Откуда взял? Фауной никогда не увлекался, тем более – миром птиц. Но вдруг – взял такой образ.
– Есть такая мерзкая птичка. С длинным носом, высоко задранным. Но с короткими лапками. Вверх по стволу ползет, фактически на брюхе. Как я. Зато нос задран. Так вот, ты – ствол. Всю жизнь по тебе ползу.
Я был потрясен: от самого Феки такое слышу!
– Нет, это я – поползень! – вскричал я. – Ты – ствол! Растешь! А я – при тебе!
Совместное самоуничижение сближало.
– Я загубил твою жизнь! – Фека бил по своему больному сердцу.
– Нет, это я – твою!
Не уступали первенства в этом деле.
– Ну, вы, поползни! Завязывать собираетесь?
– Н-нет!
И вдруг грянул гром. Били в дверь деревянным молотком, подвешенным в девятнадцатом веке. И ворвалась новая жизнь: толпа жизнерадостных китайцев. Они распространились по мастерской и, побазарив с Фекой, вдруг легко перешедшим на их язык, вязали веревками скульптуры, полотна и выносили их. Фека смотрел в мобильник, фиксируя навар. Меня он уже не видел. Где – я и где – навар? Смутно надеясь, что часть доходов перепадет и мне (голову мою продадут?), я уполз в мою любимую каморку истопника возле черного хода и поддерживал градус.
Проснувшись, выполз. Мастерская гола. К счастью – остался мой бюст. И портрет мамы.
– А Феку тоже, что ли, купили?
– Арендовали, – мрачно сказала Нелли.
– А мой жбан – тут. Даже не знаю – радоваться или грустить?
– Радоваться! Фека цену загнул. Сказал: это Бродский!
– Опять же, не знаю – радоваться ли.
– Свое ты получишь!
– Не сомневаюсь!
– Но – после реализации.
– Да.
И скоро на сайте Худфонда вывесились расценки – не иначе как Фека заценил: «Скульптурный бюст Бродского – 6000 рублей», «Скульптурный бюст неизвестного – 600 рублей». И точно то же изображение – хоть бы рожки подрисовал! Сразу два варианта: купит культурный за шесть тысяч – отлично! Не найдется культурного – купят за шестьсот, все хлеб.
– Погляди-ка сюда! – я услышал.
Нелька на своем компьютере смотрела сайт: «Независимые эксперты». Илья Гиммельфарб (старик, бурно жестикулирующий, со всеми спорящий, еще Лилю Брик знал) вывесил: «Нелли Балиева, скульптурный бюст В. Попова – 60 000 евро, выдвигаю на биеннале в Венеции»… Вот так! Только мы, художники, делаем мир драгоценным!
– Ты, надеюсь, не думаешь, что это я вывесил? – глаза Феки бегали.
– Что ты выдвинул бюст в Венецию? Не-ет. Не думаю! – отвечал я.
– Я говорю о чьем-то гнусном вымысле – будто это я выставил вашу работу… по цене ночного горшка! – он гордо выпрямился.
– А кто же еще? – произнесла Нелли. – Всё! Свободен!
И он гордо ушел…
Фека появился после (не скажу, что триумфального) нашего с Нелей возвращения из Венеции, увы, с бюстом на руках. Сидели, понурясь. И вдруг – требовательный стук. Фека – в галстуке, с комиссией за спиной.
– Зампредседателя Худфонда Шашерин! Мы знакомы? – у Нельки спросил.
– Немного, – ответила она.
– Будьте добры – ваши документы на использование мастерской!
– Возьми… сам знаешь где! – не сдержалась Нелька.
Фека испуганно, как заяц, глянул на комиссию. Те усмехались.
– Так… так! – он деловито перелистывал договор. – Ничего личного… плановая проверка. Так. Что-либо можете назвать… из творческих достижений последних лет?
– Покажи! – сказала она мне.
И я показал грамоту: девятнадцатое место по категории Б – но зато на биеннале.
– Ну что же… неплохо, – пробормотал он. – А это кто? – вдруг уткнул пальцем в меня.
– Модель! – сказала Нелька. – …Вопросы есть?
– Ну все, Фека… Идем! – заговорили члены комиссии.
– Да отстань ты от нее! Она хорошо работает! – сказал седой. – Насильно мил не будешь. Пошли.
– Я вернусь! – сказал он с угрозой.
И угрозу выполнил. Вечером он явился неофициально, и мы подрались. С портрета весело улыбалась мама: «Эх, ребята! Не справляетесь без меня!»
Нелька была сурова:
– Пошел вон!
Ведь он же всю жизнь свою на нее положил! Сердце мое сжалось.
– Ты еще прибежишь! – прохрипел он.
И – нашел способ!.. Самый ужасный.
Нелька скрипела зубами, принимая соболезнования, но произнести пару откровенных слов, которые точней бы обрисовали ситуацию, не решалась даже она.
– Официально – инфаркт! – отвечала.
А неофициально – Фека дал ей команду: «К ноге!» – да так, что пришлось исполнить! «Пацаны слов на ветер не бросают!»
Пришло много известных художников, тоже чем-то обязанных Феке. Всех достал. На другое бы «мероприятие» они не пришли.
В автобусе вспоминал, как дочурку вез этой же дорогой. Защипало щеку. Дружили они. «Только Фека меня понимает!» – «Но понимает не то, что надо! Ты хочешь, как он, в тюрьму?» А началось так…
– Папа! Папа! Тебя к завучу вызывают!
– А что случилось-то?
Настька заплакала. А Нонна воинственно выступила вперед:
– Она твое произведение на литературном вечере прочла.
– …Какое же?
– Вечер короткого рассказа был. Нил! – смущенно произнесла Нонна.
– «Пчелу пучило. Вечерело». Кто же надоумил ее?
– Я, – смущенно произнесла Нонна. – Гениальная вещь! Правда, Настька?
Та покорно кивнула…
Закидонами своими не туда направил ее? Сгубил ее жизнь? Такие вот мысли… по дороге на кладбище. Я, конечно, пробовал все! Каждую пятницу в школу ее ходил. Не помогло. Какая-то обида… и – штопор.
Фека спасал как мог:
– Решаем! На какой факультет?
– Какой «факультет»? С ее тройками?
– Спрашиваю конкретно!
Все, что не по-настоящему, оказывается «куклой», фальшаком, никуда не годится… А может, отучилась бы, и пошло? Гипотеза эта годится лишь для того, чтобы мучиться. И то – только по дороге на кладбище. Соскочила она!
– Я тебя просил это делать? – сказал я Феке.
Все-таки просунул ее! И ни разу она туда не пришла. Ни разу! Как еще гордость свою могла проявить? Только так.
– Уйди! И больше никогда не показывайся! – я на Феку орал.
Умела Настя столкнуть людей… И – усмехалась, уже оттуда. Но если бы не такая она – могло бы и срастись. Прости, Фека!
Командовал церемонией статный седой генерал. Откуда взялся? В каком же чине сам Фека был? Умело скрывал. Солдаты в парадной форме несли его!
Вошли в храм. Отпевание. Горячий воск капал на руку со свечи. Вот такие муки тебе. Но не я ли столько сделал для Феки? Образование дал. Но и он меня кое-чему научил. Неуместно об этом вспоминать здесь.
Появились певчие. Мальчик. Девочка. Старушка. И – Эдуард Хиль! Сиял знаменитым своим носом. Победно косил взглядом, как конь. Появление его вызвало шок! Кто еще мог такое отмочить? Лишь Фека. Привлечь Хиля, знаменитейшего нашего певца! Сейчас тот бодро запоет свое знаменитое: «Ло-ло-ло! Ло-ло-ло!» – и все зааплодируют. Ураганил наш друг на собственных похоронах! Художники, люди незашоренные, стали выбегать, зажимая смех. Праздник какой-то! Хиль, правда, сумел слиться с певчими – и не различишь. Деньги получил, думаю, но пел от души.
Поминки шикарные!.. В мой день рождения, кстати! И тут Фека подколол! Сперва я вспылил. А потом пригляделся, принюхался… Не! Ничего! Я бы свой день рождения, в эти уже годы, так не отметил, стол такой не накрыл и гостей таких не собрал. И некоторые вспомнили про день рождения мой и поздравили, и мы даже чокнулись под столом. Показалось – и с Фекой… Спасибо, друг!
А седого генерала, когда он выпил, – узнал! Это же Лёнька-курсант, которого Фека в Сочи волок. Как складно-то все! Я даже умилился.
Уединились с ним. И он все рассказал. Как Фека ушел, красиво! На розенштейновских вдруг попер! Один! Те как раз оттерли у шкапинских массажный салон, и вдруг Фека туда явился и стал все крушить. Срочное селекторное совещание у розенштейновских: «Ведь Фека – реликвия!» Но образовался у них один, молодой, борзый. И нашли Феку с финкой в груди. И так и хотел, говорят, предстать… Но Союз художников оказался против.
