— Ты замочил Пашу Смыка?
— Не я… Орлик… с Вороном…
— Я и говорю — ты.
— Обоссался, — констатировал второй.
— И это правильно. Что тебе сказал Терминатор?
— Маньяка он не видел, — прапор заторопился поделиться всем, что знает. — Но за бабу почему-то сильно обиделся, когда я мысли высказал. Я думаю, с бабой он встречался. А то, может, прячет ее где…
— Ты ведь никому об этом не расскажешь?
Прапор отчаянно закрутил головой. Второй из бойцов, тот, который молчаливый, поймал пятерней его рот и сдавил щеки. Лицо пленника вытянулось, как у лошади. Первый — тот, который говорливый, — брезгливо залез в чужой рот пальцами, вытащил язык и ловко отсек его.
— Конечно, не расскажешь. Молчать будешь.
Он сунул отрезанный язык прапору во внешний карман кителя. Глаза у того чуть не вывернулись наизнанку. Грудь сдавило гигантскими тисками: сердечный приступ. Впрочем, сердце у мента было крепким, не такие передряги выносило.
— Нигилист просил передать тебе три слова, — опять заговорил палач, сделав дело. — Вот они: «Сдохни, сука!»
— Это два слова, — лениво возразил второй.
— Два? Как два! Точно — два… Е-мое, какое же третье? Было же третье, я точно помню! Е-мое, Нигилист обидится… Может — «сука поганая»? Нет… «сука грязная»?
— Ладно тебе. Никто не побежит жаловаться.
— Убедил.
Палач любовно извлек откуда-то из-под куртки инструмент, похожий на шило. Этакое царь-шило — с толстой иглой сантиметров двадцать пять.
— Подглядывать за людьми тоже нечего, — сказал он и осторожненько выколол прапору один глаз.
Тот рвался кричать — но не мог. Деньги так и не получил, трепыхалась в голове бесполезная мысль. Пропали деньги… накрылся университет…
Потом ему выкололи второй глаз.
Потом, со словами «…и подслушивать не надо», ему вонзили шило в ухо. Другой конец иглы вышел с противоположной стороны головы, из другого уха.
Тело дернулось и обмякло. Прапорщика Емельяна Захаровича Шмаляна не стало.
— Вспомнил, какие три слова! — обрадовался убийца. — «В добрый путь!»
Четверг, утро. ВСПОМНИТЬ ВСЕ
— Да, Маша была… Маша Коровина… Очень красивая… Настолько, что не принадлежала себе… Многие были в нее влюблены…
Маньяк рассказывал, бросая в воздух отрывочные фразы. Он глядел в пол. Слушатели глядели то на него, то друг на друга.
— И был мальчик в неё влюблённый, мальчик Рома. Она отвечала ему взаимностью, но почему-то мучила его… и не понимала зачем, и сама мучилась — даже с собой пыталась покончить… была в ней истеричность, скрытый суицидальный синдром, в общем, личность сложная. А мучила она Рому страшно, по-взрослому. На танцах всегда танцевала с другими — то ли его проверяла, то ли себя. Однажды он написал ей записку с признанием в любви, стеснялся на словах, так она сказала при свидетелях, что лучше бы он сделал это в устной форме — без грамматических ошибок. У него с русским было неважно, ошибок в письме налепил… А еще, насколько я знаю, она позволяла ему все, кроме главного, — обнимать себя, целовать, ласкать, трогать где угодно… ну, вы понимаете… много раз доводила дело практически до постели — и уходила.
— Ну-ну, — сказал Терминатор. — Бедный мужик. А дальше?
— У подростков бывают ситуации, когда они остаются наедине со своими проблемами… и получалось иногда так, что кроме как мне, больше и некому было их исповедовать. Маша прибежала ко мне ночью… Ее всю трясло… Я не мог ее не впустить, она сказала, ей некуда больше пойти… Домой — боялась, отец вернулся из заграницы… Она не родная дочь была, и атмосфера в их семье — отдельный вопрос… А Рома пригрозил, что убьет ее, если она к нему не переедет жить… И никто не мог ее защитить…
— Кроме тебя? — сыронизировал Терминатор.
— И я не мог. Я мог только выслушать. Дети доверяли мне… И вдруг пришел Роман, видимо, выследил её. Я пытался успокоить его… и в этом тоже была моя ошибка. Он понял это по-своему, он придумал, что у нас с Машей связь…
Маньяк замолчал и потянулся к столу за водой. Марина наполнила кружку.
— …И он убил её. Оттолкнул меня, ворвался в комнату и перерезал ей горло.
Он зарыдал.
— …как курице!
Терминатор налил Марине разбавленного спирта. Она кивнула, послав ему воздушный поцелуй. Он посмотрел на маньяка — вылил из его кружки воду и тоже заменил спиртом.
— Выпей.
Тот выпил, захлебываясь.
— И ты называешь это любовью? — осведомилась Марина.
— Это странный мальчик… невероятно избалованный. Его отец — очень крупный бизнесмен. Сейчас в политике.
— А что делал ты, лично ты, пока Машу резали, как курицу? — недобро спросил Терминатор.
— А я просто стоял! — закричал маньяк. — Как столб! Ты, ангел смерти, разве можешь ты понять обычного человека, у которого на глазах совершается такое? Никогда себе не прощу…
— Дальше, — приказал Терминатор.
— Я вызвал милицию и тотчас позвонил отцу Романа. Он сразу приехал… а милиция не приехала вовсе. Во всяком случае, я милицию не запомнил. Я пытался объяснить ему, что случилось. А он меня даже не слушал. Сына отослал куда-то… Мне казалось, что я в стороне от этого, я даже представить себе не мог, КАК и ЧТО они уже придумали… какова их сила, я осознал, только когда очнулся в палате. В психушке… С Ленским ко мне домой приехала целая команда. И среди них был тот самый доктор, который меня потом… я не знаю, как это назвать. Не словом же «лечил»? Его звали Федором Сергеевичем. Они насильно мне вкололи что-то, там же, в моей квартире… и дальше ничего из того дня я не запомнил. Потом, не знаю через сколько дней, ко мне в палату пришел адвокат по фамилии Фраерман. Доброжелательный такой человек. И доходчиво объяснил, что у меня в квартире обнаружено тело несовершеннолетней девочки, которую я, перед тем, как зарезать, изнасиловал. И нет у меня ни алиби, ни свидетелей. На ноже — мои отпечатки, во влагалище жертвы — моя сперма. Показал акты экспертиз. Показал жуткие фотографии, где я — голый, весь в крови, с какими-то дурацкими узорами на груди… А Роман, сказал адвокат, уже неделю находится в Швейцарии. Где лечится от наркотиков. И свидетелей этому очень много… В общем, на месте преступления Романа не было и быть не могло…
Маньяк обвел всех взглядом, улыбнулся… и снова заплакал.
Марина подлила ему еще.
— Они предложили мне сделку — мол, если я возьму вину на себя, то будет закрытый суд, меня признают сумасшедшим… Когда все забудется, через пару лет меня выпустят… дадут много денег и помогут уехать…
— И ты что, повёлся?
— Фраерман намекнул, что есть и силовой вариант, как он выразился… Все мы пешки, говорит, и в долгу перед раскладом. Пойми отца, говорит, — мужик работает для людей, для России, а сынок компрометирует его. Так вышло, что тебе выпала эта роль. Скверная, конечно, но ты должен ее сыграть… И я смирился.
— Да тебя просто грохнули бы через годик! — Терминатор вскочил и заходил по вагону.
— Наверняка, — сказала Марина. — Зачем им нужен ходячий компромат?
— Я тогда не об этом думал, то есть и об этом тоже, но сорвался я из-за другого. Я однажды представил, как я выхожу… Меня встречают Ленский и его сынок — с конфетами, коньяком и… ананасом… дался мне тогда этот ананас! Хлопают по плечу, выдают чек, паспорт, говорят — «Свой в доску!» — и долго трясут мою руку… Я слишком хорошо изучал карьеры успешных личностей, даже детям на Клубе рассказывал. Но я рассказывал далеко не все. Я знаю, как делалась настоящая история этого мира… Что-то обрушилось во мне. И я понял, что я против такого успеха, что я против этой конкретной успешной личности… И что они не дождутся от меня ни помощи, ни, тем более, рукопожатия… Короче, я их всех послал. Сказал, что я с ними не играю.
— Сильно, — признал Терминатор.
Маньяк тяжко вздохнул.
— Сильно только на словах. А на деле… начались уколы. И все сразу поплыло. Появился Федор Сергеевич. Я его потом называл в своем бреду «Тот, Который Помог Вспомнить»… Не знаю, что он со мной делал, просто не помню. Появлялись сны — не мои, чужие. Такие реальные… совершенно ужасные события… В каких-то квартирах я режу женщин… нет, не могу, не могу!
Он сжал голову руками и закачался на стуле.
— Это пройдет, — сказала Марина и попыталась взять его руку. Он отдернулся, будто его ударило током. Он лег щекой на стол. Он не плакал, а просто тоскливо молчал и смотрел в пространство.
Марина потянулась погладить его по голове, но… Терминатор вдруг резко ушел к себе за ширму. Ревнует, поняла она. Ее рука на полпути остановилась.
Ревнует к состраданию…
— В моменты просветления мне говорили, что это не сны, а реальность, — вновь заговорил маньяк. — Что меня выводили на заранее присмотренных жертв, запускали в их квартиры, где я под действием гипноза и наркотика совершал все эти зверства… А потом, помню, я кому-то подробно рассказывал, как и за что убивал людей… А потом была консервная банка… потом мне подсунули консервный нож…
