Его жену я тоже знаю. Видел ее как‑то в городе. У нее такие мечтательные фиалкового цвета глаза, в глубину которых невозможно проникнуть до конца, и я никогда не уверен, что она меня замечает, вероятно, просто пытается вспомнить, откуда ей знакомо мое лицо.
В лице самого Хаугланда сквозило какое‑то уныние или горечь. О жене, наверное, не стоит спрашивать. Лучше этой темы не касаться.
Я огляделся и сказал:
— У тебя здесь уютно. Еще бы пару квадратных метров, и я бы почувствовал себя здесь совсем как в своей конторе.
Он криво усмехнулся.
— У тебя есть вид из окна, Веум.
— Хм. Это единственное, что у меня есть.
Я выглянул из его окна. Человека с диктофоном уже не было.
— Что и говорить, вид из моего окна, пожалуй, больше развлекает.
Он, не глядя, кивнул головой.
— Да я уже давно и не смотрю в свое окно.
— Ну что ж, давай перейдем прямо к делу, — сказал я. — Оно, правда, относится ко времени, когда ты еще не работал здесь, но…
Он посмотрел на меня пытливо.
— Ну, так в чем же дело?
— Что ты знаешь о Хагбарте Хелле?
Он присвистнул.
— Хагбарт Хелле? Зачем он тебе? — он взглянул на часы.
— Я тебя задерживаю?
— Нет–нет. Я просто смотрю на число. Ты знаешь о 1 сентября?
— Знаю. Но не более того…
Он кивнул и посмотрел разочарованно.
— Значит, ты знаешь эту дату? Один раз в году он приезжает на родину отпраздновать день рождения своего брата, владельца трикотажной фабрики. В течение многих лет я пытался взять в этот день интервью у Хагбарта Хелле, но это невозможно. Он категорически отказывается и вообще пытается избежать какого бы то ни было общественного внимания. Например, тщательно избегает фоторепортеров.
Он повернулся на стуле и стал рыться в своей картотеке. Нашел сделанную, очевидно для газеты, фотографию и передал ее мне. Она была зернистая и расплывчатая, явно использовался длиннофокусный объектив. На заднем сиденье большого черного автомобиля сидел человек с худым лицом, крючковатым носом и белоснежными седыми волосами. Он сидел, слегка наклонившись вперед, то ли пытался разглядеть что‑то вдали, то ли обращался к шоферу. Я вопросительно взглянул на Хаугланда.
Он кивнул.
— Единственная фотография последнего времени, которая у меня есть.
Он передал мне другую фотографию. Серьезный темноволосый молодой человек напряженно смотрел в объектив; он был в пиджаке по моде тридцатых годов, выражение лица неприятное, слизняк какой‑то.
— Юношеский портрет.
Я переводил взгляд с одной фотографии на другую. Сходство было невелико, но ведь их отделяло почти полстолетия. Уве Хаугланд продолжал:
— Несколько лет назад я написал серию статей об этих наших зарубежных судовладельцах. Некоторые из них принадлежат к числу самых богатых людей в мире, правда, их благосостояние зависит от конъюнктуры и наличия военных конфликтов, но тем не менее Хагбарта Хелле тоже вполне можно отнести к их числу.
— Как оценивается его состояние?
Он развел руками.
— Как оценить стоимость Вселенной? Об этом, можно только гадать. Сотни миллионов, миллиард. Невозможно сказать. На составление описи его имущества с целью страхования ушло бы года два, не меньше. Надо было бы учесть количество принадлежащих ему акций во всевозможных компаниях, фирмах, кредитных обществах, верфях, разбросанных по всему миру, учесть всю его собственность во Многих странах. Думаю, что тебе даже не во всех из них довелось побывать.
— Да?
— Уверен.
— А я ведь был моряком.
— Уверен, что ты бывал не во всех морях, волны которых бороздят его суда.
— Неужели он такой могущественный человек?
— Если деньги означают могущество, тогда Хагбарт Хелле — могущественный человек, вот так, Веум.
— А деньги означают могущество. Как это ни печально. Он снова только развел руками.
— А каким образом он разбогател?
— Каким образом возникла Вселенная? Как…
— Вселенная меня не интересует. Меня интересует…
— Хагбарт Хелле.
— Именно.
— Но почему, Веум? — Он резко наклонился ко мне и посмотрел в лицо. — Почему ты интересуешься им?
Я отвел взгляд, посмотрел на улицу, на окна напротив. Прошла женщина, держа под мышкой папку с бумагами. Наверное, она отпечатала записанное на диктофон. Не хватало только подписи,
— У тебя, так сказать, свои интересы, у меня — свои. Первое сентября не за горами. Быть может, ты предоставишь возможность пышно отметить этот день?
Я кивнул:
— Всегда готов на сделку. Ты — мне, я — тебе.
— Скажи, Веум, почему ты интересуешься Хагбартом Хелле?
— У меня страсть к именам. Ты ведь знаешь, раньше его звали Хеллебюст.
Секунду или две он сидел в растерянности. Потом он вновь овладел собой.
— Расскажи мне, с чем это связано.
— Ну, это старая, запутанная история, о которой я узнал случайно. Речь идет о промышленном пожаре весной 1953 года на фабрике, которая называлась «Павлин», на Фьесангервеен. Погибло пятнадцать человек, а владелец получил солидную сумму по страховке. Оказалось, он выгодно поместил деньги…
— Я знаю эту историю. Я основательно изучил прошлое Хелле.
— Ну да, или Хеллебюста, как его тогда называли.
— И что же?
— Больше ничего. Один мой друг, полицейский…
— Интересные у тебя друзья.
— Пенсионер. Он занимался этим расследованием, впрочем, не он один — был там еще Конрад Фанебюст.
— Хеллебюст и Фанебюст. Теперь он, возможно, называет себя Конрад Фане, да?
— Нет. Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Конрад Фанебюст. Мэр Бергена в…
Он протестующе поднял руку.
— Конрад Фанебюст — известный в Бергене общественный деятель и политик, предприниматель, мэр Бергена в 1955 — 1959 годах, возглавлял фирму «Фанебюст и Вигер», вместе с Вильгельмом Битером, который — обрати внимание — погиб во время пожара, случившегося в его доме; это произошло где‑то в 1972 — 1973 годах, и с тех пор Фанебюст единолично возглавляет фирму.
— Ты забыл, что он герой войны.
Его лицо приняло скорбное выражение.
— Да, я забыл упомянуть о его военном прошлом, Конрад Фанебюст — известный бергенский герой войны, участник доблестных сражений у Серфьорда в апреле 1940 года.
— Спасибо. Достаточно.
— Ну ладно, вернемся к Хелле. Тебя интересует что‑нибудь еще? Ты его в чем‑то подозреваешь?
— С чего ты взял?
— Я исхожу из того, что, раз ты вникаешь во все это, значит, что‑то унюхал. Если это касается пожара, то скоро истекает срок давности по этому делу, и, если у тебя есть доказательства, тебе нужно выложить их перед судебными органами так, чтобы они успели подготовиться к 1 сентября. Например, организовать ему торжественную встречу в аэропорту Флесланд. Я тоже с удовольствием присоединился бы к встречающим. Если ты уступишь эту новость мне — обещаешь? — я твой навеки, сделаю для тебя что угодно.
— Это ты серьезно?
Тень сомнения мелькнула на его лице. Потом он беспомощно улыбнулся и сказал:
— Да.
— Ну так вот, меня больше всего интересует… Скажу откровенно. У меня нет ничего против Хагбарта Хелле. Больше всего меня интересует его характер. Кто он такой? Эмигрант, скрывающийся от налогов, ловкий предприниматель, идеалист или нечто иное?
Его рот скривила издевательская усмешка.
— Это мы с тобой, Веум, идеалисты, мы. Посмотри на наши потрепанные пиджаки, поношенные ботинки, лоснящиеся брюки. Предприниматели мирового масштаба не идеалисты. Иногда меценаты, если это приносит прибыль. А благотворительность вообще выгодна. Но идеалисты — никогда. Они, эти люди, могут интересоваться наукой и культурой, так как в них можно вкладывать капитал, но никогда только из‑за того, что их влечет красота или жажда знаний. Люди, подобные Хагбарту Хелле, целеустремленные и безжалостные авантюристы, иначе они никогда не оказались бы там, где находятся сейчас. Они никогда бы не взобрались на те вершины, где находятся столпы международной финансовой олигархии, не оставив за собой несколько трупов, в буквальном смысле этого слова.
— Пятнадцать трупов на Фьесангервеен, — произнес я задумчиво.
— К примеру. Но если именно это ты выясняешь, ты должен представить доказательства.
— Ясное дело. Больше тебе нечего рассказать мне?
— Увы, Веум. Я бы дал тебе любую информацию. Но этот тип — сфинкс, прямо‑таки Грета Гарбо финансового мира, ты видел сейчас его фотографию. Этот человек не участвует в церемонии открытия музеев, которые он финансировал, не разбивает бутылок шампанского о борт супертанкеров, не выступает ни на каких конгрессах. Этот человек сидит за своим письменным столом и считает деньги, деньги, деньги.
