— Он тоже капитан. На «Михаиле Калинине».
— А это плохо. Не что на «Калинине», а что хотя и капитан…
— А кто это? Какой это дядя говорит?
— Такой. Я скажу дяде Воле, чтобы он этого больше не делал… А ты не плачь! Ты засни. Мама скоро придёт, поняла? — и опустил трубку.
Из тех же цифр набрал другой номер.
— Ну? — рявкнули басом.
— Здравствуйте! — предложил я. — С праздником вас!
— Кто такой? — ответили грубее. — С каким праздником?
— С юбилеем вождя, дурак! — удивился я.
— От дурака слышу! — взревели на другом конце. — Что, наклюкался, говнюк?
Я вздохнул, а потом решил признаться и ему:
— Нет, я выпил «Арарат». Но я не дурак. Мне, как сказал Христос в Новом Завете, «дана всякая власть на небе и на земле…»
— Арарат пьют жидовские сраки! Иногда армянские! По акценту ты, говнюк, армянин и есть! — потом в трубке подумали и добавили. — Или жид! Это им «дана всякая власть» при юбиляре!
Я еще раз признался:
— А ведь ты действительно дурак!
— Твою мать! — взвизгнул вдруг бас. — Слышишь?! Ты, бля, знаешь ли — с кем распизделся, а? Знаешь?! С полковником безопасности! Говнюк ты! Сейчас мы тебя найдём по телефону! Слышишь?! Ты бля с кем — армянская харя — так разговариваешь?! С кем?!
Я положил трубку. И снова посмотрел на Надю.
Через четыре года…
Потом какое-то время просидел недвижно и повторял в уме прежнюю догадку: Люди говорят без желания сказать… Люди говорят без желания сказать…
Звякнул телефон. Я ухмыльнулся: это полковник безопасности! Узнал мой номер. Сниму трубку — и рявкнет: «С вещами на выход!»
Звонил не полковник — маршал безопасности. Лаврентий:
— Гамодит ра, Висарионич! Гелодебит! Чинелебиц дабрунднен… Мгони ар блефобен… (Выйдите, пожалуйста, Виссарионович! Все ждём! Вернулись и китайцы… По-моему, они не блефуют…)
Встречали снова аплодисментами. Снова позже всех перестал хлопать Хрущёв. В этот раз — из-за хмеля: не заметил, что все уже успокоились.
Мао поменялся местом с Чиаурели. Наверное, догадался я, хочет рассказать мне о звонке из Пекина. Соответственно, поменялись местами и переводчик с француженкой.
Ёсик смотрел в пространство отсутствующим взглядом и выглядел как человек, только что прибывший в ад.
Где не застал ни души.
Лаврентий, наоборот, улыбался, как если бы держал в кармане пропуск в рай. О котором ему предстоит написать подробный отчёт. С предложением о реорганизации.
Я почему-то представил себе, будто завтра рецензию придётся писать и мне. О том, что вижу сейчас. «Всё вокруг было теперь особенно глупо.» Я повторил в уме эту фразу, нашёл её корявой, но ничего в ней не поменял.
Действительно, в продолжении застолья никакого смысла уже не было. Не то чтобы это застолье следовало немедленно остановить и всех разогнать, а то, что одинаково глупо было бы и прекратить его, и продолжить.
Прекращать, разумеется, я не стал. Тем более, что, согласно шкафу времени за спиною Ёсика, скоро наступал рассвет. Я пообещал себе, что, когда он наступит, а гости разойдутся, я — перед тем, как уснуть — вернусь к яблоне на веранде и проверю, не заголился ли у неё снова ствол. Или — тонкие ветки.
Берия продолжал улыбаться и осматривать коллег. Предлагая теперь инициативу любому из них.
Никто её брать не хотел. Даже Хрущёв.
Маленков по-прежнему сидел напротив в дальнем конце стола, пялил на меня глаза и хлопал ими. Старался казаться трезвым.
— Товарищ Маленков! — заговорил я. — Предлагайте тост!
Маленков вскочил со стула, кашлянул для смелости и произнёс:
— Товарищи! Иосиф Виссарионович — перед тем, как удалиться — правильно сказал: товарищ Паписмедов, сказал он, всё нам тут правильно рассказал! А я о нём раньше неправильно отзывался! Я предлагаю тост за товарища Паписмедова! Как за основателя христианства! — и вместо вина, которого в руке у него не оказалось, он проглотил слюну.
Ёсик выкатил глаза, а Берия расхохотался.
— Что? — повернулся я к нему.
— Маленков опять неправильно говорит! — объявил Лаврентий. — Паписмедов не основатель христианства! И я такой тост не буду поддерживать!
— Как «не основатель»?! — схватился Хрущёв за стакан, но, напоровшись на мой взгляд, остыл. — Правильно, не основатель!
— Основатель или не основатель, — вмешался очнувшийся Молотов, — тебе лично, Никита, пить за это больше не надо… И за другое тоже. И тебе, кстати, не надо! — перегнулся он вдруг к Ши Чжэ, хотя тот сидел смирно.
Ши Чжэ вздрогнул и начал щебетать. Никто его не выслушал. Не потому, что возмущался он на китайском, а потому, что каждый загоготал сам. Даже Булганин — все кроме Мао и Ёсика.
Поднялся гвалт, который остановил Орлов. Распахнув дверь, он ворвался в гостиную и стал тревожно озираться. Но гости заметили это не раньше, чем я взметнул руку и поманил его к себе.
Когда Орлов прошагал ко мне и остановился, все умолкли.
— Что, Орлов? — спросил я.
— Ничего, товарищ Сталин! Вошёл, потому что шумно!
— Ничего? Совсем? — не поверил я. — Совсем ничего?
Орлов задумался и понял меня:
— Наступает рассвет!
Я кивнул и повернулся к гостям:
— Товарищи, наступает рассвет…
Хрущёв зааплодировал.
— Ты не понял, Никита, — продолжил я. — Я сказал: наступает рассвет… Предлагаю наполнить стаканы и выпить прощальный тост… За новые встречи…
Мао и Лаврентий остались на местах, но другие радостно вскочили со стульев. Микоян, Молотов и Булганин ликовали оттого, что ужин закончился. Остальные — кроме майора — радовались новому стакану. Ёсик продолжал никого не видеть.
Вместе со мной поднялись и Мао с Лаврентием.
— За новые встречи… — повторил я для всех и чокнулся с Ёсиком. — Мы с тобой и вправду скоро встретимся…
Ёсик кивнул, но ответил вместо него Берия. Волнуясь:
— Висарионич, зег дасасвенеблад вагзавнит. Экимебма даижинес! (Виссарионович, мы его послезавтра отправляем на отдых. Врачи настаивают!)
— Тогда завтра… — рассудил я.
— Хвал тквен исвенебт, да сцоре акетебт! (А завтра вы отдыхаете — и правильно делаете!) — не сдался Берия.
— Посмотрим… — отвернулся я от него к Мао.
Который тянулся ко мне со стаканом чокнуться. Я отодвинул свой:
— А с вами пока не прощаемся… Задержитесь на минутку, если не очень спится…
— Конецно задерзимся! — закивал Ши Чжэ. — Нам тозе есть цто сказать!
Чокались и прощались со мной по алфавитной очереди.
Берия — хотя попрощался первым — покинул гостиную последним.
Чокаясь же, сделал три заявления. Через 70 лет, в 140-м году моей эры, тамадой на моём юбилейном ужине будет он. Завтра он же принесёт мне хачапури, который Нино испечёт по рецепту Кеке. А сейчас он отвезёт Ёсика в клинику, вернётся домой и вместе с гостями из Грузии продолжит праздновать.
Булганин пообещал помнить прошедший день всю жизнь.
Ворошилов поручился, что это займёт мало времени.
А Каганович — будто гордится моей дружбой больше всех.
Маленков извинился за фразу «основатель христианства».
Микоян признался, что из-за шума расслышал Маленкова плохо, но Ёсик порядочный человек, а Грузия — родина основателей.
Молотов заверил, что видит во мне вождя не только советского народа, но всего голодного человечества.
Хрущёв сперва извинился, а потом признался. Извинился, что отказал Ёсику в звании основателя, но признался, что не будь он сталинистом, стал бы христианином.
Чиаурели заявил, что охотно верит Хрущёву, ибо любовь к водке закрыла бы тому дверь в мусульманство. Добавив, что в прихожей видел на вешалке мою фуражку и хотел бы её забрать на память. Не только для себя.
Я разрешил, но больше него обрадовалась Мишель. И расцеловала меня от имени благодарной Европы.
Валечка выбежала в прихожую.
96. А в какой цвет красили зубы?
Мао — как только мы остались одни — засуетился. Сперва осушил залпом стакан с гранатовым соком, а потом объявил мне через переводчика, цто хоцет сообсцить мне оцень вазную весць. В связи с Кореей.
— Товарищ Мао, — согласился я, — позвольте сообщу сперва я. Как юбиляр… И старик… В связи с Японией.
Мао улыбнулся и позволил.
— Мы с вами вожди, — сообщил я, — а это значит, что нам не к лицу совершать ошибки. А если вдруг совершим, то давайте помнить, что мы ещё и коммунисты. То есть, давайте признаваться в ошибках и исправлять их…
Мао пожал плечами: давайте!
— Я тут много думал о нашем японском друге, товарище Носага. Мне сейчас кажется, что мы с вами неправы, а он прав.
Мао выкатил глаза. Потом переглянулся с Ши Чжэ.
— Да, — кивнул я, — Носага прав: торопиться не надо, от коммунизма никто никуда не денется. В том числе и японцы. Со временем японские товарищи возьмут власть мирно. На выборах. Не на баррикадах. А поспешность с баррикадами приведёт к последствиям. В конце концов, в Японии американцы, а их раздражать опасно. Я думаю, не стоит заставлять товарища Носага поднимать восстание…
