— Ох, да черт все побрал! Не знаю, зачем я тебе обо всем рассказал. Отныне ты никогда об этом не забудешь. Перестановки бесконечны, теперь я понимаю. Ты никогда мне не простишь.
Значит, нечего и просить, подумала Джин.
— А что, по-твоему, это такое? Может, поскольку я американка, ты вообразил, что говоришь с какой-нибудь группой помощи самим себе, где в конце все тебе аплодируют, что бы ты им ни рассказал? Спасибо, что поделился, Марк, отличная работа? Не говоря уже о том, что заниматься сексом с пятнадцатилетней противозаконно, — ты об этом когда-нибудь думал?
— Джин! Это ошибка — я совершил чудовищную ошибку. Я спал с ней. Однажды. И, само собой, я думал, о чем ты говоришь, хотя вряд ли самое худшее из обстоятельств. Я спал с ней, и я спал с ее матерью, так много, как только мог, наряду с половиной Сен-Мало, Джин, более тридцати пяти лет тому назад. Хотя в действительности мое пребывание с Сандрин продолжалось всего пару недель, прежде чем она двинулась дальше. Что для нее было вполне естественно.
Джин не могла постичь, почему он обратился к этой старой теме, — разве, может, ради того, чтобы сменить тему. Но она ничего не говорила — ей было чуть ли не любопытно просто посмотреть, как далеко он способен дойти.
— Я говорил тебе, что Сандрин уже была с отцом Софи, прежде чем я покинул их дом, а меня перевели на роль друга семьи. Ты видела фотографии их свадьбы, на том пляже на рассвете. Типично для Сандрин, могу добавить, потребовать рассветной свадьбы.
Он надолго приложился к пивной бутылке. Она и не заметила, как та пришла на смену чаю со льдом.
— Зачем снова говорить о том лете, что было сто чертовых лет назад?
— Я вот что пытаюсь сказать, Джин: Софи — жертва. Сирота, по сути. Я для Сандрин ничего не представлял. Как и все остальные. Даже ее собственная дочь.
Джин не могла этого принять.
— И что? Ты улучшил ее долю, изнасиловав ее? Костлявую, ничего не знающую целочку?
— Черт возьми — я никого не насиловал! А девственницей она все равно не была.
— Как будто это хоть что-то меняет! Как же ты мог заранее узнать, девственница она или нет?
Марк, бесконечно усталый, опустился на стул.
— Джин, я в самом деле пытаюсь рассказать тебе, что произошло много лет назад, а ты хочешь пройтись по каждой альтернативной версии, проследовать за каждой несущественной нитью. Ты хочешь победить в каком-то феминистском споре? Прекрасно! Ты победила! Я согласен. Но я-то говорю тебе лишь о том, что ей нужно знание, вот и все. Софи жаждет любой связи с тем временем, когда ее жизнь только-только начиналась, когда все еще не пошло навеки прахом, начиная с той ужасной аварии. Тогда, гораздо позже, я думал — совершенно неверно, мне это известно лучше, чем кому-либо еще, — думал, что после того, что сделал, и я этого не отрицаю, я смогу, по крайней мере, попытаться дать ей то, что так ей необходимо. Связь, утешение — некую идею того, что и в самых ранних ее днях присутствовали правда и красота.
Джин показалось, что ее вот-вот стошнит, — до сих пор она полагала, что это просто такое выражение, что-то вроде того, что могла бы сказать Майя Стаянович.
— Джин, мне очень жаль.
В деревьях воевали попугаи, а внутри дома зазвонил телефон.
— Хочешь, чтобы я поднял? — спросил Марк, хватаясь за любую возможность восстановить мир.
— Нет, я сама. Может, это насчет папы. — Джин вошла в кухню. — Мама, привет.
Марк тем временем прибрал на столе на веранде, поправил стулья, внес внутрь стаканы, присел, чтобы почистить раму кухонной двери.
— Все хорошо? — спросил он, очень усталый.
— Да. В легких больше никакой жидкости. Пневмония полностью излечена. Он дышит самостоятельно по двенадцать часов подряд. Мама говорит, что его выпишут, когда он сможет дышать сам по двадцать четыре часа. Он, конечно, по-прежнему прикован к постели и очень-очень слаб, но, по крайней мере, сможет находиться дома. Марк, мне надо туда вернуться.
Он выглядел так, словно его ударили.
— Ко всему этому мой отъезд не имеет никакого отношения, ясно же. Просто там никого больше нет. Мэрианн роздыху не знает со своими мальчишками, а квартирка мамы — ну, сам знаешь. Нет места. А он хочет взять все это больничное оборудование — кровать, респиратор. Так или иначе, он хочет домой, в свой собственный дом, и мне надо там быть. Я хочу там быть. Мне надо ехать. Но это не сразу. Через неделю или около того. Может, и больше.
— Я собираюсь прогуляться по пляжу. Хочешь, пойдем вместе? — спросил Марк.
— Нет. Не хочу.
И чтобы он садился за руль, она тоже не хотела, но он никогда не бывал таким упрямым, как после выпивки. Он затрясся вниз по дороге, а она прошла в маленький огород за домом. Если горшки на террасе могли служить каким-то знаком, то все в нем было мертвым.
Нарциссизм, тщеславие — гордость: как ни удивительно, вплоть до недавнего времени это считалось самым худшим изо всех грехов. На самом деле это разновидность лености — не утруждать себя любовью. Способна ли она выслушать Марка — выслушать и услышать?
Приблизившись к огороженному участку с его односкатным парником, она увидела, что черная сетка, бросавшая тень на грядки, распорота и свисает, словно черный флаг. Когда она открыла низкую бамбуковую калитку, трудно было сказать, что уцелело среди сорняков. Она пошла вперед, хватаясь за упругие стручки волокнистой фасоли, большинство из которых были желтыми и длинными, как линейки, и увидела разбросанные на земле гниющие помидоры, по большей части исклеванные птицами, как и вся земляника. В углу располагались кабачки размером с такс и переросшие листья латука, походившие на аскотские шляпы, огромные и зеленые.
Джин собрала все пригодные к употреблению помидоры в подол своего саронга, думая, что, по крайней мере, существовала возможность того, что с Софи он был лишь однажды, как и настаивал. Хотя он не был в состоянии поговорить с ней об этом на протяжении двадцати лет — да и сейчас не мог, не очень-то правдоподобно у него выходило. Но, оглядевшись в своем захламленном, лишенном любви огороде, она задумалась, что же здесь подлежало прощению. Он пытался защитить ее — в этом она не сомневалась. Почему когда-то казалось, что она нуждается в полностью укомплектованной охране, в муже как в телохранителе от эмоций? Потому что больше она ни в чем таком не нуждалась — возможно, со времени кризиса Билла. Она стала думать об отце и о его более раннем кризисе, тот, который стоил ему брака. То, что Марка захватило юное тело — очень юное тело, — пока его жена мучилась родами в другой стране, было неоспоримым фактом. Но Джин вряд ли могла найти в себе достаточно благочестия, чтобы осуждать его за то, что он не устоял перед банальным соблазном. Она слишком устала. Вина, даже прощение, — эти предметы, пускай и едва исследованные, в данный момент представлялись находящимися в той же категории, что и ее прошлогодние колонки, — в подшивке.
Из-за более сильного напряжения, связанного с отцом, в ее жизни не оставалось места для иной нестабильности. Она выслушает Марка и, если он об этом попросит, постарается ему помочь. Такой поворот представлялся ей по-новому возможным, потому что она поняла: в конечном счете, это его проблема. Когда она читала Ларри, то думала, что его суждение о личной ответственности было превосходным и лишь казалось очевидным, — но все же оставалось только суждением, достаточно абстрактным для Джин, как и для большинства остальных, чтобы игнорировать его на практике. Неужели на самом деле требовалось вот такое стирание в порошок, чтобы постичь, что это правило применимо и к ней, что она должна — и, более того, отныне и впредь будет — нести ответственность за свое собственное счастье?
Когда она поднялась, отрываясь от затягивающих подробностей своих неухоженных маленьких грядок, и поглядела туда, где должен был находиться горизонт, поверх голубых холмов, океана она не увидела, но знала, что он пребывает там. Храня в своих холодных темных глубинах останки Билли. Прогулка вдоль берега действительно была хорошей идеей — хотя даже на берегу она была склонна смотреть вниз, рыща взглядом в поисках интересных раковин, не обращая внимания на огромную синеву. Так, может, «существам», включая Джин, пора начать смотреть вверх, подумала она, вытягивая шею и спину и глядя в небо. Конечно, тогда все будет по-другому. И, на удивление свободная от вины, она чувствовала, что все ее самые благородные порывы проистекают из надежды на чистый горизонт.
Вернувшись на кухню, Джин вывалила в раковину свою огородную добычу и вымыла руки. Она хотела перезвонить Ларри, пока нет Марка. Нажав на тринадцать цифр, она, даже прежде чем услышала его голос, различила гудки автомобилей. Он шел по улице, и она, прикрыв ладонью не занятое трубкой ухо, напряглась, чтобы не упустить ни одного его слова, и спросила о Билле.
