Родриго не разрешал нам покидать дом без охраны, боясь шаек индейцев, которые кружили по долине, но мы все равно поехали. Нам повезло: к закату мы благополучно добрались до Сантьяго. Увидев со своих башен клубы пыли, поднимаемые копытами лошадей, городские дозорные протрубили сигнал тревоги. Родриго выбежал из дома мне навстречу, боясь, что произошло какое-то несчастье, но я бросилась ему на шею, поцеловала в губы и за руку повела к постели. Та ночь стала началом нашей настоящей любви: до этого была лишь присказка, не сказка.
В последующие месяцы мы учились понимать друг друга и дарить друг другу наслаждение. Моя любовь к Родриго была чем-то новым: это было не то желание, которое меня влекло к Хуану де Малаге, и не та страсть, которой я пылала к Вальдивии. Это было зрелое и светлое чувство, свободное от противоречий; с течением времени оно становилось только сильнее, так что жить без любимого оказалось невозможно. Мои одинокие поездки за город прекратились, и мы теперь разлучались с Родриго, только когда он уезжал сражаться с индейцами.
Этот человек, такой серьезный на людях, дома был нежным и веселым. Он баловал нас, мы были две его королевы, помнишь? Так исполнилось предсказание магических ракушек Каталины о том, что я стану королевой. За тридцать лет, которые мы прожили вместе, Родриго дома никогда не бывал в дурном настроении, каким бы тяжелым ни был гнет внешних обстоятельств. Он рассказывал мне о военных делах, об управлении страной и о политике, делился своими страхами и печалями, и все это только укрепляло наши отношения. Он доверял моему здравому смыслу, спрашивал моего мнения, просил совета. С ним не нужно было говорить обиняками, чтобы не обидеть его, как это бывало с Вальдивией и бывает с большинством мужчин, ведь они часто излишне щепетильны во всем, что касается их авторитета.
Наверное, Исабель, ты не хочешь, чтобы я рассказывала об этом, но я не могу обойти молчанием эту тему, потому что тебе следует знать об этой стороне жизни твоего отца. До того как у него появилась я, Родриго полагал, что в занятиях любовью главное — молодость и напор, но это расхожее заблуждение. Я очень удивилась, когда мы в первый раз оказались с ним в постели, потому что он спешил и вел себя как пятнадцатилетний мальчишка. Я объяснила себе это тем, что он слишком долго меня ждал, молчаливо и безнадежно любя меня издали, как он потом признался, целых девять лет. Но его неуклюжесть не убывала и в последующие ночи. По-видимому, Эулалия, твоя мать, которая так ревниво его любила, не научила его ничему; так что задача воспитать его легла на мои плечи, и, едва освободившись от злости на Вальдивию, я принялась за это дело с большим удовольствием, как ты можешь себе представить.
То же самое было с Педро еще намного раньше, когда мы только познакомились с ним в Куско. У меня не очень богатый опыт любовных отношений с испанскими капитанами, но могу сказать, что те из них, с кем мне довелось иметь дело, были очень мало сведущи в любовной материи, хотя оказывались не прочь углубить свои познания в ней. Не смейся, доченька, так и есть. Я рассказываю это тебе на всякий случай. Я ничего не знаю о твоих интимных отношениях с мужем, но если у тебя есть какие-нибудь жалобы, советую тебе поговорить со мной об этом, потому что после моей смерти говорить будет уже не с кем.
Мужчин, как лошадей и собак, нужно приручать, но только немногие женщины способны на это, потому что сами ничего не знают, ведь не каждой же выпадает встретить такого прекрасного учителя, как Хуан де Малага. К тому же многие ужасно стесняются: вспомни про ночную рубашку с прорезью Марины Ортис де Гаэте. От этого только растет невежество, которое способно покончить с любовными отношениями даже при самых благих и нежных намерениях обеих сторон.
Только я вернулась в Сантьяго и принялась за совместное с Родриго взращивание удовольствий и укрепление нашей благословенной любви, как одним прекрасным утром город проснулся от звука сигнального рожка часового. На том самом шесте, на котором столько лет выставлялись для устрашения человеческие головы, головы казненных, обнаружили лошадиную голову. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это голова Султана, любимого жеребца губернатора. Крик ужаса замер в груди жителей города.
В Сантьяго действовал комендантский час, чтобы препятствовать грабежам; всем индейцам, неграм и метисам воспрещалось выходить на улицу ночью под страхом сотни ударов кнутом на площади у позорного столба; такое же наказание полагалось, если они устраивали праздники без разрешения, напивались или играли на деньги: грешить подобным образом дозволялось только их хозяевам.
Комендантский час снимал подозрения со всех метисов и индейцев в городе, но никто и представить себе не мог, что такую гнусность мог совершить испанец. Вальдивия приказал Хуану Гомесу пытать всех, кого сочтет нужным, чтобы отыскать виновного.
Хотя я и излечилась от ненависти к Педро де Вальдивии, но предпочитала видеть его как можно меньше. Несмотря на это, сталкивались мы довольно часто, ведь центр Сантьяго невелик, да и жили мы рядом, но на одних и тех же общественных мероприятиях мы не появлялись. Друзья старались не приглашать нас вместе. Встречаясь на улице или в церкви, мы приветствовали друг друга кивком головы, и все. При этом его отношения с Родриго не переменились: Педро все так же выказывал ему доверие, а тот отвечал губернатору верностью и восхищением. Но я, конечно, стала мишенью для множества язвительных замечаний.
— Отчего это люди такие злые и так любят сплетничать, Инес? — спросила как-то у меня Сесилия.
— Их просто раздражает, что вместо того, чтобы принять роль брошенной любовницы, я стала счастливой супругой. Они ликуют, когда видят униженными сильных женщин, таких как ты или я. И не могут простить нам то, что мы выигрываем, когда столько других терпят поражение, — объяснила я.
— Не сравнивай меня с собой, Инес! Во мне нет твоей силы, — засмеялась Сесилия.
— Сила считается добродетелью только для мужчин, а для женщин — это недостаток. Сильные женщины угрожают несправедливому мироустройству, у которого мужчины явно в фаворе. Поэтому таких женщин стараются высмеять и погубить. Но такие женщины как тараканы: одну давят, а из углов тут же появляются новые, — сказала я.
Про Марию де Энсио я помню только, что никто из лучших людей города ее не принимал, хотя она была испанкой и любовницей губернатора. К ней относились так, будто она была его экономкой. А что касается второй, Хуаны Хименес, то над ней смеялись у нее за спиной, говоря, что ее госпожа надоумила ее выполнять в постели такие пируэты, на которые сама не решалась. Если это правда, то не могу понять, что за демоны окрутили Педро, ведь он всегда бы человеком здоровой и бесхитростной чувственности: его никогда не интересовали причуды из французских книжечек, водившихся у Франсиско де Агирре. Единственным исключением было то, как он себя вел во время истории с юным Эскобаром. Тогда он хотел заглушить свою вину, пытаясь приравнять меня к продажной девке.
Кстати, чтобы не забыть: Эскобар так и не добрался до Перу, но и не умер в пустыне от жажды, как многие думали. Много лет спустя я узнала, что сопровождавший его молодой янакона по тайным тропкам отвел его в свою родную деревню, затерянную высоко в горах, где оба живут и поныне. Прежде чем отправиться в пустыню, Эскобар обещал Гонсалесу де Мармолехо, что если доберется живым до Перу, то станет священником, потому что если он выжил сначала на виселице, а потом и в пустыне, то это перст Божий. Но он не сдержал обещания, а, наоборот, взял в жены нескольких женщин из племени кечуа, которые родили ему множество детей-метисов, и таким образом на свой лад послужил распространению веры Христовой.
Возвращаюсь к любовницам, которых Вальдивия привез из Куско. Каталина рассказала мне, что они поят его отваром гравилата. Наверное, Педро боялся потерять свою мужскую силу, которая для него была так же важна, как и храбрость на поле боя, и поэтому пил отвары и подстегивал себя силами двух женщин. Он был еще не в том возрасте, чтобы его сила ослабла, но здоровье у него было не такое уж крепкое, и болели старые раны.
Судьба обеих этих женщин оказалась переменчива. После смерти Вальдивии Хуана Хименес пропала. По слухам, ее похитили индейцы мапуче во время одной из своих вылазок на юг. Мария де Энсио тронулась рассудком и стала истязать своих служанок. Говорят, что кости несчастных индианок похоронены прямо в доме, который теперь принадлежит городскому совету, и что по ночам там слышны их стоны. Но это тоже уже другая история, рассказывать которую у меня нет времени.
С Марией и Хуаной я держалась на расстоянии. Я не думала, что мне когда-нибудь придется сказать им хоть слово, но Педро упал с лошади и сломал себе ногу, и тогда позвали меня, потому что никто лучше меня не лечил переломы. Тогда я в первый раз после свадьбы с Родриго вошла в дом, который когда-то был моим и который я построила своими руками, и не узнала его, хотя внутри стояла та же самая мебель на тех же самых местах. Хуана, низенькая, но хорошо сложенная и с приятными чертами лица галисийка, поздоровалась со мной с любезностью служанки и провела в спальню, которую раньше я делила с Педро. Там Мария, причитая, обтирала влажным полотенцем лоб больного, который, казалось, был уже более мертв, чем жив. Мария кинулась целовать мне руки, всхлипывая от благодарности и страха — если бы Педро умер, ее бы ожидала довольно мутная будущность, — но я мягко, чтобы не обидеть, отстранила ее и подошла к кровати. Откинув простыню, я обнаружила, что нога у Педро сломана в двух местах, и подумала, что самое лучшее было бы ампутировать ее повыше колена, пока она не начала гнить, но эта операция всегда пугала меня и я не чувствовала, что способна осуществить ее над этим телом, которое прежде любила.
