Теперь они спят вместе. Мужчина он ласковый, тут ничего не скажешь. Но здорово чудной.
— Не вздумай меня окрутить, — поднимает он как-то шум ни с того ни с сего. — Если задумала замуж за меня выйти, то ты, милая моя, крепко промахнулась!
Сам себя распаляет. Сердится. Ну и чудак. И Светик понимает, что он попросту боится. Ее, Светика, боится.
Он шумит:
— Был я женат — хватит!.. Попробовал!
— Да не бранись же, Алеша. Я ведь и не завожу о замужестве разговор.
— А я завожу.
— Зачем?
— Я хочу, чтоб ты знала, какой я человек.
Светик и так знала, какой он человек. Давно знала. Если б не знала, не лежала б с ним вместе. А что касается «окрутить», то Светик этого и в мыслях не держит. Ну, может, самую малость держит. Ну ладно — держит. Куда ж ей, женщине, без этого.
Они просыпаются среди ночи. Серенький предрассветный час.
Каратыгин закуривает, а Светик думает ни о чем. Потом Светик думает о книгах. И говорит, что у нее к старым книгам некая любовь. Страсть. Как у алкоголика к водке.
— Алеша.
— Что?
— Может, я чокнутая?
Каратыгин смеется.
Светик тоже смеется, но ведь факт, что у нее от одного вида этих полуистлевших книг — зуд. И холод по позвоночнику. И рукой их хочется потрогать.
* * *
День. Светик идет на рынок. Как обычно… Возле углового дома ее окликают. Это молодой мент Сережа. И рядом с ним старшина.
— Привет, Светлана… Как работа отдела? Как Каратыгин?
— Трудимся, — отвечает Светлана.
Разговор идет самый непринужденный. Они оба хорошо знают, что Светик из отдела рукописей, человек науки, — и конечно же, от нее можно не таиться.
— У тебя, Светик, есть тезка — знаешь о ней. Неуловимая! И красавица какая!..
— Торгашка? — уточняет Светик.
— Но какая!
И теперь разговор идет о ней — о знаменитой чернорыночнице.
— Я слышал, она начинала с нашего пятачка, — рассказывает мент Сережа.
— Я тоже о ней слышала, — говорит Светик.
— Слышать — это одно. А видеть — это совсем другое, — степенно начинает старшина. И сообщает им, что дважды видел Светика собственными глазами. Но взять ее не мог. Не было улик.
— Она чисто работала, — подтверждает мент Сережа. — Теперь она далеко. Ищи ветра!
— Я точно знаю, она теперь занялась иконами, — говорит старшина. — С иностранцами, конечно, связалась. Ей море по колено… Но все равно — где-нибудь сцапают ее, голубушку.
Светику вдруг становится не по себе. Страшновато, что ли. Или озябла, а?
— Пойду, — говорит Светик. — Надо искать книги. Работа.
— Работа есть работа, — сочувствует старшина. — Деньги нигде даром не платят.
А мент Сережа предупреждает. Он всегда это делает:
— Сегодня облава будет. На спекулянтов.
— Вы же хотели в пятницу.
— Перенесли. Для неожиданности.
Старшина добавляет:
— Не ходи сегодня на рынок. Посиди в своей конторе.
— Ладно, — говорит Светик. — Спасибо.
— Не за что.
Светик идет предупредить Бабрыку. У него дома Вера — зачастила она сюда.
— А чего не в магазине? — спрашивает Светик.
— На больничном.
— Чего?
— Отдыхаю.
Она действительно ловит кайф. Сидит рядышком с Бабрыкой — он бренчит на гитаре. Сидят бок о бок. Нашли друг друга. Голубки.
У Светика нехорошее предчувствие. Отвратительное предчувствие. Но что делать?.. Что, думает Светик, делают тараканы, когда на кухне вдруг включается свет? Они разбегаются. Во всяком случае, в городе Челябинске тараканы делают именно так. Бегут во все лопатки.
— Ладно, — говорит Светик вслух, — лавочку надо прикрывать на время.
И тут она слышит для себя неожиданное. Бабрыка говорит. Держит речь:
— Мы только-только набрали обороты, а теперь останавливать машину? Выключать мотор?.. Светик, что с тобой?
— Предчувствие.
— Светик напугалась?
— Может, и напугалась, — говорит Светик. Она не стесняется таких слов, как «напугалась». Человек пуглив. Что тут особенного?
— Светик! Мы же прекрасно ладим!.. — Бабрыка смеется. Из него так и прет сила. Вера тоже смеется — ему в тон.
Они оба веселые — у них только и разговор о книжных аферах. Им видятся большие дела. Им видятся большие деньги. Ну-ну, думает Светик.
— Мы теперь развернемся! — говорит Бабрыка.
— Расскажи Светику, — улыбается Вера.
— Рассказать?
И Бабрыка рассказывает, что он установил прямую связь с людишками книжного склада. Не того, где дяденька Николай Степаныч, а другого. В другом районе.
— От района к району тоже можно ниточку протянуть. Ну, Светик, славное дельце я затеваю — скажи?
Бабрыка страшно горд. Доволен собой. Прорезался.
Но у Светика на опасность нюх. Не хотят — как хотят. И денежек у Светика хватает. Во всяком случае, достаточно, чтобы уехать в Челябу скорым поездом. И, приехав туда, немного поскучать, одеться, обуться, прибарахлиться и зажить как следует. Светик все время об этом помнит. Хотя ей, конечно, очень нравится в большом городе.
* * *
Светик приходит домой, то есть к Каратыгину. Ее томит и томит неясное. Она сидит и повторяет самой себе:
— Залетишь, Светик… Ой, залетишь.
Включает транзистор. Там тоже ноют какую-то грустную песню. Тоска-тоскущая. Светик глядит в окно, подпирает щеку ладонью. Некоторое время она плачет. Потом успокаивается.
Она вытирает слезы и садится делать выписки. Оля сейчас в командировке, в Киеве. А Светик — переписывай за нее. Сиди вот здесь и пыхти.
Переписывать надоело — Светик подходит к телефону и звонит в отдел, Каратыгину.
— Алеша…
— Что?
— Алеша, мне грустно что-то.
— А? — Он не понимает.
И тогда Светик говорит:
— Справа на двенадцатой странице очень стертый текст. Никак не могу разобрать.
Это он понимает.
— Оставь свободное место, — говорит он, — и переписывай дальше.
— А сколько места — сколько строк?
— Прикинь.
— Очень трудно, Алеша… Тут много заглавных. Они же громадные.
— Что-нибудь придумай. Я занят…
И он действительно занят: у него кто-то там есть. Кто-то пришел. Из начальства. По голосу слышно.
* * *
Ночь.
Светик лежит рядом с ним — прижалась, ей хорошо и тепло. А Каратыгин глядит в потолок. И говорит какие-то глупости. Выступает. С ним бывает такое.
— Я бы, — рассуждает он, — не против жениться, но ты знаешь, Света, что происходит с женщиной, как только она становится женой?
— Угу, — говорит Светик.
А он все выступает — против жен воюет. Обжегся, бедняжка.
— С женщиной происходит черт знает что!.. Моя, например, бывшая жена говорила, что обожает мою работу. Говорила, что у нее дух захватывает от моих рассказов о монахах и старых книгах. У тебя тоже дух захватывает?
— Захватывает, — улыбается Светик в темноте.
— Точь-в-точь было с ней… Но как только она сделалась женой, у нее стало захватывать дух совсем от других штук — знаешь, эти бумажки, на которых изображены цифры? Красненькие или, бывает, зелененькие. Шелестящие.
— Знаю, — смеется Светик. — Кто же их не знает.
— Вот-вот. У нее захватывало дух именно от их шелеста, а если я тратил несколько бумажечек на книги, она в крик. И в какой крик!.. Ты когда-нибудь слышала, как кастрируют слона?
— Нет.
— А иногда это был крик раненого лебедя. Белого лебедя.
Светик смеется. Приятный он мужик. Ласковый. Говорливый. Любит она его, вот и все.
— Это был крик криков — серебристый, тонкий, страдальческий!..
— Да, — говорит Светик. — Старушка соседка рассказывала, что на крик твоей женушки прибегали из соседней квартиры.
— Из квартиры?.. Из дома соседнего прибегали. — Он тянется за сигаретой.
— Очень много куришь, Алеша.
* * *
Каратыгин рассказывает:
— Я еще совсем молодой был — поехал за книгами к одному старцу. Это в Архангельской области. Книги, я знал, были у него ценнейшие…
— Продавал их? Или даром?
— Погибли книги. Только я приехал, а там пожар. День в день. Меня даже в милицию водили — не я ли поджег…
— Все книги сгорели?
— Начисто.
— А старик?
— Живой… Мы с ним ходили после по лесу и собирали листки. Листочек к листочку. Штук пятьдесят собрали.
— Жалко.
— Чаще всего листки на деревьях висели — разнесло во все стороны. Во время пожара ветер был. Сильнейший.
Светик слушает. И опять ловит себя на мысли, что старые книги можно любить удивительной, не похожей ни на что любовью.
Она говорит об этом Каратыгину.
— Да, — соглашается он, — это как зараза.
Бабрыка прорезался. Ему кажется, что он умен. Ему кажется, что он хитер как бес. И что вообще он гений-аферист, каких земля рождает приблизительно раз в столетие.
