— Дохлая курица, — заявил Дима, держа ее за одну ногу и всматриваясь в приоткрытый глаз дичи.
— Вроде не чайка, — сказал я. И мы пошли сквозь молочное пространство к себе в дом. Дима с гордым видом добытчика на вытянутой руке нес птицу, с которой стекала морская вода.
— Какая нелепая смерть — сказал я.
— М-мда-а-а, — протянул Дмитрий, и мы засмеялись, предвкушая на ужин свежую дичь.
По стечению обстоятельств, в куче старого хлама я нашел книжку с картинками животных и листал ее на досуге. Теперь ее стало листать еще интересней, потому что я задался целью найти схожий экземпляр с тем, что мы притащили.
Ян метался из стороны в сторону, чуя скорый ужин. Дмитрий, имея опыт сельской жизни, кипятком ошпарил птицу и начал ее ощипывать, выдергивая клочки пуха и перьев. По сравнению с курицей или уткой наш пернатый товарищ оказался слишком пушистым, и процесс затянулся надолго. Кот глотал слюнки и изнывал от нетерпения, получая ласковые пинки от повара.
— Нашел! Нашел! — закричал я, переводя взгляд с картинки на почти лысую, кроме головы, птицу, оказавшуюся очень худой, и обратно.
— Вот, — сказал я, развернув книжку картинкой к Диме. — Это гагара. И знаешь, что про нее пишут?
— Что? — безразлично спросил он, щуря глаз, в который попадал дым папиросы, зажатой зубами во рту.
— То, что ценится за густой гагачий пух, используемый для качественных теплых пуховиков, выдерживающих критические низкие температуры. Идеально удерживает тепло.
— Круто, — отозвался повар, отрубив гагаре голову и отдав ее Яну.
— Мурр-рмяу-мяу-мур, — отозвался тот, грызя дичь.
— А знаешь, что это за книжка? — сделал я паузу и поднес к глазам напарника обложку. На обложке было написано крупными буквами «ИСЧЕЗАЮЩИЕ ВИДЫ КРАЙНЕГО СЕВЕРА».
— Круто! — сказал Дима, — значит, будем есть деликатес, который не в каждом ресторане предложат. Представляешь, приду в наикрутейшее место и закажу себе гагару в яблоках с видом знатока. И все такие — раз, засуетятся и забегают. Обалдеть!
— Мурр-рмяу-грр-р-р, — отозвался кот.
— Вот видишь, и коту тоже плевать, что про его еду книжки пишут. Пускай даже и красные, — закончил напарник.
Поскольку масла у нас не было, то дичь мы решили сварить…
Полчаса спустя.
— Тьфу! Вот говно-о-о! — в один голос отплевывались мы, соскребая алюминиевыми ложками остатки гадости с высунутого языка.
— Б-Э-Э-Э. Гадость…
Так закончилась история экзотического блюда, перекочевавшего целиком в живот Яна. Хоть кому-то от этого хорошо стало. Кот так объелся, что мог только лежать на спине, выпятив круглый набитый живот. И ходить мог только в раскорячку, постоянно отрыгивая с чиханием не до конца ощипанный пух, словно фокусник.
P.S. А я пробегал до утра в дальний конец причала, потому что все-таки съел часть кулинарного излишества. На причале какой-то одаренный военный архитектор разместил самый оригинальный биотуалет из всех, которые мне довелось видеть в этой жизни. Его деревянная конструкция, похожая на распространенный деревенский ПАРАДАЙЗ, была вынесена далеко за пределы причала. Забегаешь туда и видишь в полу дыру метр на метр, в которой метрах в шести внизу плещется вода. Стараясь не угодить в дыру ногой, закрываешь на щеколду дверь, иначе ветром унесет ее на хрен, и делаешь свои великие дела. А скворечник с ржавыми гвоздями и потрескавшимся деревом трясется от ветра, и попу с хозяйством морозит так, что все сжимается и ежится. Но вот порыв ветра дергает ПАРАДАЙЗ так, что все свои дела на месяц вперед усиленно делаешь от страха, и выскакиваешь скорее на твердую землю.
Послесловие. А может быть, и нет
Теплоход «Клавдия Еланская» нес меня навстречу Мурманску, где я должен был сесть на поезд до дома, до Питера, где меня ждет только сестра. Мама говорит, что ждет, но я слишком хорошо ее знаю. Про папу вообще молчу. Я, наконец, оставляю флот и службу, во время которой нас собирали раз в месяц и зачитывали краткие сводки по нашему военному округу, который почему-то назван Ленинградским. Убитых — семеро. Заведено уголовных дел — двадцать, дезертировало — пятнадцать. Попыток суицида и членовредительства зафиксировано тридцать два случая. Пропало без вести трое. И так каждый месяц, с подробным описанием номеров воинских частей и предпринятых мероприятий по случившемуся «чрезвычайному происшествию», ставшему обыденностью. В мирное время на отдаленных участках земли немногочисленные люди, находящиеся по одну сторону границы от условного врага, продолжают грызть друг другу глотки.
В нашем гарнизоне тоже всякое происходило.
Стройбатовцы, состоявшие в основном из уголовников, отправленные на ремонтные работы на отдаленный маяк, убили и изнасиловали жену смотрителя маяка и его самого избивали полночи. Измывались и поглощали запасы медицинского спирта. Своего офицера они повесили за шею и смотрели, как он трепыхается. А потом подожгли их тела и хотели на снегоходах до самого Мурманска рвануть, как в боевиках. Но их ограниченный интеллект, не способный провести элементарные расчеты, остановил их глубоко в тундре без топлива. Там они друг друга со зла и покрошили из карабинов, украденных у смотрителя. Осталось двое. Их подобрали вертолетом через неделю и предали военному суду.
Некоторые порядочные офицеры тоже не выдерживают, глядя на все это, и пишут предсмертные записки. Один одинокий «капраз» стреляться надумал. Сказано — сделано. Приставил ко лбу пистолет и нажал на курок. Так не поверите, жив остался, потому что пуля срикошетила от толстой лобовой кости и, пройдя под кожей, вылетела с боку, оторвав кусок незамысловатой прически. Крови много было, но его подлечили, зеленкой помазали и пистолет забрали. Ходил дальше на службу с восьми до шести, и все присматривали за ним. И лишь недавно, когда вроде все хорошо у него было, девятого мая, за неделю до моего отъезда, свершил что хотел. Заточил парадный кортик и прямо в штабе во время празднования харакири себе сделал, вывалив кишки на стол, прямо в салатницу с крабовыми палочками. Последние слова его были: «Да пошли вы…». Спасти не удалось.
Большинство же самоубийц обыденно вешались или вскрывали вены. Но в общем и в целом все пьют, и только по-черному, прячась от своих проблем в забытьи, вместо того, чтобы пытаться их решить.
А я ехал домой, не веря, что все закончилось. Шесть лет. Это много. Боже, целых шесть лет прошло с тех пор, как время принесло меня с того августовского плаца в сегодняшний день. Сколько во мне изменилось. И сколько еще предстоит осознать и изменить. В моих серых глазах читалась житейская мудрость с оттенком усталости. Я вырос и возмужал. Впереди меня ждала неизвестность. Но теперь она меня не испугает никогда, потому что я все сумею и смогу. Я — повелитель своей жизни.
Ах, так приятно будет спать на своей кровати, зная, что она только моя. Так приятно будет мыться каждый день. Так приятно будет готовить себе еду, зная, из чего она состоит. Так приятно будет самому распоряжаться свободным временем. Так приятно оттого, что все это будет приятно.
Сколько людей пережили эти годы вместе со мной и рядом? Да, конечно, много кого из них пережевала система, превратив в извращенное подобие человека. Но зато те, кто сделал правильные выводы и открыл в себе скрытые возможности быть сильным и честным перед собой, стали яркими самородками, полными жизни и достоинства. Многие из них стали офицерами. Настоящими, правильно понимающими этот мир изнутри. Им многое предстоит изменить в мире, основываясь на своем нелегком опыте. Изменить к лучшему. Они будут хранителями жизни ваших сыновей, которые пойдут защищать свою Родину. Они будут лучшими мужьями, способными на все ради семьи. Они будут потрясающими родителями, способными воспитать личность. Они будут героями своего времени, способными его понять, прочувствовать и направить в нужное русло. Потому что только познав полноту горечи, можно постичь настоящие чувства. И они будут всепоглощающими…
P.S. Если вы ждали ХЭППИ-ЭНДА, или вам что-то не понравилось, простите. Это — жизнь. Моя жизнь. А в жизни такого, чтоб «всем понравилось» или «идеальная хорошая концовка», не бывает. Только осознание пережитого превращается в опыт. И он просто есть. И неважно, положительный или отрицательный…
Чайки пикируют в пенистую дорожку, оставляемую винтами судна за кусками брошенного мною хлеба. Их крик звонко отдается в небе, а я мурлычу песенку мамонтенка из старого советского мультфильма:
— Пусть мама услышит,
Пусть мама придет,
Пусть мама меня непременно найдет.
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети…
Ведь так не бывает на свете (тише),
Чтоб были потеряны дети…
Ведь так не бывает на свете (еще тише),
Чтоб были потеряны дети…
Коньяк. Ой! Тьфу! Конец!
