Судьба обеих этих женщин оказалась переменчива. После смерти Вальдивии Хуана Хименес пропала. По слухам, ее похитили индейцы мапуче во время одной из своих вылазок на юг. Мария де Энсио тронулась рассудком и стала истязать своих служанок. Говорят, что кости несчастных индианок похоронены прямо в доме, который теперь принадлежит городскому совету, и что по ночам там слышны их стоны. Но это тоже уже другая история, рассказывать которую у меня нет времени.
С Марией и Хуаной я держалась на расстоянии. Я не думала, что мне когда-нибудь придется сказать им хоть слово, но Педро упал с лошади и сломал себе ногу, и тогда позвали меня, потому что никто лучше меня не лечил переломы. Тогда я в первый раз после свадьбы с Родриго вошла в дом, который когда-то был моим и который я построила своими руками, и не узнала его, хотя внутри стояла та же самая мебель на тех же самых местах. Хуана, низенькая, но хорошо сложенная и с приятными чертами лица галисийка, поздоровалась со мной с любезностью служанки и провела в спальню, которую раньше я делила с Педро. Там Мария, причитая, обтирала влажным полотенцем лоб больного, который, казалось, был уже более мертв, чем жив. Мария кинулась целовать мне руки, всхлипывая от благодарности и страха — если бы Педро умер, ее бы ожидала довольно мутная будущность, — но я мягко, чтобы не обидеть, отстранила ее и подошла к кровати. Откинув простыню, я обнаружила, что нога у Педро сломана в двух местах, и подумала, что самое лучшее было бы ампутировать ее повыше колена, пока она не начала гнить, но эта операция всегда пугала меня и я не чувствовала, что способна осуществить ее над этим телом, которое прежде любила.
Помолившись Деве, я принялась обрабатывать раны, как могла, с помощью ветеринара и кузнеца, так как про врача уже давно было ясно, что он никчемный пьяница. Это были нехорошие переломы, из тех, с которыми очень сложно работать. Мне пришлось вставлять каждую косточку на место вслепую, и только чудом это получилось более или менее хорошо. Каталина одурманивала больного своими волшебными порошками, разведенными в ликере, но даже во сне он ревел от боли; потребовалось несколько мужчин, чтобы держать его при каждом моем действии. Я делала свою работу без всякой злобы, стараясь уменьшить его страдания, хотя это оказалось практически невозможным. По правде говоря, о его неблагодарности я даже и не вспомнила.
Педро столько раз казалось, что он умирает от боли, что он продиктовал завещание Гонсалесу де Мармолехо, скрепил бумагу печатью и распорядился хранить под тремя замками в городском совете. Когда после его смерти завещание открыли, выяснилось, что в нем, кроме всего прочего, он просил передать свои губернаторские полномочия Родриго де Кироге.
Нужно признать, что любовницы ухаживали за Педро с большим тщанием и частично благодаря их заботам он снова смог ходить, хоть и хромал весь остаток жизни.
Хуану Гомесу не понадобилось никого пытать, чтобы узнать, кто отрезал голову Султану. Уже через полчаса стало известно, что это сделал Фелипе. Поначалу я не могла в это поверить, потому что юный мапуче обожал этого жеребца. Однажды, когда Султан был ранен индейцами в Марга-Марга, Фелипе выхаживал его неделями, спал рядом с ним, кормил с рук, чистил и лечил, пока тот не выздоровел. Паренек и конь так любили друг друга, что Педро часто ревновал, но так как никто не мог ухаживать за Султаном лучше Фелипе, не решался вмешиваться. Умение юноши прекрасно находить общий язык с лошадьми стало легендарным, и Вальдивия подумывал о том, чтобы сделать Фелипе конюшим, когда он еще немного повзрослеет, а это занятие было очень уважаемым в нашей колонии, потому что разведение лошадей являлось делом первостепенной важности. Фелипе убил своего благородного друга, перерезав ему сонную артерию, чтобы он не мучился, а потом обезглавил его кинжалом. Нарушив комендантский час и воспользовавшись темнотой, он повесил лошадиную голову на шест на площади и бежал из города. Он оставил свою одежду и все немногочисленные пожитки в узелке в залитой кровью конюшне. Он ушел нагим, с одним только амулетом на шее, как и пришел за несколько лет до того. Я представляю, как он бежит босиком по мягкой земле, полной грудью вдыхая таинственные ароматы леса, запахи лавра, квиллайи и розмарина, переходя вброд мутные лужи и прозрачные ручьи, переплывая ледяные воды рек, чувствуя бесконечное небо над головой, обретя наконец свободу. Почему он так поступил с животным, которое очень любил? Загадочное объяснение Каталины, которая никогда не симпатизировала парнишке, оказалось как нельзя более верным: «Разве не видишь? Мапуче к своим утек, да, мамитай».
Наверное, Педро де Вальдивия просто взорвался от ярости, узнав о произошедшем, и поклялся отомстить страшной местью своему любимому конюху, но ему пришлось отложить отмщение на потом из-за более срочных дел. Ему только что удалось заключить союз с нашим главным врагом вождем Мичималонко, и он был занят подготовкой большого похода на юг страны для покорения мапуче. Старый касик, для которого годы проходили, не оставляя следа, понял, что раз уж победить уинок не удается, стоит заключить с ними союз. После карательной кампании Агирре Мичималонко практически лишился способных воевать мужчин: на севере остались только женщины и дети, половина из которых были метисы. Между погибелью и войной с мапуче на юге вождь выбрал второе. Отношения с мапуче в последнее время у него и так не ладились, потому что ему не удалось выполнить данное им обещание разбить испанцев, а, сделав такой выбор, он, по крайней мере, спасал свое достоинство и не был принужден посылать своих воинов работать в поле или мыть золото для уинок.
Я не могла выкинуть Фелипе из головы. Убийство Султана показалось мне действием символическим: этими ударами кинжала индеец как бы убил губернатора. После этого дороги назад не было, и он порвал с нами навсегда и ушел, унеся с собой все, что узнал о нас и нашей жизни за годы искусного притворства. Я вспомнила первое нападение индейцев на только зарождающийся город Сантьяго весной 1541 года и, как мне показалось, нашла ключ к разгадке того, какую роль сыграл Фелипе в нашей жизни. Тогда индейцы накрылись черными покрывалами, чтобы подойти к городу ночью и остаться незамеченными часовыми, так же как поступили в Европе солдаты маркиза де Пескары, накрывшись белыми простынями на снегу. Фелипе много раз слышал эту историю от Педро и передал идею вождям. Его частые отлучки не были случайными: они были частью жестокого замысла, хотя в этом невозможно было заподозрить ребенка, которым он был тогда. Он мог выходить из города на охоту, не боясь индейцев, которые нас тогда осаждали, потому что сам был одним из них. Охота была лишь предлогом, чтобы получить возможность встретиться со своими соплеменниками и рассказать им о нас. Именно он привез известие о том, что люди Мичималонко собираются недалеко от Сантьяго, это он помог устроить ловушку, чтобы вывести из города Вальдивию и половину наших солдат, это он подсказал индейцам самый подходящий момент для нападения. Где был этот мальчишка во время атаки на Сантьяго? В суматохе того ужасного дня мы совершенно позабыли про него. Он прятался или помогал нашим врагам, может быть, раздувал пожар — я не знаю. Несколько лет Фелипе посвятил изучению лошадей, выездке и выращиванию; он внимательно слушал рассказы солдат и постигал военную стратегию; он научился пользоваться нашим оружием, начиная от шпаги и заканчивая аркебузой и пушкой; он знал наши сильные и слабые стороны. Мы думали, что он восхищается Вальдивией, своим тайтой, которому прислуживал лучше, чем кто бы то ни было, а на самом деле он за ним следил и в душе лелеял ненависть к чужакам, захватившим его родную землю. Спустя какое-то время мы узнали, что он был сыном одного из токи, последним в длинном роду глав племени, и так же гордился своей родословной, состоящей из безупречных воителей, как Вальдивия гордился своей. Представляю, какая ужасная ненависть жила в сердце Фелипе. А теперь этот мапуче восемнадцати лет от роду, крепкий и стройный, как тростник, бежал на юг, нагой и быстрый, к влажным лесам, где его племена ждали возвращения молодого вождя.
Его настоящим именем было Лаутаро, и он стал самым знаменитым вождем Араукании, ужасным демоном для испанцев, героем — для мапуче, центральной фигурой военной эпопеи. Под его командованием прежде беспорядочные толпы индейцев стали так же прекрасно организованы, как лучшие армии Европы, и были разделены на эскадроны, пехоту и кавалерию. Чтобы сбивать с ног лошадей, не убивая и не калеча их — лошади были для них так же ценны, как и для нас, — он использовал болеадору, веревку с привязанными к концам камнями. При точном броске концы веревки обматывались вокруг ног лошадей, отчего они падали, или вокруг шеи всадника, и он валился на землю. Лаутаро посылал своих людей воровать лошадей и сам занимался их выучкой и разведением; то же он проделывал и с собаками. Он так натренировал своих воинов, что они стали лучшими в мире наездниками, такими же, как и он сам, и конница мапуче стала непобедимой. Он заменил старые дубины, тяжелые и неповоротливые, на гораздо более эффективные короткие палицы. В каждой битве он захватывал оружие врага, чтобы в дальнейшем пользоваться им и учиться делать подобное. Он организовал такую отлаженную систему связи, что все до единого его солдаты узнавали о приказах токи за считаные секунды, и ввел железную дисциплину, которая могла сравниться только с дисциплиной в знаменитых испанских терциях. Женщин он тоже превратил в суровых воительниц, а детей приспособил доставлять провизию, снаряжение и послания. Он прекрасно знал местность и предпочитал скрывать свои войска в лесу, но, когда считал это необходимым, строил крепости в труднодоступных местах, где готовил своих людей к сражению, получая от шпионов сведения о каждом шаге врага. Единственное, чего ему не удалось, — отвадить своих воинов от дурной привычки после каждой победы напиваться до потери сознания чичей и мудаем. Если бы у него получилось и это, мапуче истребили бы все наше войско на юге. Сегодня, тридцать лет спустя, дух Лаутаро все еще стоит во главе войска индейцев. Его имя будет жить в веках, и нам никогда не победить его.
