Вилли вечно скрывался за деревьями.
Прекрасное лето.
Утром во вторник Хельмут объявил, что уходит почти на весь день. Он вернулся в новом полотняном костюме, новой рубашке, новом галстуке, новых туфлях, подстриженным, чисто выбритым, широко улыбающимся. Вилли помог распаковать его приобретения. Складные кресла для сада, новая стереосистема, дюжина пластинок, кое — что из непременных деликатесов, закупленных в Демлинге. Смена взглядов или просто смена стратегии?
Да и пора бы уже — с выбившимся из графика строительством музея и внезапной необщительностью мэра. Он ничего не мог обнаружить, но это нервировало. Почему мэр стал вдруг не таким приветливым, не таким жизнерадостным, не таким дружелюбным? Ни с того ни с сего перестали поступать приглашения, а те, которые исходили от него, отклонялись. Такие вот дела. Больше никаких дружеских рукопожатий. Никаких похлопываний по спине. Всего того, что Хельмут уже принимал как само собой разумеющееся. Может быть, мэр что-то прослышал? Но что?
Что-нибудь связанное с его женой, Вин?
Хельмут признался Ульриху: Бог ведает, что наговорили мэру. Я понял, что что-то происходит, когда на прошлой неделе он сказался слишком занятым, чтобы прийти на ланч в «Сливу». Слишком занят для ланча. Он же все равно должен где-то поесть. А тут еще на мою голову Эгон со своей нынешней подружкой просто лезут волку в пасть. На кой черт они так бросаются в глаза? Что, нужно, чтобы все обо всем знали? Бедный Обби просто приклеился к их двери…
Почему ты от него не избавишься? спросил Ульрих.
С чего ты взял, что другой окажется лучше?
Что в действительности произошло между тобой и Анной? спросил Ульрих.
Я не хочу об этом говорить, сказал Хельмут. Она заявила… полная чушь… что я заглядываюсь на Риту.
Ну а Рита?
Она продолжала фотографировать все подряд. Дом Хельмута изнутри и снаружи, соседние фермы, железнодорожную станцию, заброшенное железнодорожное полотно, подступы к станции, станционные знаки, сердитого и нетерпеливого Эгона, и раздраженного Хельмута, и угрюмую женщину на кухне, и забавную походку Обби, оттеняемую неуверенной детской улыбкой на его лице идиота, и выражение скрытого расчета на лице приятеля Обби Вилли…
Эгон по телефону своей жене: Ну, дорогая, я, конечно же, хочу, чтобы ты сюда приехала. Но вот сейчас… Стоит ли? Я собираюсь уезжать. Мне нужно встретиться с одним человеком во Франкфурте. С кем? Ты хочешь знать, с кем я собираюсь встречаться?
Ты когда-нибудь спрашивал Анну Хеллер о том, как она столкнулась с Паулой? спросил своего брата Хельмут.
Нет, никогда.
Хельмут посмотрел на него со снисходительным удивлением. Ты меня изумляешь.
24
А правда, Гизела забивается в своей комнате в угол? поинтересовалась дочь Хельмута. И Хельмут, взвесив значение ее вопроса, ответил: Да, иногда. Но лучше бы ты об этом никому не говорила. Я даже не хочу выяснять, откуда ты об этом знаешь.
Я слышала, как ты рассказывал об этом дяде Ульриху.
А-а.
И почему она забивается в угол?
Не знаю. Наверное, ей в углу нравится. Этакое одеяло, под которым все нипочем.
А ты когда-нибудь забивался в угол? спросила она отца.
По крайней мере, я об этом не помню.
Она забивается куда попало или в какой-то особый угол?
Не знаю. По-моему, нет никакой разницы. Возможно, у нее есть любимый угол.
Почему?
Почему? У нас у всех есть любимые вещи. Любимые стулья, любимые комнаты, любимые парки. Даже любимые улицы. Я не вижу, почему в данном случае ей не иметь любимого угла. Ты удовлетворила свое любопытство?
Я так и не понимаю, почему она забивается в угол.
Спроси у фрейлейн Хеллер.
Уж не Эгон ли ее заставляет?
Надеюсь, что нет.
А фрейлейн Хеллер когда-нибудь забивалась в угол?
Ты что, одержима этой темой? Если фрейлейн Хеллер и забивалась в угол, она никогда мне об этом не сообщала.
А ты был бы счастлив, если бы увидел это?
Довольно. Хельмут сурово посмотрел на нее. Довольно.
Если ты больше не любишь маму и не любишь Анну, ты, может, любишь Гизелу?
Нет. Я не люблю жену Эгона. Слишком худа и истерична.
Ты же должен кого-то любить.
Кто тебе сказал?
Ты же должен кого-то любить.
Ты прочла слишком много книг.
Готова поспорить, что ты влюблен в Риту.
Она тебе нравится?
Она занятная.
Даже чересчур, правда?
Гизела бросила на него лукавый взгляд. Иногда она тоже забивается в угол, чтобы сделать фотографию.
25
Франц не часто оказывался на переднем сиденье автобуса, отправлявшегося в Брумхольдштейн в 11:25. Не часто оказывался в этот час за рулем и Хаген. Не ожидал встретить вас на этом рейсе, сказал Франц.
Поменялся с другим шофером, сказал Хаген.
Когда они выехали из Демлинга и водитель смог слегка расслабиться за рулем, Франц между прочим упомянул, что во время обеденного перерыва, в три часа, собирается воспользоваться библиотекой. Давно уже туда собираюсь, сказал он.
Я-то читаю мало, откликнулся водитель. Люблю отдыхать на свежем воздухе, где-нибудь под деревом. Могу сидеть так часами. Забываю о времени… и вообще обо всем.
В библиотеке, сказал Франц, возвращаясь к занимающей его теме, есть справочный зал, зал периодики, а еще специальный зал, где можно слушать музыку. Там выдают наушники. Даю голову на отсечение, что в Демлинге нам такой библиотеки не видать.
В общем-то, сказал, не отрывая взгляда от дороги, шофер, я предпочитаю футбол. Могу часами смотреть его по телевизору. На Хагене были американские авиационные очки от солнца. Темно-зеленые стекла и золотистая металлическая оправа. На безымянном пальце правой руки он носил кольцо с большим опалом. Получил он его в наследство, в подарок или где-то купил? Не желая проявлять любопытство, Франц заметил только, что у Хагена замечательное кольцо, однако тот ничего на это не ответил.
Хаген был выше Франца ростом, но держался не так подтянуто. Франц почему-то решил, что водитель по крайней мере лет на пять его старше. Как и большинство немолодых водителей, водителей поколения Франца, он был абсолютно надежен, первоклассный шофер, которого нелегко вывести из равновесия. Не из тех, кого можно втянуть в спор. О, нет. На самом деле, стоило кому-то из пассажиров на что-то пожаловаться, Хаген замыкался в себе. И ни звука.
Странно, размышлял вслух Франц. Столько лет в Брумхольдштейне, а впервые собираюсь зайти в библиотеку.
Ее строили у меня на глазах, прокомментировал Хаген.
Кто-то заработал на этом кучу денег, сказал Франц.
У меня на глазах построили и ратушу, и старый торговый центр.
Уйма денег.
А теперь это странное здание, музей.
Это другое, сказал Франц, тут же встав на защиту Харгенау. В конце концов, это хранилище культуры. Так сказать, склад истории.
Может и так, стоял на своем Хаген, но денег-то уйма.
Он будет открыт для публики, доказывал Франц. Его строит Хельмут фон Харгенау. Старая семья из Вюртенбурга. Я когда-то у них работал. В большом загородном доме. 1948-й, 1949-й. Отца расстреляли в 44-м.
Водитель благодушно смотрел на дорогу. Отличный денек. А по радио сказали, что будет дождь…
Сколько раз за день вы проезжаете туда и обратно, спросил Франц. Этот вопрос он задавал уже не раз. Как обычно, водитель не ответил.
Водитель про себя улыбнулся и, заметив вопрошающий взгляд Франца, объяснил: Мы как раз проехали мимо дома, в котором я однажды провел целое лето. В те времена я и подумать не мог, что буду водить автобус.
А эта дорога тогда уже была?
Но не такая. Узкая.
Что же вы здесь делали?
О, просто жил у знакомых.
А они так тут и живут? Франц не мог скрыть своего разочарования, что пропустил этот дом.
Как я понимаю, вполне может статься.
Интересно, знают ли они, что вы весь день ездите мимо них?
Может, да, а может, нет.
Я не рассмотрел этот дом, сказал Франц. Когда вы о нем сказали, было уже слишком поздно. Это не то большое серое здание с двумя трубами?
Нет.
Значит, рядом с ним.
Неподалеку. Самый обычный дом.
Вы видитесь с людьми, которые в нем живут? полюбопытствовал Франц.
Моя дочь сегодня рожает, сообщил водитель.
Первенец?
О, нет. У них уже трое.
В Демлинге?
Нет, Демлинг не для них. Слишком старый.
Он фермер?
Нет, механик.
Авто?
Нет. Механик на заводе, где собирают пишущие машинки.
До вечера, сказал Франц, когда они приехали в Брумхольдштейн. Нет, сказал Хаген. Вечером я буду у дочери. Он помахал на прощание рукой, но как-то робко, Франц с трудом мог поверить, что это тот самый человек, с которым он разговаривал пять, а то и шесть раз в неделю. Человек, к которому он давно перестал относиться как к случайному знакомому. Обязательно ли читать надпись на стене? вывел кто-то черным карандашом на бледно-желтой кирпичной стене библиотеки. Франц прочел эту фразу и почувствовал гнев к тому, кто сознательно осквернил стену, кто покусился на это учреждение. Он придержал стеклянную дверь перед женщиной, которая, не поблагодарив, вошла в библиотеку перед ним. Из-за справочного стола за ним наблюдала молодая женщина. Что-то в ее резком, угловатом лице, в подбородке… в суровом выражении ее лица заставило его замешкаться… отбило у него охоту к ней подходить. Почему, собственно, он сам не может найти то, что ищет?
