях. Руководитель опергруппы генерал Колоссниченко довольно формальным тоном, однако с какой-то похотливой искоркой в глазах предупредила господина Ясношвили, чтобы он даже не пытался попасть на провокационный праздник красотки Стратовой и ее мужчин. Повторив про себя все не забытые еще грузинские проклятья, Ясно сказал, что он летит не в Биарриц, а в Гонконг на сессию Всемирного конгресса редкоземельщиков. Для подтверждения лжи извлек из портфеля левой, то есть искусственной, рукой приглашение на конгресс и личное письмо Лакшми Миттала. Увидев в электронных пальцах, или, если угодно, щупальцах, трепещущие документы, генеральша перекрестила левую грудь и приказала трем своим сотрудникам проводить олигарха до самой посадки на гонконгский самолет. И на другие рейсы ни в коем случае не сажать. А лучше всего сопутствовать батоно Ясношвили во всех его передвижениях, потому что важность закона бесконечно выше самых высоких затрат, тем более что они уже заложены в бюджет нашей экспедиции.
Прибыв в Гонконг, Ясно тут же зафрахтовал точно такой же «Гольфстрим» с 12 креслами и отправился на нем в Париж. Перед вылетом нанял еще трех специалистов кунг-фу, чтобы поговорили с докучливыми спутниками из Прокуренции. Вот таким образом в полном одиночестве он и прибыл вечером следующего дня в Отель дю Палэ, где в пятикомнатном номере рухнул на какой-то диванчик-рекамье и забылся раздраженным сном, в коем разум не отдыхал, а только кипел, предельно возмущенный.
Утром он встал в несколько измученном состоянии. Подошел к огромному окну начала «прекрасной эпохи» и увидел прибрежную эспланаду города-курорта, по которой в этот ранний час в обоих направлениях бежали джоггеры. Справа или слева от них, в зависимости от направления бегства, катили бискайские волны. Вздымались, бия в знаменитые скалы Биаррица. Ветер то и дело возобновлялся и стихал, то есть дул порывами. Он летел с северо-запада, то есть из тех океанских пространств, что не знают еще «парникового эффекта». Некоторое время одноногий олигарх не мог оторвать взгляда от тех пространств, то ли думая о круговороте земных веществ, о редких землях океана, которые можно было бы безгранично извлекать как из глубин, так и с поверхностей, думая о тварях этой среды, до сих пор процветающих, невзирая на лов, не зная еще ни копейки о том, что в той эйчтуоу (Н2О) позавчера растворился наследник корпорации Никодимчик Стратов, ныне таинственный ЭРБ. Между тем привычная для этих мест утренняя серятина рассеивалась, несколько раз уже над отрогами Пиренеев проехался Феб в своей коляске, и настроение великолепного, частично уже редкоземельного человека постепенно рассеивалось вместе с той серятиной. Кофе, немедленно заказать не менее большого кофейника баскского кофе, решил олигарх и хотел было уже приподнять тяжелую трубку раритетного телефона, как вдруг увидел внизу за окном пробегающих вместе к югу главного финансиста корпорации Вадима Бразилевича и сочинителя Базза Окселотла; они увлеченно беседовали друг с другом.
