Когда она ушла, мой молдавский министр застонал и шепотом позвал меня:
– Гена, если я сейчас не выпью, то умру.
– А где же две коробки с вином и коньяком? – удивился я.
– Я все подарил вашим друзьям. Я думал, что мне этого уже не надо, – шел третий час ночи.
Я надел пиджак и пошел по коридору, практически ни на что не надеясь. Вы не представляете, что такое коридоры гостиницы «России», – это десятки километров. Там до своего номера можно час добираться. И тут я вспомнил разговор Фирсова с Геной Серебряковым о том, что под гостиницей есть закрытый зал – ресторан, соединенный подземным коридором с Кремлем, и что сегодня там будут отмечать прибытие Луиса Корвалана. Я понял, что я ищу! И нашел лифт, на котором поднимались из этого подземного ресторана наверх грязная посуда и скатерти. Более того – я сумел на этом лифте спуститься вниз и взять там со стола, за которым сидел Луис Корвалан, бутылку водки!
Когда я вернулся в номер, там уже ждал очень чистенький и аккуратненький молодой человек лет тридцати. Он пожал мне руку и вручил визитку: «Частий Олег Павлович. Внешнеторговое предприятие. Технопромимпорт. Зам. директора».
– Геннадий Иванович, – обратился он ко мне, – вы не то прочитали. Главное – адрес: площадь Лубянская, дом сто один. У меня к вам нет никаких претензий – есть одна просьба. Вы сейчас выпиваете с Иваном Ивановичем по рюмке водки «корвалановской», ложитесь спать, а утром я вас провожаю на вокзал и сажаю в поезд.
Вот такая история, как я чуть не выпил с Луисом Корваланом.
– Геночка, милый, давай уйдем отсюда, – Виолетта уцепила Генку под руку и горячо затараторила ему в ухо: – Я все понимаю, что тебе эти люди и интересны, и близки. Это твои друзья. Но меня здесь ничто не греет. Я тут ничего не понимаю и не хочу понимать. Я хочу болтать только с тобой. Пойдем гулять. Просто гулять по улицам.
Они ушли не прощаясь. Уже на первой лестничной клетке остановившись и прижавшись к Генке всем телом, Леточка обернула к нему лицо с закрытыми глазами. Генка целовал эти закрытые глаза, гладил волосы и судорожно вдыхал незнакомый и одновременно волнующий каким-то ожиданием этот чужой, или, точнее, позабытый и затянувшийся на целое десятилетие миг.
В центр, до площади Свободы, ехали на попутке за два рубля. Гуляли по «скверику павшим борцам», что напротив оперного театра, все бродили вокруг неповторимого по своей несуразности памятника, удивляясь, как здорово выросли голубые елки за прошедшие десять лет. Теплый, совсем не осенний дождь, который недавно прошел, основательно все промочил. Блестели асфальт, садовые скамейки, фонарные столбы, и ветки с уже поредевшей листвой в свете качающихся фонарей создавали фантастические причудливые гало. Опавшие кленовые листья под порывами ветра прыгали, как ночные воробьи, по тротуару, пока их не настигала лужа. И все-таки это была уже осень.
– Ге-ен! Пошли ко мне домой. Я мясо пожарю: Ритка сегодня на базаре купила и мне оставила, а сама уехала. У нее и бутылка сухого есть в холодильнике.
Мясо съели быстро. Вино выпили быстро. Потом долго сидели на кухне. У Генки даже дыхание перехватило от неожиданности, когда Виолетта подошла к нему, сидящему на табуретке, сзади, прижалась, обхватила голову, взъерошив волосы, и, подув в них, шепотом спросила:
– Хочешь, я разденусь?
Генка встал, крепко-крепко прижал к себе свою Леточку и так же шепотом почти скороговоркой зашептал:
– Нет, Леточка, я этого не хочу, я этого боюсь. Я знаю, что я тебя сейчас обижаю, а может быть, даже оскорбляю, но мне этого не надо. Ты ведь это сейчас делаешь потому, что тебе плохо. Ты думаешь, что так сумеешь отомстить Саенко. Еще ты думаешь, что я тоже хочу ему отомстить. Только это все неправильно. Я не хочу и не могу разрушить тот идеал, которым пророс насквозь. Как бы это парадоксально ни звучало, но ты – моя первая женщина. Ты – первая, потому что благодаря тебе я научился подавать даме руку, дарить цветы, волноваться, писать стихи и мечтать. Ты – первая, о ком я подумал, что она станет матерью. Безотносительно к себе. Ты – первая, кто заставил меня понять, что мир делится на две половины и что я никогда не сумею совершить то, к чему предназначены вы. Прости меня! Я сейчас эгоистичен, как голодная свинья, и единственное мое желание на сегодня – чтобы ты не разрушила во мне себя! Я знаю, что ты меня не понимаешь, да и не стремлюсь к этому. Прости!
– Какая же я дура, Генка.
– Нет, ты не дура, ты – правильная! Просто я живу воспоминаниями. Прости, но я должен уйти. Прямо сейчас.
На улице снова моросил дождь. Уже холодный и осенний. Генка застегнул на молнию свою болоньевую куртку, напялил капюшон и, засунув руки в карманы, понял, что там лежит маленькая чудесная книжечка, которая негаданно досталась ему на память о первой любви.
Это была «Риторика» Ломоносова 1748 года издания.
Генка сидел среди зарослей конопли на холодном обломке бетонной плиты, которую с годами понемногу начала засасывать жирная земля, он сидел на краю Ковалихинского оврага и пытался вспомнить свое имя. На той стороне оврага, за дорогой стоял его дом. Дом было видно не весь – краешек, угол. Но этот угол напоминал, что надо идти, что его там ждут, а по правде: никто и не ждет.
Внизу, по дну оврага, проходила дорога, по ней изредка пробегали почти игрушечные машинки. Была видна спортивная площадка, где пацаны бились в футбол, одинокие прохожие, семенящие по тротуару. При желании можно было разглядывать одиноких прохожих. Но Генка не мог зафиксировать свое внимание на всех этих моментах: в голове поломался фиксатор. И очень волновало Генку сейчас одно обстоятельство: он почему-то не мог вспомнить свое имя.
Генка приехал в командировку в Москву в понедельник. Его встречал министерский «рафик», на котором он сразу же отправился на какую-то газпромовскую охотничью базу, далеко за городом. Там его уже ждали два молодых сорокалетних круглорожих полковника из министерства обороны. Генка сейчас попытался вспомнить имена полковников, но не получилось. Ну, и бог с ними.
И всего-то делов у него в Москве было: подписать разрешение на проведение геологических изыскательских работ на одном совершенно пустом участке земли, от которого по карте на сто верст ни одного населенного пункта. Но в том-то и дело, что в стране, оказывается, кроме лесных угодий и земель сельхозназначения существуют тысячи, сотни тысяч, если не миллионы, гектаров свободных земель стратегического назначения. Кто и когда будет строить на них танковые полигоны, ракетные шахты или запасные аэродромы – неизвестно, но на этих землях без разрешения министерства обороны ничего делать нельзя.
На базе сначала пили водку и ели уху, потом пили коньяк и подписывали разрешение. Дальше: пили водку, парились в бане, пили баночное пиво, водку и коньяк. Чуть-чуть подремали, искупались в холодной речке, похмелились, ели шашлык, запивали пивом и водкой. Полковники не пьянели и все время хохотали, слушая анекдоты, которые рассказывал Генка. Обслуживали компанию два егеря, работавшие на загляденье: все у них было!
После шашлыков разъехались: полковники на работу в министерство обороны, Генка – в Щелково, на базу ОРСа получать оборудование и комплектующие для изыскательского отдела. Перед отъездом полковникам и Генке егеря выдали сухие пайки: в пакетах, аккуратно упакованные, лежали по две бутылки водки и по две бутылки коньяку.
В Щелкове изыскательская «шишига» с водителем уже ждала Генку. Он отдал документы и накладные на склад и, пока машина грузилась, успел выпить литр «столичной» с начальником базы и каким-то его местным другом. Закусывали пирожками с капустой. Одну бутылку коньяку Генка из своего сухого пайка оставил в подарок заведующему складом. Быстро как-то все получилось: только и успел, что поболтать с двумя туркменами, которым пилить аж до Ашхабада. Генка подивился: они от Оренбурга шпарят степью почти три тысячи верст по звездам без дороги, без компаса. Степь для них – да-да, та самая «великая степь» – как дом родной. Как и триста лет назад, как и шестьсот, когда их предки на легких скакунах… В степи они как птицы – направление «к дому» знают. Срезают две тысячи верст, экономят почти тонну бензина, а тонна бензина это – деньги.
И имена туркменов тоже не вспоминались. Почему-то туркмены были похожи на полковников с охотничьей базы. Может, полковники тоже туркмены? Ну, да и бог с ними со всеми. Генка попробовал вспомнить, когда его день рождения, и не получилось. То ли в июле, то ли в марте. Нет: в марте у жены. В мае? Нет: в мае у отца. Ну и наплевать.
