Я ждал, что разверзнутся небеса Это и случилось на следующую ночь. Телефон в моей комнате зазвонил около двенадцати. Это была Сьюзан. Она едва могла говорить.
— Сегодня по дороге в школу Меган попала под машину. Водитель скрылся. Она все еще без сознания, у нее сломана нога, перелом таза, и врачи пока не знают, пострадал ли мозг, но то, что она не реагирует…
Мою жену захлестнули рыдания. Ей удалось выдавить из себя еще несколько слов, и я узнал, что днем «скорая» отвезла Меган в университетскую клинику Кливленда, где находится лучшее в штате нейрохирургическое отделение.
— Я сейчас оттуда звоню, — сказала она. — Прогноз не очень хорошей. Совсем не… — Она снова зашлась в истерике.
Я пообещал, что вылечу завтра утром, первым же рейсом. Потом повесил трубку, с трудом доковылял до ванной и рухнул перед унитазом. Когда рвота прекратилась, я заплакал.
«…Не заставляй меня силой приводить тебя сюда».
«Делай что хочешь».
Она и сделала то, что хотела.
Я не мог спать. Я вышел из отеля и всю ночь бродил по улицам. Возле Лез-Алль я нашел круглосуточное интернет-кафе, полазил по сайтам и обнаружил, что есть рейс на Чикаго в девять утра, с последующей пересадкой до Кливленда. Если бы у меня была действующая кредитная карточка, я бы тут же забронировал билеты. Вместо этого я вернулся в отель и попросил ночного портье заказать мне такси до аэропорта на пять утра. Портье — его звали Тадеуш, он был поляк — отнесся ко мне на редкость тепло, когда узнал о причине, вынуждающей меня вылететь в Штаты. Он сказал, что бесплатно подержит для меня номер («Сейчас у нас все равно не сезон), и был слегка удивлен, когда я сказал, что обязательно вернусь в Париж через двое суток.
— Да вы не волнуйтесь, сэр. Если нам понадобится номер, мы всегда сможем упаковать ваши вещи и отнести их в камеру хранения. Если состояние вашей дочери не улучшится…
Состояние моей дочери улучшится только в том случае, если я предстану по адресу: улица Линне, дом номер 13, в пять вечера ровно через два дня.
В шесть утра я был в аэропорту и расплатился наличными за билет до Кливленда с пересадкой в Чикаго, с возвратом в Париж вечером того же дня. Потом я позвонил Сьюзан на сотовый из телефонной будки в зоне вылета. В Огайо был час ночи. Голос у Сьюзан был изможденный, Чувствовалось, что она на пределе.
— Меган все еще без сознания, — произнесла она еле слышно. — Рентген показал некоторое повреждение мозга, но невролог пока не может определить, насколько это серьезно. Его очень настораживает отсутствие реакции на внешние раздражители. Следующие сутки будут критическими.
— Я буду у вас в два пополудни. А пока попытайся хотя бы немного поспать.
— Я не хочу спать. Я хочу только одного: чтобы моя дочь вернулась.
Я почувствовал себя слабым И беспомощным. И еще обезумевшим. Неужели это Маргит толкнула Меган под колеса? Сьюзан так и не рассказала мне подробностей наезда… но я не мог избавиться от ощущения, что Маргит слепила этот сценарий с трагедии, унесшей жизни ее дочери и мужа. Но что, если она тут ни при чем? Что, если это лишь трагическое стечение обстоятельств? Что тогда? И если Меган умрет? «Пережить смерть ребенка невозможно».
Когда самолет взмыл в облака, я почувствовал, как моя диафрагма начинает сокращаться, и сразу вспомнил предупреждение пульмонолога насчет риска авиаперелетов. Уже через десять минут я ощутил мучительную боль в груди. Тучная женщина, сидевшая в соседнем кресле, сказала своему другу: «О боже, да у него инфаркт!» — и вызвала стюардессу. Прибежали сразу две, вид у обеих был встревоженный.
— С вами все в порядке, сэр?
Я объяснил, что это всего лишь приступ удушья после недавней травмы легких, и спросил, нет ли у них на борту кислорода. Одна из бортпроводниц исчезла и вскоре вернулась с баллончиком. Я схватил трубку и сделал три впрыска. Боль утихла, но мысль о том, что Меган может умереть, продолжала терзать меня.
— Я думаю, мы могли бы подыскать вам более комфортное место до конца полета, — сказала одна из стюардесс.
Меня проводили в бизнес-класс и усадили в кресло, которое раскладывалось в кровать, дали одеяло и подушки. Я прошел в туалетную комнату и переоделся в пижаму, которой меня тоже снабдили. Потом я вернулся на свое место, принял таблетку зопиклона, впрыснул еще кислорода и отключился на шесть часов. Это был первый полноценный сон за последние несколько дней, и, проснувшись за полчаса до приземления в Чикаго, я почувствовал, что могу, по крайней мере, функционировать, какими бы ужасными ни выдались ближайшие двадцать четыре часа. Приземление приготовило мне новые испытания — декомпрессия опять сковала диафрагму. За пару минут до как самолет коснулся посадочной полосы, давление упало так низко, что я начал задыхаться. Кислород не помогал… и только на земле мне удалось продуть легкие, опорожнив целый баллончик.
Те же проблемы ожидали меня и на борту рейса Чикаго — Кливленд. Я опустошил еще один баллончик с кислородом, но все равно чувствовал себя бездыханным, когда через полчаса после посадки прибыл в университетскую клинику.
Неврологическое отделение занимало два этажа в новом крыле госпиталя. Интенсивная терапия находилась в дальнем конце коридора. Меня проводила туда дежурная медсестра. Она сказала, что я вовремя, поскольку врач-невролог как раз делает обход.
— Я должна предупредить вас, что многие из тех, кто впервые заходит в палату, пугаются, и вас, возможно, тоже смутит обилие аппаратуры вокруг Меган. Если вы сочтете, что вам тяжело на это смотреть — такое часто бывает, — просто дайте мне знать, и мы сразу же выйдем.
Кровать Меган была в самом углу палаты. Это означало, что нужно было пройти мимо ряда коек с пациентами; все они были без сознания, все опутаны проводами, датчиками, капельницами и прочими непонятными мне приспособлениями. Когда я подошел к дочери, у меня возникло ощущение, будто мне дали в под дых. Аппаратура, к которой она была подключена, ничем не отличалась от той, что я уже видел. Новым было лишь осознание, что это моя маленькая девочка, что ее жизнь поддерживает эта медицинская техника. Ее длинные светлые волосы были спрятаны под белой хирургической шапочкой, лицо, хотя и в гематомах, все равно было ангельским. Сьюзан сидела рядом, и я был поражен ее изможденным видом. Лицо моей жены было бесцветным, плечи поникли, глаза ввалились… Мужчина в белом халате что-то говорил ей тихим голосом. Я подошел к Сьюзан и положил руку на плечо. Она отстранилась, отвергая мои попытки проявить участие… что не ускользнуло от доктора.
— Это отец Меган, — безучастно произнесла Сьюзан.
Я пожал ему руку и представился. Доктора звали Барри Клайд. Ему было под сорок. Спокойный, деликатный, разве что профессионально холодноватый.
— Я только что говорил Сьюзан, что Меган перенесла сильную контузию — это чтобы вам было понятнее — в сочетании с травмой мозга. Магнитно-резонансное обследование подтвердило ушиб мозгового ствола. Хорошая новость заключается в том, что такие ушибы со временем рассасываются и мозговая деятельность восстанавливается. Хуже то, что она по-прежнему не реагирует на внешние раздражители. Честно говоря, именно это и беспокоит. Возможно, сотрясение настолько сильное, что сначала нужно побороть его, чтобы выйти из коматозного состояния. Но — буду откровенен — возможно и что Меган получила куда более тяжелую неврологическую травму, и это отсутствующее состояние может продлиться… впрочем, сейчас трудно прогнозировать, насколько это затянется.
— Существует ли угроза жизни? — спросил я.
— Все другие жизненные показатели в норме, сердце очень сильное, и мозг получает весь необходимый кислород. Так что нет, о смерти не может быть и речи. Но — я опять возвращаюсь к тому, что вы должны быть ко всему готовы — вегетативное состояние может продлиться неопределенно долго. И это, смею добавить, самый худший сценарий…
Я опустил голову и зажмурился, чувствуя, как слезы обжигают глаза. Доктор тронул меня за плечо:
— Пожалуйста, не оставляйте надежду. Мозг — это чрезвычайно загадочный орган и способен быстро восстанавливаться даже после серьезной травмы. Время покажет.
Он оставил нас одних. Мы стояли вдвоем у постели нашей дочери, которую зачали вместе, и молчали. Когда у Сьюзан снова сдали нервы, я попытался взять ее за руку, но она оттолкнула меня, сказав:
— Я не хочу — и мне не нужно — твоего утешения.
— Хорошо, — кивнул я. — Как насчет чашки кофе?
— Ты только что пришел сюда и уже рвешься выйти в кафе? Проведи хотя бы какое-то время со своей дочерью.
— Невыносимо смотреть на нее такую…
