Я медленно заковыляла к нашему «туарегу» и уселась рядом с Таибом. Охранник, стоявший неподалеку, наблюдал за мной сквозь узенькие щелки глаз. Ему вряд ли стукнуло больше двадцати, кожа его была чиста, покрыта нежным пушком, между бровями виднелась глубокая складка и еще одна в уголке рта. Когда он глубоко затягивался дымом своей сигареты, лицо будто проваливалось в эти морщины. Так человек исчезает в яме. Увидев, что я гляжу на него, он подтянул тагельмуст и прикрыл рот, словно мне довелось поймать его за каким-то постыдным занятием.
Таиб взял меня за руку, обнаружил амулет, зажатый в ней, и сразу нахмурился.
— На вашем месте я надел бы его и спрятал под одеждой, — тихо сказал он, и я немедленно послушалась. — Ничего не бойтесь.
— Кто это такие? Чего они от нас хотят?
Он неопределенно пожал плечами.
— Контрабандисты. А может, и не только. Скоро узнаем.
Мне подумалось, что для человека, которого только что изо всей силы треснули по башке прикладом, он ведет себя довольно непринужденно. Вон на лбу у него какая ссадина, да и шишка тоже немаленькая, словно рог растет.
Я осторожно прикоснулась к нему пальцем и поинтересовалась:
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально. — Он кивнул, провел рукой по лицу, коснулся пальцами губ и груди. — Алхамдулиллах.
— Салам,[63] — тихо отозвался молодой человек с автоматом.
Я не знала, как это понимать, все больше чувствовала себя здесь чужой европейской дамочкой, которая вторглась сюда непрошеной и стала свидетельницей некоей североафриканской драмы. Вместе с тем этот обмен непонятными репликами несколько успокоил меня. Я стала смотреть, как люди с оружием снова укладывают бедную Лаллаву в могилу, и удивленно заметила, что делают они это осторожно и аккуратно, выравнивая лопатами днище и стенки ямы, разглаживая песок руками, они обращались с телом так, будто эта женщина все еще дышала. Их главный собственноручно расправил на ней складки савана точно так, как это делал Таиб. Теперь ткань облегала тело Лаллавы совершенно ровно, без единой морщинки, и все свободные концы были аккуратно подоткнуты. Потом он склонил голову и коснулся пальцами лба и сердца. Вдруг из песков дунул прохладный ветерок, шевельнул платками этих людей и донес до меня их неясное бормотание. Потом они засыпали могилу песком и снова положили сверху камни. Лаллава теперь была погребена гораздо лучше и даже глубже, чем это сделали мы с Таибом. Несколько секунд все они молча стояли вокруг могилы, словно размышляли о чем-то, а может, просто молились про себя. Я вдруг подумала, какой торжественный почетный караул выстроился сейчас вокруг умершей Лаллавы. Она, наверное, уже не так обижается на то, что ее выкапывали из могилы и хоронили еще раз.
Когда эти люди наконец стали грузиться по машинам, было уже почти темно. При их приближении Таиб вышел из «туарега». Я с удивлением обратила внимание на то, что он уже успел перемотать свой тагельмуст так, что тот почти полностью закрывал лицо, оставив только узкую щелку для глаз. Вожак контрабандистов насмешливо посмотрел на него, что-то сказал, и остальные расхохотались. Таиб выпрямился и что-то ответил. Его поза говорила о том, что он вроде бы пытался защититься. Было сказано что-то еще, кажется, уже не так враждебно. Я заметила, что теперь эти люди закинули свои автоматы за спину и никто больше не тыкал в нас стволами. Неужели они нас отпускают? Я едва дышала, чтобы как-нибудь ненароком не нарушить сложившееся хрупкое равновесие. Потом один из них что-то сказал, и Таиб ответил ему очень сердито, почти закричал. Я взяла его за руку, желая успокоить, но он стряхнул ее, как надоедливую муху.
— В чем дело? — испуганно спросила я. — Что они говорят?
Но ответил мне не Таиб, а главный контрабандист:
— Вы поедете с нами.
— Куда?
— В наш лагерь.
— Но зачем? Неужели вы не можете нас просто отпустить? В конце концов, кто вы такие?
Таиб повернулся ко мне и жестом приказал заткнуться.
Контрабандист остановил на моей персоне свой загадочный взгляд, такой же глубокий и невозмутимый, как водоем, под зеркало которого не проникает ни единый лучик света.
— Кто мы такие, вас не касается. Зато нам интересно, даже очень, кто такая вы, мисс Изабель Треслов-Фосетт.
Он проговорил это так, что я не поняла почти ни единого слова.
— Сядьте в машину, — приказал этот тип и открыл заднюю дверь нашего «туарега».
Но я не торопилась и полюбопытствовала:
— А где мой паспорт?
Совершенно нелепый вопрос, очень по-английски, абсолютно идиотский в данной ситуации. Но, как ни странно, никто даже не засмеялся.
Вожак похлопал себя по нагрудному карману, потом повернулся к Таибу, что-то повелительно пролаял, и тот беспрекословно отдал ему ключи от машины.
— Садитесь в машину, Иззи, — спокойно сказал Таиб. — У нас нет выбора.
После нападения на селение прошло пять месяцев. Мариата мало что помнила о том, как они перебрались из Адага в Имтегрен. Боль в груди была так сильна, что она почти ничего не замечала вокруг. Они пересекли долину Азауаг, вошли в Тамесну и направились к северу. Все это время Мариата не притронулась к пище и только отворачивалась, когда ей что-то предлагали. По ночам она с открытыми глазами лежала на одеяле, постеленном прямо на земле, смотрела на звезды, прижав к сердцу маленький обрывок порыжевшей от крови ткани цвета индиго. Утром братья находили ее все в том же положении, и им становилось страшно. Они творили заклинания против дурного глаза, когда думали, что отец их не видит, боясь, что он их за это отшлепает.
— Если ваша мачеха увидит, что вы ведете себя как невежественные бродяги, то выгонит нас всех из дому. Мы теперь должны быть людьми современными, так что привыкайте заранее.
Впрочем, когда они пересекали пески и началась буря, которая вполне могла поглотить их всех, сыновья слышали, как отец бормотал заклинания, пытаясь умилостивить джинна.
Мариата не произвела благоприятного впечатления на свою новую семью. Болезненно-бледная, прихрамывающая, черные глаза потускнели, как прогоревшие угли. Она выглядела так, будто в любой момент готова была отправиться в мир иной. По правде говоря, ей самой этого хотелось. Молодой женщине казалось, что из нее безжалостно выдрали душу, оставив лишь пустую телесную оболочку. День за днем она проживала как живой труп, могла только непрерывно оплакивать Амастана, и лишь беспокойный сон давал ей некоторую передышку.
— Ну и что ты собираешься с ней делать, Усман? — ворчала на него новая жена. — Ты говорил, что твоя дочь будет помогать мне по хозяйству, станет присматривать за мамой Эркией, а она, смотри, целыми днями сидит во дворе, уставившись в стену, и я не могу загнать ее в дом. Кажется, девчонка боится лестницы. Ты можешь поверить в этакую чушь?! Представляешь, как трудно будет найти ей хорошего мужа. Все кругом только и твердят, что она сумасшедшая, вдобавок стоит одной ногой в могиле!
— Я уже говорил, моя дочь благородных кровей, принцесса народа кель-тайток. Я привез ее сюда не для того, чтобы выдавать замуж. Здесь она в безопасности.
Айша злобно посмотрела на него, вскинув вверх элегантно подведенную бровь. Она еще не совсем привыкла к своему новому мужу, не была уверена в том, насколько он способен терпеть ее сварливый нрав.
«Но погоди, — думала Айша. — Придет время, и ты получишь свое».
Когда он уходил на работу — Усман, его сыновья и тесть строили новый магазин. — Айша вместе с мамой Эркией и младшей сестрой Хафидой выходили во двор и принимались донимать Мариату — им плевать было, что она принцесса.
— Ну-ка, вставай, лентяйка, деревенщина ты этакая! — кричала Эркия, но Мариата только молчала в ответ.
— Да что с ней говорить, она ж идиотка. Ее укусила какая-то блоха. Посмотрите, расселась, как побирушка на базарной площади, только и знает, что спит круглые сутки, — презрительно кривя губы, говорила Айша.
— Да, на таких, как она, облавы устраивают и травят на скотобойне. У нас и так проходу нет от их мерзких ублюдков, — кивала головой Хафида.
Ей повезло. Прежде у нее никогда не было столь прекрасной возможности безнаказанно травить других людей. Она с удовольствием плевалась в неподвижно сидящую Мариату финиковыми косточками и злорадно смеялась, когда они прилипали к ее синему запыленному платью.
— Эту вот тоже надо сдать на скотобойню. Вы только посмотрите на нее. Грязная тварь, весь двор от нее провонял! — жалобно причитала мама Эркия.
У нее было морщинистое, иссохшее коричневое лицо, беззубый рот. Она очень походила на старую обезьяну из тех, которых держат в клетках на базарной площади.
— Кочевники, поди ж ты! Варвары! Все они дикари!
— Нет, некоторые мужчины-кочевники очень даже ничего себе, — возражала Хафида. — Они благородные и интересные, особенно когда закутаны в свои платки цвета индиго.
