— «Тоталитарные режимы угнетают свободных людей».
Известный своей рукопожатностью демократический блоггер Лев Натанович Щаранский, в любой день и по любому поводу.
Глава тридцать третья. На острие
Враги выбивались из графика.
Это нервировало мировое сообщество и в первую очередь журналистов.
По всем политическим подсчётам и прогнозам серьёзных аналитиков, Ливийская Джамахирия должна была быть уничтожена самое позднее к середине мая.
Но уже перевалил за половину июнь, а перелом так и не наступал.
На восточном фронте ситуация окончательно стабилизировалась, самозванные «революционеры» даже при поддержке войск НАТО намертво завязли под Марса-эль-Брегой, их заявления о взятии Бреги и наступлении на Рас-Лануф на поверку оказывались обычным враньём, и части регулярной армии Джамахирии, в рядах которой воевал добровольцем тридцатисемилетний Абдулла Тархуни, отец Фатимы и двоих сыновей, вполне успешно отражали атаки предателей, которых поддерживали хозяева с воздуха.
На фронте Мисураты, куда волей судьбы и командования оказались заброшены герои данного повествования, продолжались бои. Врагам удалось оттеснить армейские части и добровольцев от городских кварталов в сторону Злитена и Таверги, однако и здесь до решающего успеха было, как до Китая, если следовать поговоркам далёкой северной страны.
Не лучше для «повстанцев», а проще говоря, мятежников, складывалась обстановка и на самом западном направлении, в горах Нафуса, между Зинтаном и аз-Завией.
Ливийская Джамахирия, воевавшая на три фронта, держала удар и обладала достаточными силами, чтобы остановить врага. Что явно не входило в планы тех, кто стоял за возникновением этой войны.
Для НАТО наступал черёд переходить к решительным действиям — более решительным, чем бомбардировки мирных городов с воздуха.
Иначе они рисковали не добиться целей, что было чревато.
Автор не знает и, скорее всего, никогда не узнает подробностей совещаний, случившихся летом 2011 года за закрытыми дверями Брюсселя.
По мнению автора, Уильям Моррисон, задолго до описываемых событий покинувший благословенную столицу Бельгии, был, тем не менее, более осведомлён о планах Североатлантического Альянса, чем любой другой из героев данного повествования.
* * *
Пятнадцатого июля проходил Зелёный марш в Злитене, на который Ахмад отпустил нескольких бойцов.
То была серия огромных манифестаций, прокатившихся в течение месяца по всей стране — конечно, по остававшимся свободными городам. Первого июля, с утра до темноты, демонстрация численностью в миллион семьсот тысяч прошла по полуторамиллионному Триполи.
Здесь не было ни контроля на входе, ни рамок-металлоискателей, к которым Виталик привык на московских митингах, и Женька только усмехнулся, когда рука его инстинктивно дёрнулась, чтобы выложить из кармана монеты — в то время, как на плече у него висел автомат на кожаном ремне, на который местные дети успели повязать зелёную ленточку.
— Ты не потеряйся, — походя бросил Женька Виталику.
— Можно подумать, я никогда не бывал на митингах, — хмыкнул в ответ Нецветов.
Но это был не вполне обычный митинг, к каким он привык какие он неоднократно посещал в начале и в конце двухтысячных годов, по своей напряжённости мероприятие скорее напоминало девяносто восьмой или даже славное начало девяностых, которое ему не удалось застать по возрасту — искренняя энергия тысяч людей была устремлена вперёд и вверх, более того, была направлена к нему, к Виталику, который держал в руках автомат и от которого зависело спасти этот город и его жителей или не спасти…
Так размышлял Виталик, а перед ним колыхалось бескрайнее зелёное море — толпа, людей, поднимавших над собою флаги, ленты, портреты Муаммара Каддафи…
Ребёнок лет пяти подбежал к Виталику, не боясь оружия, дёрнул его за ленточку, и Виталик подхватил мальчика на руки. Так вдвоём они и попали кому-то в кадр цифрового фотоаппарата.
«Что же будет дальше» — вдруг подумалось Виталику на фоне всеобщего воодушевления. — «Что же будет дальше?»
* * *
Августовским вечером, когда Виталик зашёл к обосновавшемуся в одном из кабинетов бывшей школы Ахмаду, чтобы написать Любе с командирского ноутбука, он застал там Ибрагима.
Мальчик сидел почти неподвижно, устремив взгляд в экран, и Виталику показалось, что его пальцы, перебиравшие мышкой электронные письма, слегка подрагивали.
— У вас что-то случилось? — спросил Виталик.
— Крысы взяли Тавергу, — глядя вниз, коротко ответил Ахмад вместо мальчика.
Виталик опустил взгляд, краем глаза успев непроизвольно заметить — новых писем в почте Ибрагима не было.
Ахмад молчал. Но думал всё о том же. С юго-запада враг подходил к Гарьяну, родному городу его семьи, где оставались многочисленные родственники, дальние и не очень, и он до боли сжимал зубы, просматривая сводки в Интернете, даже несмотря на то, что его собственные родители находились в Триполи — уж Триполи-то крысы точно не возьмут, в этом Ахмад был полностью уверен.
А в Таверге оставалась Фатима.
…Несколько недель назад у них вышел разговор о том, что будет после победы.
— Что ты ответишь, если я посватаюсь к своей сестре? — полушутя-полусерьёзно спросил он тогда.
— У неё отец есть, — пожал плечами Ибрагим, которому подобный вопрос задавали впервые, — дядя Абдулла. У него и спрашивай.
Женька Черных слегка толкнул плечом молчавшего Виталика.
— Ты-то что думаешь делать после войны? — спросил он и тут же прикусил язык, потому что к ним повернулись заинтересованные лица товарищей.
— Пока не знаю, — неопределённо отозвался Виталик. — Там видно будет.
«Пока? Можно подумать, ты будешь знать, что делать дальше, когда мы отобьёмся…»
…И вот они сидели рядом, командир и совсем юный боец, у раскрытого экрана с молчащей электронной почтой, с одной бедой на двоих, с одной на всех, и каждый, независимо от другого, думал о том, зачем их держат на этом направлении, когда под Тавергой они были бы нужнее.
* * *
— Виталик!!! — кричал запыхавшийся Женька, и цемент ступеней осыпался у него под ногами, мешаясь с песком. — Нецветов, черти тебя подери! Уезжаем! Давай резко в машину!
Из-под чердака двухэтажного строения с лёгким удивлением возникла закопчённая физиономия. В глазах его застыло лёгкое непонимание — что, собственно, произошло? Он, как и многие, успел привыкнуть к неподвижной в целом линии фронта…
— Идиот, — шипел Черных, — резко в машину. Срываемся с места. Сейчас. Через двадцать, максимум тридцать минут здесь будут крысы…
Рукавом камуфляжной куртки Виталик вытирал пот с лица.
— Ты дурак, — шептал Женька уже в автомобиле, — надо было срываться сразу, как услышал тревогу…
Да, он, конечно, слышал сигнал, но очень уж не хотелось оставлять удобный наблюдательный пункт на школьном чердаке. И голос командира издалека было желание принять за учебную тревогу — но в жизни, к сожалению, было иначе.
Женька вращал ручку, закрывая окно машины изнутри, чтобы не слышать, как голосит на улице Фарида, немолодая уже женщина, каждое утро приносившая им фрукты.
«На кого же вы нас бросаете?…» — послышалось Виталику в её плаче, в плаче матери, проводившей на эту войну четверых сыновей, двое из которых уже погибли где-то под Брегой.
— Крысы прорвались к Триполи, — срывался на хрип Женькин голос, — всё указывает на то, что случилось что-то очень серьёзное, такие дела…
Автомобили, в которых даже намётанный глаз с трудом мог бы угадать единую колонну, неслись в ночи по шоссе к столице Ливии, до которой при всём желании было не более двух часов езды, и Виталик терялся в догадках, что могло случиться настолько страшного в Триполи, что их сорвали с передовой, даже не позаботившись о том, кто будет прикрывать дорогу на Злитен.
Зарницы далёких разрывов то и дело зловеще вспыхивали в ночном небе над пустой дорогой, по которой, рассредоточившись, двигались машины на запад.
* * *
Михаил Овсянников приехал в Москву на двадцатилетие государственного переворота августа 1991 года.
Демократы отмечали эту дату двояко. С одной стороны, пройти мимо подобного юбилея было невозможно. С другой — слишком много неудобных вопросов возникало для рядовых граждан, невольно сравнивавших сложившуюся к 2011 году жизнь с жизнью «до».
Но демократам и их средствам массовой информации было, по большому счёту, мимо круглой годовщины деваться некуда.
В то же время патриотам, да и просто гражданам России, вряд ли было что в эти дни отмечать.
Проведя несколько дней у матери в Подмосковье, Миша собирался в воскресенье поехать в Москву на митинг, поскольку уж двадцатое и двадцать первое числа выпадали на выходные, а там встретиться с Любой Нецветовой, поговорить с ней о жизни, а заодно расспросить о том, как делишки у Женьки и Виталика.
