Зохра погрозила ей пальцем.
— Ожерелье принадлежит этой девушке, несмотря на ее отвратительное поведение. Ты прекрасно знаешь, что говорится в Святом Коране о ворах и воровстве.
Айша недовольно надула губы и потихоньку сунула амулет в карман, туда, где лежали ее собственные украшения. Мол, чтобы не пропал. Она спокойно сняла платье и повесила его на обычный крючок. По очереди держа Мариату за руки, Зохра и Хадиджа Шафни тоже разделись. Не веря глазам своим, Мариата изумленно смотрела на этих трех женщин. Она никогда еще не видела обнаженного женского тела.
— Пойдем со мной, моя милая, — сказала Хадиджа Шафни. — Мы сейчас тебя вымоем чисто-чисто. Тебе покажется, что ты заново родилась. — Она обернулась к Зохре. — Аллах, как от нее дурно пахнет. Где вы ее нашли? Она что, спала вместе с верблюдами?
— Почти. Девчонка из кочевого племени, всю жизнь жила в пустыне, — усмехнувшись, ответила Айша. — Туарегская принцесса, говорят, или что-то в этом роде.
Хадиджа покачала головой и поцыкала кривыми зубами.
— Ох уж эти девушки из пустыни. Они совсем не моются, некоторые даже воды боятся. Говорят, что в ведре с водой сидит джинн, вы представляете? Такой шум поднимают, просто ужас. Можно подумать, что быть чистой — это не удовольствие, а страшная мука.
— Не только удовольствие, но и наш священный долг, — строго напомнила Лалла Зохра.
Как Мариата ни сопротивлялась, они потащили ее в мыльную. Здесь крики бедняжки звучали еще громче, отражаясь эхом от блестящего кафеля стен и каменного пола. Куда она ни бросала взгляд, везде были лоснящиеся от пота и воды голые женские тела, лишь слегка прикрываемые черными волосами, сбегающими по спинам и грудям. Как это странно! Неужели они — те же самые женщины, которых она видела в городе, закутанные с головы до ног. Тогда у некоторых были видны только глаза… А вот теперь они оголились друг перед другом, нагло выставили напоказ даже самые интимные части тела, с которых были удалены волосы, все до единого. Мариата не могла не заметить этого. Женщины ее народа ходили с непокрытой головой и открытым лицом, но такое откровенное бесстыдство считалось бы у них позором.
Она все еще изумленно оглядывалась по сторонам, как вдруг Айша опрокинула ей на голову целое ведро воды, от которой валил пар. Едва не задохнувшись от нехватки воздуха, Мариата с размаху отвесила ей оплеуху и закричала во всю мощь легких. Когда банщица своими огромными толстыми ручищами попробовала потереть ее большим куском черного мыла, сваренного из мякоти оливок и глины, она стала яростно отбиваться.
— Прекрати сейчас же! Прямо как ребенок малый! — с досадой ворчала Лалла Зохра, крепко держа Мариату за руки.
— Я взрослый человек, оставьте меня в покое! — кричала Мариата, сверкая глазами от возмущения.
Это были первые слова, которые они от нее услышали. Пораженные женщины на мгновение утратили бдительность.
Первой опомнилась Лалла Зохра.
— Если хочешь, чтоб мы обращались с тобой как со взрослой, ты должна вести себя соответственно. Вот, возьми и начинай мыться. Да смотри, делай это как следует. — Она протянула Мариате мыло.
Та нерешительно стала тереть руку черным куском. На ощупь мыло было противное и скользкое, как лягушачья икра. Как вещество столь черное и омерзительное способно сделать тебя чистой? Это противоречит всякому разуму.
— А теперь три посильней! — Зохра дала ей веревочную мочалку и внимательно стала смотреть, как Мариата осторожно провела ею по намыленной коже. — Еще крепче!
— Смотри, вот так. — Хадиджа положила свою громадную ручищу поверх ладони Мариаты, нажала посильней и водила вверх и вниз, пока кожа не загорелась. — Видишь? — Она широко улыбнулась. — Грязь отходит. Смотрите! — Женщина повернулась и кивком подозвала местных жительниц. — Смотрите! Вы когда-нибудь видели столько грязи? Да ведь она слоями с нее сходит, в шарики скатывается! Под нею наша детка будет белая, как настоящая арабка!
Все смотрели и смеялись, довольные, что их любопытство наконец-то удовлетворено.
Мариата злобно оглядела их.
— Что глаза вытаращили? Чего тут не видели? На себя посмотрите. Все бледнокожие, дряблые и жирные, как черви!
Одну женщину, которая подошла слишком близко, она с силой двинула кулаком в огромный живот, потом оскалила зубы, увидела, что все в испуге отпрянули, потонули в облаках пара, и засмеялась.
— Что, боитесь, укушу? Люди пустыни кусаются как Кель-Асуф! Да, мой народ — народ пустыни, и я горжусь этим!
С этими словами она вскочила, выбежала из мыльной, не вытираясь, оделась, схватила платье Айши, сумку с бахромой и бегом покинула хаммам. Только длинные черные косы хлестали ее по спине, словно скользкие угри.
Усман нашел ее, когда солнце уже садилось, на дороге, ведущей к югу, в сторону Эрфуда, за которым начиналась Сахара.
Он остановил рядом с ее верблюдом свой видавший виды джип, опустил запыленное стекло и спросил:
— Ты что это надумала?
— Я не останусь с этими людьми.
— А куда же ты направляешься?
— В пустыню.
— С пустыми руками, без еды и питья?
— Вода у меня есть, — ответила она, указывая на древний гербер, бурдюк из козьей кожи, висящий у нее за плечами. — Еда тоже. — Мариата похлопала по мешку, в котором лежали куски черствого хлеба. — Кроме того, мне теперь все равно, жива я или умерла, знаю лишь, что не останусь с этими отвратительными людьми. — Дочь вскинула голову, и серебряный амулет сверкнул в лучах заходящего солнца.
Усман вышел из машины и медленно обошел вокруг верблюда мавританской породы, крупного, бурого и довольно грязного. Он ткнул кулаком в дряблый горб и ощупал торчащие ребра, потом схватил за повод, опытной рукой заставил его поднять губы и обнажить огромные нечистые зубы. На столь бесцеремонное обращение верблюд ответил неодобрительным ревом. Усман посмотрел ему прямо в глаза, и тот затих, но, когда мужчина зашел ему за плечо, чтобы осмотреть шею, голова животины угрожающе повернулась, губы раскрылись, и мстительная тварь уже готова была куснуть его. Не оборачиваясь, Усман проворно и сильно ударил верблюда кулаком прямо по морде, и тот от неожиданности издал удивленный булькающий звук.
Отец поднял голову и посмотрел на Мариату.
— Дочка, если ты задумала бежать в пустыню, так хотя бы делала это на верблюде, который не позорил бы доброе имя народа покрывала. Зубы у него гнилые, запас жира кончается, шея облысела, видать, на нем много ездили верхом. Ему, должно быть, лет девять, если не больше. У кого ты купила этот ходячий мешок с костями?
Мариата посмотрела на него почти так же мрачно, как и ее верблюд.
— У одноглазого.
— Это же всем известный жулик! — покачал головой Усман. — Да всякий дурак знает, что верблюд, не проданный к концу торгового дня, годится только в котел! Сколько ты за него заплатила?
Отвечать она не захотела. Усман стукнул верблюда несколько раз, и тот опустился на колени. Потом, не обращая внимания на крики и отчаянное сопротивление, грубо стащил дочь со спины животного и засунул в джип. Отец привязал повод к заднему бамперу, поднял все стекла, чтоб Мариата не смогла выпрыгнуть, и очень медленно поехал обратно в Имтегрен.
Доставив Мариату домой, он запер ее в комнате с железной решеткой на единственном маленьком окошке. Она слышала, как повернулся в замке ключ, подбежала к окну и увидела, что отец выходит из дома и решительным шагом ведет куда-то ее верблюда. Вернулся он без него, когда муэдзин уже призывал правоверных к пятой молитве.
Приглушенный разговор в соседней комнате зазвучал теперь в полный голос. Мариата прижала ухо к двери.
— Бессовестная девчонка! — возмущалась Айша пронзительным голосом. — Она сделала так мне назло! Эти украшения — твой свадебный подарок. Она знала это, а в хаммаме оставила меня совсем голой, в одном белье. Какой стыд! Мне пришлось взять джеллабу Хадиджи Шафни, и теперь эта жирная свинья будет вечно попрекать меня тем, что сделала мне великое одолжение. Тьфу! Ну и сучка!.. Она будет проклинать тот день, когда…
Усман что-то отвечал очень ровно и так тихо, что Мариата не могла разобрать слова. Но она улыбнулась в первый раз с тех пор, как погиб ее Амастан.
За похищение украшений мачехи, лишь половину которых Усману удалось выцарапать из лап одноглазого торговца верблюдами, Мариата, конечно, понесла наказание, но не сразу за все, а каждый день за ту или иную вещь в отдельности. По утрам к ней стала приходить Лалла Зохра, чтобы читать Коран. Сначала Мариата противилась, но потом, к собственному удивлению, ей понравились истории, содержавшиеся в нем. Слушая их, она даже порой забывала о кровавой бойне, разыгравшейся в ее селении. Кроме того, они заполняли собой пустоту одиночества, поселившуюся в ее душе. Но Айша, похоже, быстро догадалась, что это наказание недостаточно строгое для Мариаты, и стала нагружать ее ежедневной и тяжелой рутинной работой. Мариате приходилось стирать каждую завалящую тряпку в доме, чистить щеткой одежду. Скоро пальцы ее рук огрубели и стали красными, а спина постоянно болела. Она перестирала все белье, даже то, что никогда прежде не покидало своих сундуков. Во всяком случае, так ей казалось. Когда эта работа была сделана, Айша притащила еще несколько охапок каких-то ковриков и одеял, покрывал и подушек, кухонных полотенец, тряпок для обметания пыли и чайных салфеток. Все это Мариата должна была тоже выстирать или выбить. Она занималась работой, даже не думая о том, что делает, словно в каком-то трансе. Физический труд отвлекал ее, она уже не так остро чувствовала поселившийся в ее душе мрак, да и Айша меньше ворчала.
