Ознакомительная версия.
– Ну и что? Неважно, кому оно принадлежало раньше. Важно, у кого оно находится сейчас.
– Это кольцо Линн.
– Не потеряй его. Это тоже важно.
«Carpe Daim» выбито на передней почти квадратной стенке кольца. Латинское словосочетание с налетом латинской же пыльной афористичности. «Carpe Daim» – не обратная ли это сторона «Agnus Dei»61, кто знает? Или это обратная сторона проникшего под кожу «Ars Moriendi»?.. Я помню легкий, немного небрежный наклон букв, и даже шрифт. «Carpe Daim», детские кубики с вишенкой и пустыней – заглавные С и D – о чем же я подумал тогда?.. О том, что пустыня на крошечном квадратике изображена именно такой, какой представлял ее lieutenant, приятель Линн, до того, как отправился в Алжир: силуэт бархана, силуэт верблюда, «La vie en jaune». Жизнь в желтом, о чем же я подумал тогда?.. О том, что кубик со словом «mort» тоже превосходно впишется в пейзаж – с барханом, с верблюдом, с вишенкой, с чем угодно; смерть вписывается в любой пейзаж, она и сама – пейзаж. О чем же я подумал тогда?.. «Держись от этого „Carpe Daim“ подальше, Гай,» – вот о чем я подумал, когда увидел надпись впервые. В букинистическом Линн, на пыльной поверхности журнального столика – лучшего места для афоризмов не придумаешь.
Кольцо засижено целым выводком странных символов, ни один из них ничего не говорит мне, глухонемой мир Каббалы, гороскопов и карт Таро никогда не вызывал во мне энтузиазма. Так же, как и скопище цифр (внутри кольца выгравированы столбцы цифр – по обеим сторонам от передней стенки, они зеркально повторяют друг друга, подобно нашим с Анук шрамам):
• 11 • 10 • 9 • 8 • 7 • 6 • 5 • 4 • 3 • 2 • 1 •
• 1 • 2 • 3 • 4 • 5 • 6 • 7 • 8 • 9 • 10 • 11 •
Возможно, это – разновидность магического квадрата, возможно – что-то иное.
Мысль о том, что кольцо долгие годы принадлежало Линн, больше не беспокоит меня, в конце концов, Линн сама хотела от него избавиться. Кольцо принадлежало Линн, а теперь будет принадлежать мне. Мне хочется стареть с ним. Мне хочется постареть с ним немедленно, не так уж много найдется на свете вещей, с которыми хочется стареть. Я выбрал бы в наперсники нож, несколько монет и бутылку с португальским вишневым ликером ginja, ничего особенного в бутылке нет, но на дне плавают вишни. Я ни за что бы не взял в наперсники книгу, в ладонь она не поместится – зачем хранить вещи, которые не помещаются в ладонь? Которые нельзя обхватить, обнять; единственная привилегия старости – обнять, единственная, кроме воспоминаний. Еще и поэтому я бы не взял в наперсники книгу, еще и поэтому: в старости ни в одной книге не сыщешь ни одного текста, отличного от твоих воспоминаний. А бутылка с жиньей легко уместится в ладони, к тому же в настоявшихся вишневых косточках бродит синильная кислота, твоя смерть всегда с тобой – прозрачная, рубиновая, как сердечко Линн, заключенное в магический квадрат.
Нож и несколько монет уже давно покоятся в рюкзаке Анук, представить ее стареющей – невозможно, тогда зачем они ей? Я – дело другое, но мне вполне хватит и кольца.
– Откуда у тебя…
Я поднимаю голову и не нахожу рядом с собой никого, кроме сваленных в кучу дисков «Coldplay», «De-Phazz» и «Steely Dan». Кроме жалких трясущихся мыслей о предназначении кольца. Анук вовсе не хотела окольцевать меня. Но, возможно, она хочет, чтобы я окольцевал птицу. Окольцовывать лягушку глупо, а птицу – в самый раз. Я спрошу ее об этом потом, после – когда она оставит мне очередной знак. Она умеет оставлять знаки и умеет исчезать.
О, она умеет исчезать, как никто. Анук, моя девочка.
Я снова остаюсь в одиночестве. Я тону в нем, как в удлиненной парке графитчика, даже капюшон набрасывать не надо (коллекция таких парок далась консервативной Мари-Кристин с трудом; мода для пресыщенных ублюдков, время от времени впадающих в стилизованный street-экстремизм, вовсе не ее конек). На огромном пространстве второго этажа «Monster Melodies» никого нет, из двоих рассеянных по залу меломанов остался только один. Чтобы спуститься вниз, мне нужно пройти мимо него. Должно быть, то же самое несколько минут назад сделала Анук. Мысль об этом подбадривает меня, что если ничего не подозревающий парень в наушниках окажется очередным вывороченным с дороги камешком, очередной верхушкой болиголова? И, как стрелка компаса, укажет мне путь к Анук?..
Но парень не похож ни на стрелку компаса, ни на верхушку болиголова – я понимаю это, стоит мне только поравняться с ним. Я вижу, как слегка подрагивает его загеленный затылок, как в такт затылку трясется задница в протертых джинсах, ничего приличного такая задница слушать не в состоянии. «Morcheeba» – ее потолок.
MORCHEEBA. «Fragments Of Freedom», тьфу ты черт.
Музыка для баб и таксистов, Анук права.
У ног парня стоит спортивная сумка. Такая же потертая, как и джинсы, я бы сильно удивился, если бы на ней было написано что-то, отличное от «Reebok».
Держи.
И как это только у меня получилось?.. Как это только у меня получилось сбросить армейский девятизарядный MAS ему в сумку? Но у меня получилось, и пяти секунд на это не ушло, Анук умерла бы со смеху, увидев мои отчаянные миротворческие попытки избавиться от пистолета. Пистолет мне ни к чему, окровавленные лица Джина Келли и Дебби Рейнольде все еще живы в моей памяти; как распорядится пушкой – этим fragments of freedom – парень с загеленным затылком, мне ровным счетом наплевать. Одно я знаю точно: палить в забавную мордашку Одри – Джо Стоктон он не будет.
PARIS LOUNGE: LO-FI NU JAZZ № 1162
– …Меня зовут Дидье Бланшар. Инспектор Бланшар из полицейского комиссариата…
– Меня предупредили.
– Значит, вы знаете, о чем пойдет речь. Сколько вы работаете в «Ламартин Опера»?
– Пять лет.
– Пять лет – и все ночным портье?
– Мне нравится моя работа. Новые люди и куна свободного времени. Мне нравятся люди, свободное время мне тоже нравится. А уж ночь… Я от нее просто без ума.
– И чем вы занимаетесь в свободное время?
– Самообразованием. Я много читаю.
– Что читаете?
– Разное… Что под руку попадется. Я всеядный.
– Ясно. В рабочее время, надо полагать, тоже к книжкам прикладываетесь?
– Бывает. Особенно когда постояльцев немного.
– И часто так… бывает?
– Частенько.
– Отель не пользуется спросом?
– Скажем… в любое время года вы всегда можете получить ключ от свободного номера.
– А сколько номеров обычно бывает занято?
– По-разному.
– Вот сейчас, к примеру.
– Четыре.
– Четыре из?..
– Четыре из восемнадцати. У нас небольшая гостиница. И цены щадящие. Для Парижа так вообще смехотворные.
– А народу все равно немного. Странно, правда?
– Никогда об этом не задумывался. Хотя… Ничего выдающегося в «Ламартин Опера» не происходило… За всю историю. И носового платка ни у кого не украли, и бритвой никто не порезался.
– Ну и что?
– Я хотел сказать, что жить здесь так же скучно, как в барокамере. А может, еще скучнее. Вот если бы у нас кого-нибудь пришпилили… Или остановилась на ночь Памела Андерсон…
– И что было бы, если бы у вас остановилась Памела Андерсон?
– Я порекомендовал бы ей взять два номера: один для нее, а другой – для ее шикарных буферов…
– Любите женщин с крупными формами?
– Нет.
– А каких любите?
– Это важно? Хватит уже того, что женщин с крупными формами я не люблю.
– Мне показалось – вы жалеете, что у вас никого не пришпилили…
– Мне все равно. Но для «Ламартин Опера» это было бы несомненным благом. И постояльцев бы прибавилось.
– Вы полагаете?
Ну да. Это привлекает людей… Гарцевание на месте преступления, я имею в виду. Людям свойственно совать нос в чужую смерть. Это одна из немногих вещей, которая заставляет их почувствовать себя живыми…
– Вам тоже… ничто человеческое не чуждо?
– Мне все равно. К непристойностям я равнодушен.
– К непристойностям?
– Ну да. Смерть всегда выглядит непристойно, поэтому все так охотно о ней говорят.
– И только у вас в отеле – тишь да гладь…
– И никто не говорит о смерти.
– Кроме вас.
– Я тоже не большой любитель. Просто – о чем еще беседовать с инспектором полиции? Не о сезонных же скидках на автомобили, ведь так?
– Можно поговорить о Японии. Еще точнее – о японцах. Еще точнее – о японке. О мадемуазель О-Сими Томомори.
– Можно и об этом.
– Что означают ваши иероглифы?
– Вы о татуировке?
– Да.
– Ничего. Ничего они не означают…
– Вы как будто нервничаете?
– Нет. Не из-за иероглифов, во всяком случае. Жаль, что с мадемуазель О-Сими случилось…
– А что случилось с мадемуазель О-Сими?
– Не считайте меня идиотом, мсьеэ-э… Бланшар. Раз вы здесь и хотите поговорить о ней с совершенно посторонним человеком – наверняка ничего хорошего с ней не случилось. Я давно это подозревал.
– И как давно?
Все это время. Все полтора года. С тех пор как ваши товарищи перевернули вверх дном ее номер. Они и со мной беседовали. Я тогда рассказал им все, что знал. А теперь являетесь вы…
Ознакомительная версия.
